но не для приема он старался, а для той минуты, когда позвонит в неизвестную дверь и услышит за ней знакомые неровные шажки. Он верил, что это произойдет уже сегодня; представляя «ах!» и потрясенную, счастливую улыбку, он улыбался заоконному пейзажу, который, пуская вдоль вагона смазанную полосу деревьев, заборов, построек, то и дело замирал вдалеке, сосредоточившись на какой-нибудь гипнотической точке вроде крошечной, с капелькой золота, деревенской церкви или группы тонких ветряков на палочках, тихо вращающих стрелками, точно там одновременно переводят воздушные часы.
Каждый год, на второй день патриотического городского праздника, Тамара принимала у себя в особняке разношерстную элиту, несколько помятую, отгулявшую накануне кто на славном жаркими паркетами и мощной водкой губернаторском балу, кто на приеме у мэра в хитро иллюминированном, словно заминированном Татищевском парке, а кто и во дворце президентского наместника, где праздновали стоя, среди военного построения белых колонн и государственной символики на стенах, способных выдержать прямое попадание серьезного снаряда. Расслабившись, перемешавшись, элита отдыхала у Тамары уже без галстуков, пила и ела, обнималась и чмокалась, дразнила крокодила, валялась на привольных бархатных диванах, дудела друг другу в уши про свои дела – и оставляла по себе, наряду с живописным свинством, некую золотую тонкую пыльцу, придававшую Тамариному вокзалу статус резиденции, быть может четвертой в рифейской столице.
Обычно часам к семи особняк уже сиял. Однако сегодня на сумрачно-светлом фасаде не было лишних огней, высокие окна первого этажа горели одинаково и как-то пусто. Освещенный вполсилы песок подъездной аллеи был бледен и ровен, будто нетронутый снег. Вряд ли эти перемены объяснялись только траурными лентами, темневшими на приспущенных флагах: государственном и флаге города, с геральдическим крысовидным медведем и стилизованной домной. У Крылова, когда он проходил под шевельнувшимися полотнищами, в душе проснулась добавочная тревога. Он вспомнил про «Купол» и подумал, что Тамаре дорого встанет эта египетская затея и коллектив будущих минеральных агрегатов едва ли захочет поддерживать ее своим присутствием.
Вопреки его худшим опасениям в зале для приемов все-таки маячило некоторое количество гостей. Правда, при внимательном взгляде обнаруживалось, что персонажи собрались в основном второстепенные: средней руки чиновники в курино-пестреньком твиде, обвешанные ливнями бус пожилые дамы-референты, какие-то юные помощники по связям с общественностью, напыщенные и растерянные, похожие на манекены в витринах готового платья, – всего человек двадцать, не больше. Всем было неуютно без своего начальства, гости плавали по залу с отсутствующим видом, держа перед собой почти нетронутые рюмки, иногда осторожно нюхая свои аперитивы, словно мелкие букетики. Все это напоминало сцену возле памятника или фонтана, где десятки принарядившихся горожан назначили свидание и маются, каждый сам по себе, потому что к ним никто не пришел. Три или четыре девушки-модели, на голову выше любого из гостей, с открытыми длинными спинами и модными колючими прическами, прогуливались без дела среди непрезентабельной публики, мелко выставляя одну перед другой бархатные туфли. Гвардейского роста официанты в ломких белых рубахах и красных парчовых жилетах несли караул у почти нетронутых фуршетных столов, где янтарной мозаикой сияли сыры, свисал из многоярусной фруктовой вазы курчавый виноград и налитые водочные стопки на круглых подносах горели жарко, будто свечки в церкви.
Крылов обнаружил Тамару в соседней курительной. Она вскочила ему навстречу, уронив незажженную, давно завядшую в пальцах сигарету.
– Ты был там, на этой площади! – воскликнула она, близко и прямо глядя Крылову в глаза. – Слава богу, что остался цел! Ты хоть понимаешь, чем могла закончиться твоя прогулка?
Крылову показалось, что Тамара вот-вот расплачется. Но она только шмыгнула носом, ватным от обилия пудры. Облитая от мочек ушей и до щиколоток черно-чешуйчатым вечерним платьем, с голыми белыми руками, с каким-то искусственным, пышно-усатым цветком на плече, она сегодня выглядела утомленной, против воли нарядившейся на ночь глядя, тогда как ей было бы лучше посидеть в халате с чашкой молока. Она взяла Крылова за руку и повела к диванам, где под сенью гофрированных тропических листьев и мандариновых фонариков расположилось общество получше того, что маялось в приемном зале на голом зеркальном паркете; правда, и это общество было ощутимо разреженным, отчего разреженным казался самый воздух курительной, где сквозь голубизну сигаретного газа как бы просвечивал космос.
На удивление, первым, кого увидел Крылов, был золотоволосый Митя Дымов. Дивное дитя вблизи казалось не таким уж дивным: молодильные нано-технологии не справлялись с бурным возмужанием кумира, и прозрачная кожа на лукавой мордочке начала засахариваться. Одетый как принц, в приталенном сизом костюмчике и в шелковом жабо новорожденной белизны, Митя, развалясь, сажал себе на колено любимого Тамариного плюшевого мишку, жившего всегда наверху, но почему-то оказавшегося здесь, среди пьяных гостей. Крылову вспомнилось, что этого самого медведя с курносой мордой и потертым пузом Митя голубил еще во время своего недолгого жительства в Тамариной спальне.
– Этот откуда здесь? – спросил он шепотом у Тамары, указывая глазами на безобразное явление.
– Всего лишь приехал извиниться за срыв эфира, – ответила Тамара негромко, куда-то вниз. – Опять приглашает в студию. Вон букет приволок такой, что еле нашли, во что установить.
И точно: в одной из ужасных лоханей заирского малахита, всегда оскорблявших профессиональный вкус Крылова, красовался фирменный Митин подарок: букет размером с Австралию, каждая роза как кочан капусты.
– Надеюсь, ты ответила отказом, – проговорил Крылов сквозь зубы, стараясь не думать о спальнях, зеленой и голубой, где медведь-сирота коротал свои дни без места, валяясь кверху параллельными лапами на голубом либо зеленом дизайнерском ковре.
– Разумеется, нет. Я пойду, так и знай. Еще не хватало теперь бояться журналистов! – воскликнула Тамара громче, чем нужно, за что подслушивавший Дымов поблагодарил ее невинной улыбкой и взмахом кружевных, тщательно накрашенных ресниц.
Разозлившийся Крылов собрался было сообщить во всеуслышанье, что Дымов не журналист, а мелкая сволочь на содержании старого идиота, но тут его внимание отвлекло явление еще более радикальное. В курительную, деликатно отбросив завесу из нанизанного на нити перламутра, вошла живая, средних размеров аккуратная свинья. Сидевшие на диванах загоготали и потянулись к алкоголю. Свинка была седая, с умными глазками, похожими на полузакрытые, с пухом, мелкие цветочки. Ступая на чистых копытцах, будто полная дама на высоких каблуках, свинья приблизилась к стоявшему среди бутылок блюду с тарталетками и принялась с удовольствием закусывать, пошевеливая мыльным пятаком в поисках лакомых кусков.
– Это мне тоже подарок к празднику от госпожи Аделаиды Семянниковой, – сообщила Тамара с ненатуральным смехом, предупреждая вопрос ошеломленного Крылова. – Она буквально подложила мне свинью по доброте душевной. Сегодня утром привезли специальной зооперевозкой, с открыткой и пожеланием счастья.
Это потому, что ты захотела похоронить ее супруга? – поинтересовался Крылов, не отводя глаз от блаженствующей скотины, которая, оставив на блюде жирные раскопки, стала с фырканьем чесаться о задребезжавший антикварный столик, на котором подпрыгнули пепельницы.
– Супруг пока что жив и здоров! – объявила Тамара оптимистично и добавила вполголоса: – Вообрази, наш классик вдруг решил приударить за мной, как это ни смешно. Такой оказался предприимчивый господин, что о его высокой страсти уже известно половине города. Говорит, что опять, как в юности, стал писать стихи, избавь нас боже от этого продукта. И ведь напечатает, книжкой издаст!
– Да уж обязательно, – пробормотал Крылов, потирая холодный лоб, на котором, будто влага на стекле, стала конденсироваться боль. – У тебя, по-моему, открылся дар нарываться на неприятности. Аделаида размажет тебя по стенке, поверх напишет лозунг и откроет митинг. Мало тебе проблем с твоим погребальным кооперативом? Захотела потягаться со сворой теток во френчах?
– Меня не интересуют политические тетки, – надменно парировала Тамара, блеснув провалившимися от усталости глазами. – А что прикажешь делать, гнать старика от порога? Он позавчера три часа просидел у меня в приемной, а потом ему вызывали кардиологов из американского центра.
– Ну, не знаю, раньше ты как-то умела избавляться от лишних поклонников, – желчно проговорил Крылов, отворачиваясь от маленькой, маслянистой азиатской официантки, рискнувшей сунуться к нему с раскрытой сигарной шкатулкой. – Значит, теперь это тебе зачем-то нужно, все эти мити дымовы, семянниковы и прочие уроды, которые вокруг тебя вьются.
Тут же он пожалел о сказанном. Тамара, вяло пожав плечами, опустилась в первое попавшееся кресло и, казалось, потеряла всякий интерес к окружающей действительности. Все эти вальяжные типы с грушевидными мордами, развалившиеся тут и там в ожидании ужина, не должны были видеть Тамариной слабости, тем более ее нечаянной слезы. Усевшись рядом, прямо на чей-то брошенный, скользкий внутри кашемировый пиджак, Крылов налил в пустой бокал, чья ножка была ядовито окрашена остатками чужого алкоголя, немного коньяку. Ему следовало выпить, прежде чем приступить к основному делу. Откладывать дальше было невозможно. Но вдруг Тамара подняла холодное лицо и, саркастически прищурившись куда-то поверх Крылова, объявила:
– А вот и мой сегодняшний кавалер!
Старик Семянников, в каштановом, сбитом набок паричке, с носом красным, будто насосавшийся крови гигантский комар, двигался к Тамаре, держа перед собою блюдечко с помятым эклером, на котором красовался отпечаток его указательного пальца. Видимо, классик имел постоянную привычку щупать пищу. Каждый шаг писателя по паркету был как ход конем по шахматной доске. Казалось, его забавляло передвижение без трости: он то и дело припрыгивал, радуясь своей свободе в воздухе и предвкушая развеселое падение на пол. Еще издали, обнаружив Тамару, он затрубил на всю содрогнувшуюся курительную:
– Милая! Г-хм! Дорогая! Извини, что задержался! Смотри, что я тебе несу! А-кха-кха!
Тамара поднялась, отступая, Крылов вскочил и поддержал ее под руку. Старик Семянников уже почти достиг нужной ему точки помещения, как вдруг подложенная его супругой резвая свинка заинтересовалась содержимым блюдца. Не ожидавший наскока писатель заплясал, валясь на маленькую пальму, быстро обшарившую его своими жесткими листьями, свинка по-собачьи хапнула в воздухе напудренное лакомство, и все повалилось, звеня, шелестя, бухая об пол. Тотчас, словно порожденные углами комнаты, происшествие окружили прямоугольные темные пиджаки охраны. Сидя задом в вываленной из пальмовой кадки сдобной почве, рядом со своим паричком, похожим изнутри на порванный мяч, кавалер Семянников хихикал сквозь пьяные слезы.
– Дорогая! – кричал он Тамаре снизу вверх, точно на десятый этаж. – Аделаида меня выперла! Целиком и полностью! Теперь я целиком и полностью твой! С сегодняшнего дня я остаюсь здесь жить!
– Разумеется, Аристарх Семенович, мы о вас позаботимся, – холодно ответила Тамара, машинально сжимая руку Крылова. – Для вас приготовят гостевую спальню. Вам лучше пойти отдохнуть.
– Н-н-ни-и-из-за что! – визгливо запротестовал писатель, которого охрана поднимала кое-как под растопыренные локти, а он словно расползался в разные стороны на отдельные дряхлые части.
– Пойдем отсюда, – шепнул Крылов Тамаре, загораживая ее собой от полуразвалившегося кавалера. – Нам надо поговорить. Прямо сейчас.
– Хорошо, – тихо ответила Тамара, не поднимая головы. – Займитесь им, – обратилась она к взъерошенным охранникам и запыхавшейся горничной, домашней, а не нанятой на вечеринку, прибежавшей на шум в кое-как натянутом форменном платье и без обязательного фартука.
– Может, доктора вызвать? – Горничная гневно таращила на посиневшего гостя эмалированные ржавые глазищи. Эта простая афро-русская женщина, по имени Зина и по фамилии Красильникова, служила у Тамары уже четвертый год и все принимала близко к сердцу, бывшему, вероятно, размером с ведро. Весившая добрый центнер, с мощным львиным носом и курчавой гривой, Зина очень походила на горничную из старых голливудских фильмов, за что и была принята на службу. Но вела она себя как нормальная русская баба, то есть всегда высказывала мнение, никого не боялась, кроме крокодила, и жалела хозяйку за женскую глупость, а Крылова любила за то, что он пострадал и при этом не пьет. Было понятно, что если назюзившийся классик попадет безраздельно в ее чугунные черные руки, то ему несдобровать.
– Позвоните Михаилу Семеновичу, – спокойно распорядилась Тамара, на что рассерженная Зина выпустила пар из широких лоснящихся ноздрей.
Легко покачивая свой немалый вес, словно вращаясь на ходу под просторным платьем, горничная пошла звонить домашнему доктору Тамары, квалифицированному молодому человеку с тремя продвинутыми образованиями, умеющему не только поставить диагноз, но и уладить конфликт. Тамара, с озабоченным и любезным видом хозяйки, спешащей решить небольшую проблему, скользнула между гостями за плотную дверь, в большой слабо освещенный холл, где призрачная лестничная спираль развивалась прямо в воздухе и походила на спящий в музее скелет динозавра. На ступенях зажигались под тяжестью шагов маленькие лампочки, освещая остроносые, на граненых серебряных шпильках Тамарины туфли и ботинки Крылова, впитавшие пыль.
***
Во втором этаже двери обеих спален были приоткрыты. В комнатах стоял почти одинаковый сумрак – справа позеленее и погуще, слева чуть полегче, с просинью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69