он стоял в дверном проеме полуразвалившейся конюшни; из-за пояса грязных бриджей торчала рукоятка еще не остывшего пистолета; позади него лежал труп коня, пуля вошла прямо в звездочку на лбу, за конем стоял старый негр-священник с головой римского сенатора, одетый в старый вычищенный сюртук, а за ним в темноте виднелись белки застывших детских глаз; и вечером в тюремной камере бывший заместитель (тем не менее адвокат, хотя заключенный яростно и непристойно отвергал его) сказал:
- Разумеется, я сделал бы то же самое. Но скажите мне, почему... Нет, я знаю, почему. Я знаю причину. Знаю, что причина достойная: я только хочу, чтобы вы назвали ее, чтобы мы оба назвали ее, и тогда я пойму, что не ошибся, - говорил он уже - или еще - спокойно, словно не слыша единственного, злобного, непристойного эпитета, которым заключенный награждал его. - Вы могли бы в любое время возвратить коня, и он остался бы жив, но цель была в другом: не просто сохранить его в живых, тем более не ради нескольких тысяч или сотен тысяч; которые, по общему мнению, вы загребли, делая на него ставки. - Он умолк и спокойно ждал или по крайней мере молчал, торжествующий и невозмутимый, пока заключенный почти целую минуту однообразно, грубо и непристойно сквернословил, не просто отводя душу, а честя его, бывшего заместителя, потом торопливо, спокойно и примирительно заговорил снова:
- Ладно, ладно. Цель заключалась в том, чтобы он мог скакать, участвовать в скачках, пусть даже проигрывать их, приходить последним, пусть даже на трех ногах, и он скакал на трех ногах, потому что это был исполин, ему хватило бы даже одной ноги, чтобы оставаться конем. А его хотели отправить на ферму в Кентукки и запереть в борделе, где ноги были бы ему не нужны, не нужна была бы даже петля, свисающая с кран-балки, снабженной механическим приводом для ритма совокупления, потому что любой опытный пособник с жестяной банкой и резиновой перчаткой... - Торжествующий и совершенно спокойный, он негромко говорил: - Всю жизнь плодить жеребят; они использовали бы его железы, чтобы выхолащивать ему сердце до конца жизни, потому что любой самец может быть отцом, но лишь самый лучший, самый смелый... - и ушел, не слушая тупой, нудной, однообразной брани, а на другое утро отправил туда из Нового Орлеана лучшего адвоката, какого при своих политических, профессиональных и светских связях только мог найти, - таких адвокатов, очевидно, никогда не видели в маленьком, затерянном миссурийском городишке, да, в сущности, и других, способных приехать за четыреста миль для защиты неизвестного конокрада-иностранца, - и рассказал адвокату, что он видел: любопытствующее, выжидательное отношение городка...
- Сброд, - сказал адвокат и чуть ли не со смаком: - Давно уже я не имел дела со сбродом.
- Нет, нет, - торопливо сказал клиент. - Они просто дожидаются чего-то. Я не успел выяснить чего.
И адвокат увидел то же самое. Даже обнаружил еще кое-что: он прибыл на второе утро, проехав всю ночь в лимузине с личным шофером, и через тридцать минут позвонил своему клиенту в Новый Орлеан, потому что человек, которого требовалось защищать, скрылся, исчез, не бежал, а был выпущен из тюрьмы; адвокат сидел у телефона, глядя на тихую, почти пустую площадь, откуда никто не следил за ним, даже не смотрел на него, но он ощущал - и не столько этих суровых людей с неторопливой речью, полуюжан-полузападников, сколько их ожидание, внимание.
И скрылся не только белый, но и оба негра: адвокат снова позвонил в Новый Орлеан вечером - не потому, что столько времени ушло на узнавание этих скудных подробностей, а потому, что, как он понял, больше ничего нельзя было выяснить путем расследования, или подкупа, или просто сбора слухов, сколько бы он здесь ни оставался; оба негра даже не переступали порога тюрьмы, а словно растворились в воздухе по пути к тюрьме от здания суда, где преемник заместителя начальника федеральной полиции сдал троих арестованных местному шерифу; в тюрьме оказался только белый, поскольку бывший заместитель начальника видел его там; и теперь он тоже скрылся, даже не был освобожден, а просто исчез; адвокат через пять минут после прибытия обнаружил, что арестованного нет, через тридцать - что вообще нет преступника, а к полудню - что даже не было преступления; труп коня куда-то исчез в первую же ночь, и никто не трогал его, не видел, чтобы кто-нибудь его касался, не слышал ни о ком, кто мог бы убрать его, и даже не знал о его исчезновении.
Но преследователи давно узнали все, что можно было узнать о двух неделях в Восточном Теннесси прошлой осенью; бывший заместитель подробно осведомил адвоката, и адвокату все стало ясно; он уже нашел объяснение: в Миссури тоже должны быть масоны - этого клиент в Новом Орлеане не стал даже слушать, тем более подтверждать; адвокат еще продолжал, а на другом конце провода звучал голос не бывшего заместителя, а поэта.
- Что касается денег, - сказал адвокат. - Его, разумеется, обыскали...
- Хорошо, хорошо, - сказал бывший заместитель, - ...право, справедливость наверняка не могли восторжествовать, но восторжествовало нечто более важное...
- У него оказалось лишь девяносто четыре доллара и несколько центов, сказал адвокат.
- Остальное было у негра под полой сюртука, - сказал бывший заместитель, - ...истина, любовь, самоотречение и нечто еще более важное: связь между человеком и его собратом, более крепкая, чем золотые оковы, угрожающе обвившие его дряхлую землю...
- Будь я проклят, - сказал адвокат. - Конечно, где же еще быть деньгам? Какого черта я не... Делать здесь мне уже нечего, поэтому я возвращаюсь домой, как только откроют гараж и можно будет взять машину. Но вы на месте, вам это будет легче, чем мне по телефону отсюда. Свяжитесь со своими людьми, и как можно быстрее. Оповестите всю - всю долину - объявления, описание всех троих...
- Нет, - сказал бывший заместитель. - Оставайтесь на месте. Если дело дойдет до суда, то судить его будут там. Вам придется защищать его.
- Защита потребуется лишь тому, кто попытается арестовать человека, заработавшего громадные, по их убеждению, деньги голыми руками с помощью трехногого коня, - сказал адвокат. - Он дурак. Если бы он остался здесь, то мог бы получить шерифский значок, даже не добиваясь его. Но пока мы их не найдем, я могу вести все дела по телефону из своей конторы.
- Я сперва решил, что вы не поняли, - сказал бывший заместитель. - Нет, вы не поверили мне, хотя я и старался объяснить вам. Я не хочу искать его, их. Я руководил поисками и вышел из игры. Оставайтесь там. Ваша задача в этом, - сказал бывший заместитель и повесил трубку. Адвокат не шевельнулся, не повесил трубки, дым от его сигары поднимался вертикально вверх, словно карандаш, которым балансируют на ладони, но вскоре ответил другой новоорлеанский номер, и он быстро, точно и кратко описал обоих негров своему доверенному служащему:
- Проверьте все приречные города от Сент-Луиса до Бейзин-стрит. Осмотрите лачугу, или конюшню, или где там он живет в Лексингтоне. Ведь если он не вернулся сам, то мог отправить домой ребенка.
- Вам лучше всего начать розыски на месте, - сказал служащий. - Если шериф откажется...
- Слушайте меня, - сказал адвокат. - Слушайте внимательно. Ни при каких условиях он не должен появляться здесь. Его ни в коем случае не должны разыскать, разве что он попадется за бродяжничество в каком-нибудь довольно крупном городе, где никто не знает, кто он, и не будет интересоваться этим. Ни при каких условиях он не должен попасть в руки местной полиции в каком-нибудь городке или деревушке, где хотя бы слышали о трехногом коне, а тем более видели его. Вы поняли?
Пауза; затем голос служащего: "Значит, они вправду выиграли так много денег".
- Делайте то, что вам велено, - сказал адвокат.
- Конечно, - ответил служащий. - Только вы опоздали. Владелец коня опередил вас. Наша полиция получила это уведомление еще вчера, и, полагаю, оно разошлось повсюду - описание, размер награды и прочее. Они даже знают, где находятся деньги: в потайном кармане сюртука, что на этом черномазом проповеднике. Плохо, что в каждом доме, где он бывает, нет радиоприемника, как на кораблях. Тогда бы он знал, какую представляет ценность, и постарался бы как-нибудь столковаться с вами.
- Делайте то, что вам велено, - сказал адвокат; это было на второй день; на третий адвокат устроил себе штаб-квартиру или командный пункт в кабинете судьи рядом с залом заседаний без согласия или хотя бы ведома выездного судьи; тот лишь разъезжал по своим маршрутам, в городке не жил; вопрос был решен без него не по молчаливому согласию, а по воле городка, и поэтому не имело никакого значения, был судья тоже масоном или нет; и в тот же день в парикмахерской адвокат увидел номер сент-луисской газеты за прошлый вечер, где было напечатано нечто, претендующее на фотографию старого негра, с обычным описанием и даже догадкой о сумме денег в полах его сюртука; парикмахер, занятый другим клиентом, очевидно, увидел у адвоката газету, потому что сказал:
- Его ищут столько людей, что должны найти. Наступило молчание, потом из другого конца зала донесся
голос, не обращенный ни к кому и безо всякой интонации:
- Несколько тысяч долларов.
На четвертый день приехали следователь министерства юстиции и следователь из столицы штата (ранее прибыл репортер из Сент-Луиса, вслед за ним - корреспондент "Юнайтед Пресс" из Литтл-Рока); адвокат смотрел сверху из маленького, укромного, взятого напрокат окна, как оба чужака, шериф и двое местных людей, видимо, из окружения шерифа, прошли по площади не к парадному входу банка, а к боковому, ведущему прямо в кабинет президента; они пробыли там пять минут, потом вышли; оба чужака остановились, а шериф и оба местных пошли по своим делам, чужаки проводили их взглядом, потом федеральный следователь снял шляпу и секунду, миг, казалось, разглядывал ее подкладку, затем, покинув коллегу, все еще глядевшего вслед ушедшим, направился к отелю, вошел туда, вышел с перетянутой ремнями сумкой и сел на скамью возле автобусной остановки; потом и другой следователь повернулся, вошел в отель и тоже вышел со своей сумкой.
Прошел пятый день, шестой, оба репортера тоже вернулись туда, откуда прибыли; и в городке не оставалось чужаков, кроме адвоката; но теперь он уже не был чужаком, хотя так и не узнал, каким образом городок выяснил или догадался, что он прибыл не для обвинения, а для защиты; во время этого безделья и ожидания он иногда воображал, представлял себя в суде над тем человеком, которого не только не собирался, но и не хотел видеть, - не легко одерживающим очередную юридическую победу, а фигурой, быть может, главной в представлении, которое вошло бы в историю и, более того, стало бы утверждением кредо, веры, декларацией бессмертной верности непобедимому образу жизни, громким, сильным голосом самой Америки, составной частью грохота громадного, видавшего виды, но все же неизбывно девственного континента, где ничто, кроме огромного, равнодушного к добру и злу неба, не ограничивало предприимчивости человека, и даже небо не ограничивало его успеха и низкопоклонства его собрата, даже его защита велась бы в старых, прекрасных, стойких традициях американского хищничества, такой прецедент был, уже был в этом или по крайней мере в соседнем штате; его установил более опытный и удачливый вор, чем английский грум или негр-проповедник, сам Джон Мюррел, он сам был своим адвокатом: похищение было не кражей, а всего лишь проступком, поскольку объявление, предлагающее награду до смерти коня, давало адвокату законную возможность оправдывать пребывание коня в руках любого человека, а его убийство представляло собой лишь обманное действие, и бремя доказательства вины ложилось на преследователей, так как им пришлось бы доказывать, что этот человек не пытался разыскать владельца и вернуть ему его собственность.
Это были праздные мечтания, адвокат даже не рассчитывал увидеть кого-либо из них, так как владелец или федеральное правительство, несомненно, должны были схватить их раньше. Однако утром седьмого дня в дверь тюремной кухни раздался стук - негромкий, но твердый; и твердый, но отнюдь не властный, просто вежливый, учтивый и твердый - стук, какой не часто раздается у задней двери маленькой миссурийской тюрьмы и не раздается совсем у задних дверей плантаторских домов Арканзаса, Луизианы и Миссисипи, где был бы более уместен; жена надзирателя отошла от раковины, вытерла руки о передник и открыла дверь; там стоял пожилой негр в поношенном вычищенном сюртуке, держа в руке потертый цилиндр, она не узнала негра, потому что не ожидала увидеть его здесь, возможно потому, что он был один; мальчик, ребенок, пять минут спустя стоял на выходе из переулка рядом с тюрьмой; и ни он, ни старик не подали вида, что знают друг друга, хотя дед - уже примкнутый наручниками к надзирателю - сделал мальчику знак уходить.
Но ее муж сразу узнал негра, не по лицу, он едва взглянул на него, а по сюртуку: поношенному пыльному одеянию из тонкого сукна; в поисках его - не человека, а сюртука, и не всего сюртука, а глубоких фалд, не уступающих вместимостью чемоданам, - окружная полиция и полиция пяти прилегающих штатов перекрыла дороги и обыскивала фермерские повозки, грузовики, товарные поезда и легковые машины с неграми, полицейские по двое и по трое обходили с дробовиками и пистолетам и в руках бильярдные, погребальные конторы, кухни и спальни арендаторов-негров вот уже шестьдесят пять часов. И городок тоже узнал его; едва надзиратель и примкнутый к нему наручниками пленник покинули тюрьму, за ними потянулся длинный хвост мужчин, парней и мальчишек, словно хвост воздушного змея; идя по улице, ведущей к площади, надзиратель мог бы сказать, что он его возглавляет, идя по площади к зданию суда, он делал вид, что возглавляет, шел все быстрее и быстрее, почти волоча своего пленника за второй конец соединяющей их цепи, потом в конце концов не выдержал и даже было побежал, потом остановился, отчаянно выхватил из кобуры пистолет, словно мальчишка, в безнадежном и яростном самоотречении повернувшись, снова смелый, безукоризненный и безупречный, чтобы швырнуть свой игрушечный пистолет прямо в морду нападающему слону;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58