Несмотря на уговоры старейшин, орда не успокаивалась. Даже мудрейших увлекла с собой волна победного похмелья. Ночь проходила беспокойно.
Исток и Радо остались одни возле маленького костра. Молча лежали они. Сон бежал их усталых глаз. Над ними простиралось звездное небо, из долины неслись шум и крики, а их печальные мысли устремились к Ирине и Любинице.
Утром погрузили на коней добычу, пленников поставили в середину обоза, затем, нарубив больших деревьев, положили на них тела погибших славинов и зажгли костер. Вокруг стояли вооруженные воины и бросали в пламя приношения богам. Когда костер догорел, войско тронулось в путь.
Раненые гнали обоз и пленных к Дунаю, чтоб переправить их в град. Войско двигалось на юго-запад.
Уже на следующий день славины, подобно шквалу, налетели на небольшое поселение. Они уничтожили всех, кто пытался сопротивляться, опустошили дома, увели скотину, веревками связали рабов и отправились дальше, оставив позади себя бушующее пламя.
Ужас опережал их, стоны неслись им вслед, позади клубился дым. Стаи воронов с карканьем следовали за славинским войском, которое кровью мстило за белые кости своих братьев, павших от меча Хильбудия.
17
Аланка сказала Истоку правду. Любиница исчезла из гуннского лагеря, и помогла ей в этом сама Аланка.
Вот как это было. Придя в себя, похищенная Любиница приподнялась на постели и широко раскрытыми от удивления глазами стала рассматривать роскошный шатер Тунюша. Все было незнакомое, чужое, повсюду безмолвие и тишина. От занавесей, пылавших золотом, исходило странное неведомое одурманивающее благоухание. Она зажмурилась, протерла глаза и снова оглянулась. Над головой висело дорогое оружие - такого она не видела у славинов. Она словно грезила наяву, но это продолжалось одно мгновение, потом она вздрогнула и пришла в себя. Любинице почудилось, что из-за оружия на нее смотрит широколицый улыбающийся Тунюш. Грезы исчезли, ужасная действительность сжала сердце, она вновь ощутила на своей спине твердую широкую ладонь; вновь девушка задрожала, сжалась и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Мгновенно раскрылись занавеси, Баламбак преклонил колени перед ее ложем.
- Не плачь, королева!
Любиница отняла руки и испуганно посмотрела на гунна. Его лицо, косичка на голове, смуглая кожа - все это наполнило ее ужасом. Она еще больше сжалась на своем ложе, вновь закрыла лицо руками и зарыдала еще горше: бессильная жертва, попавшая в руки дикаря.
Баламбек кланялся, не вставая с колен и, касаясь головой земли, твердил:
- Не плачь, королева!
Но Любица не слышала его; слезы застилали ей глаза, голос дрожал, прерываясь от нестерпимого горя, замирал и угасал, судорожные всхлипывания неслись из-под распущенных волос, словно печальные ветви плакучей ивы, покрывавшие лицо, плечи и грудь.
Баламбек растерялся, стукнулся еще раз лбом о землю и пошел искать Аланку.
- Иди, любовь наша, и утешь славинку, которая околдовала твоего господина! Она потонет в слезах, а Баламбек расстанется со своей головой. Пойди к ней, смилуйся над верным слугой, который любит тебя!
На прекрасном лбу Аланки показались глубокие морщины гнева и зависти. Горькая, как смерть, ревность сжала ее губы, на смуглой, мягкой, как бархат, коже проступили желтые пятна, словно просочилась желчь, кипевшая в ее душе.
В тот вечер, когда Тунюш отправился в страну славинов, чтоб похитить Любиницу, Аланка пошла к ведунье Волге.
Горсть золотых монет высыпала она к ногам старухи и поверила ей свою печаль. Желтое, покрытое бородавками лицо старой ведуньи озарилось радостью при блеске золота. От нее Аланка унесла маленький пузатый флакончик; с той поры она таила его у себя на груди, согревая неугасимым пламенем сердца зеленую жидкость. Она поклялась духом князя Сингибана, что убьет славинку и отомстит за свою поруганную любовь.
Но как добраться до Любиницы, которую днем и ночью будут сторожить Тунюш или Баламбак?
Взыграло ее сердце, когда Баламбак сам пришел к ней и попросил утешить славинку.
Аланка нащупала твердый круглый флакончик на груди. Горячая как огонь кровь мгновенье оледенела, а потом закипела с такой силой, что все помутилось перед глазами - исчез Баламбак, исчез шатер, исчез весь мир, и она осталась наедине со своими замыслами и мертвой соперницей.
Однако она тут же пришла в себя и вместе с Баламбеком поспешила к шатру Тунюша. Черные глаза ее потемнели, они горели пламенем и метали молнии, словно ночь мщения отразилась в них. У самого входа Баламбак снова попросил:
- Аланка, любовь нашего племени, спаси ее от смерти, чтоб не погиб я и со мной многие храбрые воины. Ведь ты хорошо знаешь, каков твой орел, когда он жаждет крови.
Аланка почти не слышала его. Страсть лишила ее слуха. Но слова Баламбека: "Спаси ее от смерти, чтоб не погиб я", потрясли Аланку. Она почувствовала, как рушится и разлетается на куски все, что она задумала, руки ее затрепетали, коснувшись спрятанного на груди зелья.
"А если она умрет? Если я дам ей яд? Мой орел напьется также и моей крови. Заподозрит меня. Посадит меня на кол, мой орел!"
Баламбак поднял занавеску, тихий полумрак окутал Аланку. На ложе, где столько раз она покоилась возле Тунюша, изнемогая от слез, лежала Любиница. Тонкие пальцы Аланки сжались, словно когти хищной птицы. В глазах сверкнули молнии, безумная сила толкнула вперед - броситься бы на ту, что отняла у нее любовь и околдовала ее орла, вонзить бы ногти в ее белое тело, схватить за распущенные косы, выбросить из шатра и втоптать в грязь.
Любиница почувствовала ее близость и подняла голову. Сквозь густые волосы на Аланку глядели испуганные, заплаканные глаза, виднелось бледное лицо, полное тоски. Увидев перед собой женщину, девушка умоляюще заломила руки:
- Спаси меня, верни меня моему несчастному отцу! Боги тебя вознаградят!
Видя несчастную, отчаявшуюся, обезумевшую девушку, Аланка подавила в себе бешеную жажду мщения. Она почувствовала удовлетворение, на губах ее играла довольная улыбка, она с наслаждением глядела на муки той, кому поклялась принести смерть.
- Не плачь, королева! - сказала Аланка, склонившись к девушке. - Твой любимый уехал в Константинополь, и тебе придется побыть одной!
- В Константинополь? Тунюш? О, окажи милость, спаси меня из его рук, иначе я убью себя, прежде чем он вернется.
Эти слова наполнили душу Аланки новой радостью.
"Ха! Она ненавидит его, гнушается им. Это проклятье богов за то, что он оттолкнул меня, единственную, которая любит его! О боги, как вы добры и справедливы!"
Утих в душе Аланки жестокий вихрь, острие, направленное на Любиницу, затупилось, жало потеряло свой яд.
- Что ты говоришь? Великого князя Тунюша, сына Аттилы, ты отталкиваешь от себя?
- Да, да, я не могу его видеть! Дай мне яду! О Морана, избавь меня от этого разбойника! Бесы пусть встанут на его пути, гибель пусть сопровождает его повсюду.
Молниями неслись мысли в голове Аланки. Она позабыла о своем зелье, о своих намерениях, - иная цель засияла перед ней.
- Ты не знаешь меня, - сказала она, присев возле Любиницы. - Я Аланка, королева гуннов, жена того, кого отравила твоя любовь.
Любиница испуганно привстала, скрестив руки, и поклонилась.
- Королева, да пребудут с тобой боги, владей им, ибо он велик и могуч. Но мое сердце ненавидит его.
Взгляд Аланки впился в бледное лицо девушки. В голове ее созревало новое решение: "Отомстить и ей и ему".
- Аланка спасет тебя! - произнесла она после долгого молчания.
Любиница упала к ногам королевы и обняла ее колени.
Прошло несколько дней. Как-то к вечеру, когда густая пелена тумана окутала дунайскую равнину и заморосил мелкий дождик, по лагерю пронесся крик: "Набег, набег, набег!" Прибежавшие пастухи рассказали, что вархуны угнали стада. В один миг опустел гуннский лагерь. Баламбак устремился в погоню.
"Пусть Любиница уходит сейчас, в туман, - решила Аланка, - на смерть! Я буду чиста перед ним, и сердце мое насладится его печалью!"
Темная ночь окутала лагерь гуннов непроглядной тьмой, кроваво-красными точками мерцало лишь несколько крохотных огоньков. Из шатра Тунюша бесшумно выскользнули две тени и направились в долину, где паслись лошади. Переодетые в отроков, вышли в ночь Аланка и Любиница. В кожаной сумке Любиница несла немного еды. Сердце громко стучало у обеих. Когда они подошли к табуну, Аланка шепотом позвала свою кобылу. Та заржала тихонько, подбежала к хозяйке и, выгнув тонкую шею, роя копытом землю, встала перед ней.
Затем Аланка, шепнув Любинице имя другого коня, смело вошла в середину табуна и стала выкликать его. Высокий стройный скакун поднял голову, чутко прислушиваясь, Аланка сунула руку в сумку и дала ему горсть фиников. Конь, довольный, затряс головой и принял угощение. Девушки проворно оседлали лошадей, натянули поводья и пустились в путь.
Медленно, беззвучно, чтобы не разбудить лагерную стражу, ехали они по мягкой траве. Объезжая холмы, Аланка забирала влево, когда же перед ними в облачной ночи открылась неотразимая равнина, а темные контуры гор исчезли, она помчалась вперед. Мокрая земля зачмокала под копытами, кони неслись словно отражения облаков, поспешно проплывающих под луной. Но вот Аланка остановила кобылу.
- Дальше езжай одна! К утру будешь возле Дуная! Если плот не найдешь, гони коня в воду. Он переплывет.
Любиница подъехала к Аланке, стремена зазвенели, коснувшись друг друга.
- Боги наградят тебя!
Девушка посмотрела в лицо королеве гуннов, и ей показалось, будто в темной ночи не нее смотрят пылающие, как у вурдалака, глаза. Дрожь проняла ее до самого сердца.
- Помни, ты поклялась, - крикнула она. - Если предашь меня, гибель твоему племени!
Аланка повернула кобылу и поскакала обратно. Конь Любиницы пустился за нею следом, и девушке с трудом удалось повернуть его в противоположную сторону. Отъехав подальше, Аланка остановилась, злобный смех вырвался из ее губ; испугавшись, что ее могут услышать, она зажала рот ладонью.
"Гони, гони, мокрая курица! По этой дороге никогда тебе не добраться до Дуная! Не бывать тебе королевой гуннов, станешь наложницей какого-нибудь бродяги авара из Мезии или попадешь на ужин волкам у подножья Гема! Счастливого пути!"
Безудержный смех вновь овладел Аланкой, она опять зажала рот ладонью и тихонько хихикала. Незаметно вернулась она в лагерь и проскользнула в свой шатер. Не раздеваясь, легла на волчью шкуру. Ревнивое сердце упивалось местью.
Оказавшись одна в ночной степи, Любиница не испугалась. С тех пор как ее похитили с отцовского поля, грудь ее не вдыхала воздух свободы. И только теперь, когда она рассталась с Аланкой, когда мелкие капли дождя оросили ее пылающее лицо, когда она почувствовала в легких студеный степной воздух, - только теперь она ощутила свободу. Ее нежные, но сильные руки уверенно держали поводья, конь весело пофыркивал и летел в ночь, словно нес на себе молодого гунна. Она позабыла о вурдалаках, не думала о Шетеке, даже с бесами она бы не побоялась схватиться - столько силы и уверенности вливало в ее жиды стремление к свободе.
Плавно, словно птица, танцующая в воздухе, покачивалась Любиница в седле. Волосы выбились у нее из-под шапочки и влажными прядями рассыпались по спине и плечам. Одежда промокла насквозь, дождь, не переставая, струился из низкой пелены облаков. Разгоряченному телу приятна была прохлада, она заставляла девушку крепче натягивать поводья - конь резво мчался по мокрой траве. Несколько раз она останавливала его и прислушивалась, не слышно ли топота копыт позади. Нет, тихо, как в могиле. Ни воя волков, ни рева кабанов, ни лая лисиц. Храбрость переполняла сердце Любиницы. Пробуждались мечты. Ей чудилось, будто она мчится по знакомой дороге с отцовских пастбищ. Спускается, мокрая и усталая, по склону в град. Сварун при виде ее рыдает от радости. Исток и Радо, наверное, уже вернулись с войны, и она гордо подсядет к ним, герой среди героев, равная среди равных. И все старейшины и отроки поднимут копья и топоры и в один голос воскликнут: "Мщение! Мщение! На гуннов!" Девушки заплетут и умастят ее косы, под липой заблагоухают жертвы. О, весь народ будет славить ее, достойную дочь Сваруна!
Чем дальше, тем больше разгоралась ее фантазия. Она позабыла о том, что бежит из лагеря гуннов, из когтей Тунюша. Словно неугасимый факел мерцало впереди счастье, цель ее пути. Назад уходила степь, серая равнина без конца и края разворачивалась перед ней из серой мглы под туманным сводом, тесным обручем обнявшим землю. Казалось, что конь топчется на одном месте. Только когда мимо пробегали темный куст или слабо поблескивающая лужа, она убеждалась, что скачет все дальше и дальше.
К рассвету дождь прекратился. Бледный свет озарил окрестность. Мечты растаяли. Девушка пристально смотрела вперед, меж конских ушей, в надежде увидеть реку. Однако взгляд не в силах был пробить туман, устилавший землю и неподвижно стоявший перед ней. Она словно мчалась по морским волнам. Эти волны то откатывали назад, то лениво расходились вправо и влево, то нагромождались одна на другую, застилая узкий окоем белой пеленой. Любиницу охватил ужас.
"Заблудилась? О Девана, о Святовит!"
Она огляделась вокруг.
"Хоть бы увидеть звезды! Хоть бы взошло солнце! Не знаю, где встает солнце, а где - луна".
Ей почудилось, что слева туман гуще, что волны его уходят вниз и там движутся в одну сторону.
"Там Дунай! Клубы тумана идут по течению".
Она повернула коня влево и пустила его в галоп. Но реки не было. Туман по-прежнему клубился впереди; равнине, пустынной, мокрой и печальной, не было ни конца ни края.
"К утру будешь у Дуная!" - сказала Аланка, Любиница вспомнила ее слова, и сразу же в памяти встали ее жуткие глаза, пылающие угли, словно у вурдалака. Насквозь промокшая, девушка задрожала, ощутив под сердцем холод. Дрожащими губами она шептала обеты богам и призывала на помощь Девану; руки устали, тупое изнеможение охватило все тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59