Вскоре Феодора снова пришла в отличное расположение духа. Чтобы подразнить Ирину, а заодно и своих дам, она подняла золотую чашу и воскликнула:
- Великая августа, королева нимф, сегодня вечером первой хочет приветствовать не дельфина, не Посейдона, не нимфу, не мужчину, не женщину, а святого монашка. Многая лета Ирине!
Загремели дудки и бубны, общество вынуждено было вдохновенно кричать: "Многая лета Ирине, монашку!" Всеми презираемая, на мгновенье она вдруг стала всеми почитаемой. Гости спешили выпить за ее здоровье, вино смывало проклятия зависти, кипевшие в злобных сердцах, подступавшие к горлу.
Ирина встала и подошла к Феодоре поблагодарить. Склонилась до полу. Феодора протянула ей руку, девушка поцеловала ее и прошептала:
- Великая госпожа, монашек будет молиться Христу о твоем счастье!
Вынудив своих гостей выпить за здоровье Ирины, императрица тем самым заставила говорить о ней.
- Стоит патриарху прослышать о нашем монашке, как он заберет ее у нас и поставит дьяконом, - громко, чтоб услышала Феодора, сказал Асбад своей даме.
- Епископ, прекрасный епископ получился бы из нашего монашка! Евангелие она знает лучше дворцового проповедника Дионисия, а псалтырь читает каждую ночь! - ответила Феодора Асбаду, обращаясь при этом к самому молодому и самому богатому патрикию в Константинополе, сидевшему справа от нее.
В таких случаях можно было бы говорить шепотом - слово императрицы слышали все. Щеголеватая, но некрасивая подруга высокого офицера, бросив злобный взгляд на Ирину, сказала:
- Читает псалтырь, а стихи закладывает кудрями прекрасного варвара! Мы все знаем, монашек!
Ирина не приняла вызов и не ответила на насмешку. Некрасивая щеголиха не умолкла:
- Какое надругательство над святой верой! Христианка, придворная дама, любит язычника!
Терпение Ирины истощилось. Внутренняя борьба, которую она таили весь вечер в сердце, озарила ее лицо пламенем, губы ее задрожали, и она громко ответила:
- Его язычество лучше твоего христианства.
В эту минуту она почувствовала в себе силу встать и, подобно Спасителю, поднять бич и хлестнуть им по столу: "Гробы окрашенные, змеиное отродье, вон, прочь, негодяи, от Христа!" Она дрожала, румянец исчез с ее щек, губы побелели в лихорадке. Она судорожно кусала их, чтоб подавить то, что кипело в душе. Дрожа, подошла она к Феодоре и попросила:
- Прости, императрица, монашек болен. Позволь уйти!
Феодора изумилась, но дрожь, бившая Ирину, и бледность девушки испугали ее:
- Ступай, ступай и позови лекаря! Христос с тобой!
Ирина неслышно скрылась. Общество, почувствовав, что немой обличитель исчез, облегченно вздохнуло, беспрепятственно отдаваясь своим страстям.
Асбад с наигранным спокойствием склонился к Феодоре и, кусая губы, льстивым тоном сказал:
- Госпожа, ты приказала сегодня ночью нести охрану Истоку. Было бы хорошо, если б его скуку монашек развеял своими псалмами.
Глаза Феодоры сверкнули, ее прекрасное лицо потемнело.
19
По сверкающим глазам и хмурому выражению лица Асбад понял, какое впечатление произвели его слова. Искушенный в придворных интригах, он хорошо знал Феодору и еще на ипподроме пришел к выводу, что императрица неравнодушна к Истоку. Душа его возликовала, когда он почувствовал, что в сердце женщины рождается ревность. Он был уверен, что, если ему удастся раздуть ее, погибнут оба - и Исток и Ирина, а он добьется высочайших милостей и неограниченного доверия.
Феодора в самом деле была взволнована. В ее душе еще не созрело чувство к Истоку. Но страсть уже так далеко завела ее, что никакой другой женщине она не уступила бы пламенную любовь варвара, которая кипела в его сердце, подобно роднику в скалах посреди леса. К тому же была оскорблена ее гордость. Неужто монашек, чью чистоту и набожность она в глубине души высоко ценила, несмотря на все свои шутки и насмешки, ее обманывает? Неужто Ирина надела маску добродетели лишь для того, чтобы встретиться с Истоком? Вот что особенно поразило и взволновало Феодору.
На мгновение она задумалась, позабыв о гостях. Тень не сходила с ее лица. Асбад украдкой наблюдал за нею, и сердце его преисполнилось радостью.
Потом Феодора резко повернулась и что-то прошептала на ухо евнуху Спиридиону. Тот немедленно исчез из залы. Это также не осталось незамеченным Асбадом. Он хорошо знал Спиридиона, державшего в своих руках нити самых серьезных интриг императрицы.
Вскоре Спиридион вернулся. Подойдя к Феодоре, он шепнул:
- Рабыня Кирила читает монашку послание апостола Павла.
Тень с лица Феодоры исчезла, она продолжала вести беседу, но Асбад поймал ее взгляд, в котором ясно прочел: "Лжешь и клевещешь!" Задрожал магистр эквитум и опустил взор долу. Гости же, вовлеченные в круговорот страстей, ничего не заметили.
Вернувшись в сопровождении рабыни Кирилы в свою комнату, Ирина велела зажечь светильник. Усталая, встревоженная, грустная и опечаленная, она оперлась на подоконник и стала смотреть в ясное небо. Высоко вздымалась ее грудь, вдыхая свежий ночной воздух. Словно она выбралась со дна илистого озера и неожиданно увидела над собой небо, - сердце почувствовало свободу, у души выросли крылья. Ирина долго ни о чем не могла думать, ясно сознавая лишь то, что она выбралась из болота, что ее не душит больше страшный одурманивающий запах, от которого сжимается сердце и затемняется разум. Прочь от людей, уста которых вопияли на улицах и в церквах: "Господи, господи", а сердца были отданы идолам и брошены на алтарь страстей.
Взглядами они отталкивали ее от себя, словами бичевали; но ведь и грязные волны выбрасывают на берег жемчуг, и Учителя тоже бичевали. Душа ее была оскорблена. Сегодня она впервые ощутила, что служба при дворе сковывает ее цепями. До сих пор ее женское тщеславие тешилось, когда она видела, как толпы склонялись перед императрицей. Ей казалось, что золотой нимб озаряет лучами и ее - придворную даму Феодоры. Но сколько раз содрогалась ее душа, когда она замечала, как плюют в лицо истине, как тайком топчут господне Евангелие, а на улице ходят за его крестом и жгут ладан в золотых кадильницах. Она долго бежала тяжких раздумий, прощала, как прощал Христос, не судила, дабы не быть судимой. Сегодня ее подхватила иная, могучая сила. Она поняла, что ей готовятся силки, в которые ее затянет; что ее пригнет к земле, и долго она не продержится: если воспротивится испорченному двору - погибнет, а если заразится его похотливостью - тоже пропадет, отвергнутая Христом... Сердце ее сжалось, и она закрыла лицо руками. Может быть, вернуться назад, в Топер, к варварам? Ей, придворной красавице? Что скажет дядя, приложивший столько усилий, чтоб открыть перед нею дворец? Или остаться, пойти к ненавистному Асбаду, Асбаду, который потешится ею и бросит, как поступают все придворные? О, уйти бы в Малую Азию, в пещеры и в дубравы, где спасаются святители...
Ирина вспомнила, что Кирила стоит позади и ждет ее повелений. Она отошла от окна и протянула руку к полке, где лежал пергамен. Взяла, открыла его и передала Кириле.
- Почитай мне!
Рабыня подошла к светильнику, расправила пергамен и начала читать с середины главы.
Это было Послание к римлянам.
"Помышления плотские суть смерти, а помышления духовные - жизнь и мир... посему живущие по плоти богу угодить не могут", - вполголоса читала Кирила. Ирина, присев на мягкий стульчик, прислонилась к окну и смотрела в ночь. Чист был голос рабыни. Легко струились слова из ее уст, но Ирина больше не слушала. Первые фразы потрясли ее, и она повторяла про себя: "Он не его, он не его, ибо нет в них духа Христова..."
Она представила себя Павлом, апостолом народом. И тут сам собою возник вопрос, а почему она родилась женщиной? Почему она не мужчина, чтоб, подобно Павлу, войти во дворец и воскликнуть: "Не смейте!" Она ходила бы по площадям с Евангелием и говорила о любви и прощении. Она пошла бы к Золотому рогу, где обитают рабы, и толковала бы им священную книгу... Воображение ее разыгралось, она в мечтах вдохновенно шла по пустынным тропам к диким народам и говорила им об Евангелии. Путь привел бы ее на родину матери, к славинам. Она бы обходила там города и села, и благородные сердца приняли бы Евангелие, благородные души впитали бы его, как жаждущая земля - капли росы; души, подобные душе Истока... Она вздрогнула при этом имени. Мысли ее остановились, словно после изнурительного пути она достигла цели! Исток! О, я не апостол Павел, я не мужчина, но я должна развеять мрак в его душе. С первого дня она почувствовала нежность к прекрасному варвару, но боялась его мучилась при мысли о нем. Сейчас перед ней сверкнул новый луч. Она почувствовала, что имеет право на него и что она в долгу перед ним. Теперь она не станет уклоняться с его пути. Она будет искать его - как пастырь потерянную овцу, - пока не приведет в хлев господень. Ирина уже не думала о том, что скажет двор; ей даже хотелось пойти наперекор всем.
- Хватит, Кирила! Посмотри, есть ли кто в садах. Что-то голова болит. Пойду прогуляюсь перед сном.
Кирила скоро вернулась с сообщением, что кроме стражи, в садах нет ни одной живой души. Из залы нимф слышна музыка. Ужин еще не окончился.
Ирина набросила темную столу, покрыла голову капюшоном и тихо спустилась по мраморным ступеням. За ней тенью следовала рабыня.
Новые думы полонили душу Ирины. Она представила себя за свершением апостольской миссии, она видела перед собою Истока, жадно читающего Евангелие и с благодарностью глядящего ей в лицо, ибо она избавила его от тьмы идолопоклонства. Радостно вздымавшаяся грудь колыхала одежды, шумели мирты, шелестели темные вершины пиний, а Ирина, возбужденная и вдохновенная, бродила по светлым тропинкам. Сердце ее билось в сладостном волнении, душа беседовала с Истоком. Она расстегнула столу, капюшон упал с ее головы, волосы рассыпались по плечам, упали на лоб, и ветерок играл с ними. Ирина гуляла по саду, отдавшись чудесным мечтаниям. Вдруг высокая фигура в светлом доспехе выступила из-за темного оливкового куста и преградила ей путь.
Ирина вздрогнула и закричала. Подбежавшая Кирила подхватила столу, соскользнувшую с плеч.
- Не бойся, Ирина! Это я, Исток, который любит тебя...
Ирина повернулась и хотела убежать. Но Исток нежно взял ее руку и с мольбой в голосе сказал:
- Боги услыхали меня, не пренебрегай мною! Когда я узнал, что пойду во дворец с караулом, я пообещал принести жертву Деване, если хоть на мгновенье увижу твои глаза. И богиня услыхала меня и привела тебя ко мне. Ирина, боги радости нашей любви!
Сердце стучало в груди Ирины, страх пропал, бежать ей уже не хотелось, неведомая сила влекла к Истоку. Она отняла у него руку, Кирила набросила столу, и девушка, озаренная сиянием луны, осталась стоять перед ним, высоким и могучим.
- Исток, я сегодня думала о тебе!
- Как я благодарен тебе, Ирина! Лишь за то, что ты однажды подумала обо мне, я готов отдать за тебя жизнь.
- В самом деле я думала о тебе. С первой встречи мне стало жаль тебя, Исток!
- Ты подобна богине; боги тоже сжалились над моей любовью!
- Иди за мной, Исток. Здесь в тени пиний есть каменная скамья... Я раскрою тебе великую истину. Кирила, останься со мной.
- За тобой, Ирина, я пойду и за море. Потому что без тебя я не могу и не хочу жить, без тебя я умру!
Они сели на мраморную скамью. Кирила опустилась у ног Ирины и внимательно озиралась вокруг. О чем они говорят, она не понимала, ибо не знала языка славинов.
- Мне стало жаль тебя, Исток!
- Боги тронули твое сердце, Ирина! - Он искал ее руки, спрятанные под столом.
- Исток, ты ошибаешься, веруя в идолов. Твои боги ложные, есть один бог, один бог, один Христос-спаситель.
Изумленный Исток чуть отодвинулся от Ирины и посмотрел в ее горящие глаза, на которые сквозь вершины пиний лился лунный свет.
- Ирина, если бы я сказал, что твои боги ложные, я оскорбил бы тебя. Ты сама знаешь, что наши боги лучше ваших. Боги, которые учат Управду убивать невинных людей, проливать кровь, боги вероломной царицы, не надо говорить об этих богах, Исток презирает их, как презирает тех, кто в них верует.
- Слушай, Исток, ты добр, ты справедлив, хотя твои боги и не истинны. Неужели Христос ложен только потому, что те, кто должен ему служить, не служат ему, кто должен следовать ему, ему не следуют?
- Не будем, Ирина, говорить о богах. Если ты скажешь: смотри, пиния над нами - божество, Исток поставит ей жертвенник и принесет жертву. Если ты скажешь: смотри, рыбка, плеснувшая в море, - богиня, Исток поверит тебе и выльет вино в море как дар! Не будем, Ирина, говорить о богах!
- Ты не веришь мне, Исток, но поверишь истине. Мы будем еще говорить о боге, и сердце твое наполнится радостью. А если ты не захочешь говорить об этом, Ирина не станет разговаривать, она будет думать о тебе и молиться Христу о тебе, но глаз моих ты не увидишь больше, Исток!
- Тогда говори, я буду слушать, твои слова для меня что голос соловья.
- Сегодня мы должны расстаться. Утром я пошлю тебе Евангелие. Ты читаешь и говоришь по-гречески. Ты узнаешь истину и обретешь любовь.
- Хорошо, Ирина, я тысячу раз готов прочесть то, чего касались твои руки. Я буду носить его на сердце под доспехом.
- Ты добр, Исток, и свет озарит твое сердце. Ты живешь у Эпафродита?
- У него, любимая.
- Его дом на берегу моря?
- Сады, как и здесь, играют с волнами.
- Когда ты прочтешь Евангелие, я приеду в полночь на лодке и растолкую его тебе.
- О боги, чем я одарю вас за вашу любовь ко мне!
Исток обнял дрожащую от возбуждения девушку. Она вырвалась из его объятий, но поцелуй уже горел на ее веках.
И тут Кирила коснулась столы Ирины.
- Светлейшая, рядом чья-то тень! Она спряталась за кустом!
Ирина побежала по тропинке к дому. Шум в зале нимф уже стих, пары искали уединения в садах.
Гости выходили, чтоб продолжить вакханалию под чистым небом.
Дрожа всем телом, вошла Ирина в комнату.
- Чья это была тень, Кирила? Говори! Ты плохо смотрела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59