— Гоша похлопал себя по груди. — Брось, не делай такие глаза. Ты давно уже все поняла, только боишься признаться. Нет у них других родителей, кроме нас.
— Мама, — тихо сказала Валя.
— Вот-вот. Мама — это ты. А я — папа.
— Брось, не смешно.
— Не смешно, — согласился Гоша. — Лучше скажи, что дальше будем делать? Я теперь понял, чем Черный квартал затягивает. Не знаю как других, а нас с тобой — детьми.
— Послушай. Ты можешь отличить живот рожавшей женщины от живота не рожавшей?
— Ты к чему это? — опешил он.
— Ну можешь или нет? Ответь.
— Ну… думаю, что смогу.
— Посмотри! — она встала, задрала свитер, показывая свой живот.
— Ну… вижу. У тебя очень красивый живот. Я тебе всегда говорил…
— Да я не об этом. По животу видно — я рожала или нет?
— Ну, не рожала.
— То-то! Я этих детей не рожала! Понимаешь? Не ро-жа-ла!
— Да я понимаю, — мягко сказал Гоша, — Я все понимаю. Ну, раз ты не рожала, а я тоже здесь как-то ни при чем, то пошли.
— Куда?
— Как куда? Отсюда. — Гоша вскочил, взял ее за руку. — Из квартала этого. Ну, вставай, вставай. Что сидишь, глазами хлопаешь? Вставай, и пошли. Дорогу и в темноте найдем. Да, я в шкафу фонарики видел, работают небось. Ну?
— Сядь, — сказала Валя. Гоша сел, опустил голову.
— Пошли, как же! — Валя посмотрела на него сердито. — Я же не к тому веду. А к тому, что я не рожала этих детей.
— Так ведь это же виртуальный город.
— Все равно. Тут тоже ничего просто так не происходит, мог бы и заметить. Ладно. Этих детей я не брошу.
— Я — тоже!
— Ну вот и хорошо. Если уж уходить отсюда, то вместе с ними.
— Вот так, да? Правильно! — Гоша разлил остатки водки, получилось по полрюмки. — Ладно, давай по последней и спать. А то я что-то устал.
— Мы с тобой дураки, — неожиданно сказала Валя. — Почему мы не хотели детей там, в жизни? Помнишь, как радовались каждый месяц, что я не беременная? А чему радовались, спрашивается? Не этому нужно было радоваться! Эх… — На глазах у нее появились слезы. — Родила бы тебе девчонку. А потом мальчишку. Маша и Петька. А?
— Ладно, что ты, — Гоша накрыл ее ладонь своей. — Не огорчайся. Ну дураки были, ну что же. Еще не поздно все исправить.
— Как это? Еще детей нарожать, что ли? Вон, двое уже есть. Их бы прокормить.
— Я не о том, — Гоша покачал головой, улыбнулся. — Я о том, что мы с тобой разошлись.
— Да? Ты думаешь? — Она взглянула на него сквозь слезы. — Правда?
— Да, думаю. Я люблю тебя.
— А я — тебя.
— Ну так что? За любовь? Они выпили за любовь и вышли из кухни обнявшись.
Утром Гошу разбудило громкое сопение. Кто-то ворочался рядом, пинал его ногами и пыхтел. Гоша с трудом повернулся под одеялом. На него смотрели две пары блестящих глаз.
— Так! — сказал он, прочищая горло, стараясь быть строгим, хотя его так и подмывало улыбнуться. — Это что за нападение? Что за вурдалаки? — Он увидел наставленные на него детские пальчики, изображающие пистолеты. — Ну ладно, сдаюсь, сдаюсь. Захватили врасплох, что же делать. Какое будет наказание?
— Разрешишь нам поваляться в вашей постели, — пропыхтел Петька.
— Ладно, только не драться за жизненное пространство. Где мама?
— На кухне, — ответила Маша. — Готовит что-то обалденно вкусное. М-м-м…
— Ладно, — сказал Гоша, вставая. — Валяйтесь, пока я умываюсь. Но потом — бегом в ванную физиономии отмывать. Ясно?
— Ясно, — ответили дети хором, барахтаясь в постели.
Гоша сделал два шага по направлению к ванной, когда из-под одеяла высунулась лохматая Петькина голова:
— Пап, а от чего ее нужно отмывать-то — физиономию? Вчера вечером же мылись.
Гоша погрозил пальцем, и голова спряталась под одеяло. Гоша умылся, оделся, выгнал детей из постели, отправился на кухню, откуда пахло чем-то вкусным, подошел к Вале сзади, обнял. Она повернулась, обхватила его шею руками.
— Дура я была, — сказала через минуту. — Что ушла от тебя.
— Угу, — промычал Гоша, жуя только что стащенный кусок колбасы. — Я тоже дурак был, что отпустил тебя.
— Не хватай со стола! — закричала Валя, — Мало мне этих архаровцев, так еще и ты! Ну вот. Губы хоть вытри, чудо! А то целоваться лезешь.
Потом они ели яичницу с колбасой, пили чай, потом отправили детей в детскую застилать постели и наводить порядок.
— Валя, — сказал Гоша. — Надо выбираться отсюда.
Валя села на табурет, сложила руки на коленях.
— Да? Ты думаешь — надо?
— А ты думаешь — здесь остаться?
— Я не знаю. Хорошо, конечно, получить уже готовых детей, не надо рожать в муках, не надо стирать пеленки и кормить грудью, много чего не надо. Но, с другой стороны, мы не учили их ходить, мы не слышали, как они произнесли первые слова, мы не учили их читать… Петька плохо читает, но ему же еще пяти нет… А Машка умница, таких поискать. И ты заметил, дети у нас красивые? Машка вон… Глазищи какие — синие-синие… С одной стороны, жизнь здесь… непонятная какая-то. Откуда продукты в холодильнике? В шкафчиках крупы разные, сахар, мука. Тут же людей нету. Откуда это все? Из разворованного универсама? Что-то мне подсказывает, что нет. Будто это здесь само собой появляется. А с другой стороны… — Она махнула рукой, замолчала.
— Ну так что? Будем выбираться или нет? — в упор спросил Гоша.
— Не знаю я! — Она отвернулась. — Может, погодим еще?
— Валя, милая моя, надо выбираться. Там надо жить, а не тут. Там жизнь, понимаешь?
— Да все я понимаю, — вяло сказала Валя. — Только боюсь.
— Чего?!
— Того. Жизни боюсь. Вот вернемся мы… Погоди, а дети что же? Здесь оставим?!
— Почему же здесь? С собой возьмем.
— Так ведь там, за кварталом, их нету! Понимаешь, там их нету! Они только здесь! Нам придется их бросить здесь. Ты способен их бросить?
— Черт! — сказал Гоша, стукнул себя кулаком по колену.
Дети прибежали из детской, отрапортовали, что все в полном порядке, включили телевизор.
— С собой возьмем! — с силой сказал Гоша. — Мало ли кого там, за кварталом, нету. Нету, так будут!
— Там их еще родить надо! А тут — вот они! Я не договорила тогда, чего боюсь. Того и боюсь, что вернемся мы, и у нас опять все пойдет наперекосяк, и никаких детей не будет…
— Знаешь что? Все будет хорошо, я тебе обещаю. Поженимся…
— Что? Что ты сказал?
— А то ты не слышала? Я сказал — поженимся.
— Гоша…
— Ну что ты, что ты! Конечно, поженимся. Я ведь тебя люблю. И ты меня тоже. Как вернемся, так сразу и подадим заявление. Железно! Да не плачь ты. Я тут кое-что понял. Ты — та женщина, которая предназначена для меня. А я — для тебя. Этот квартал нам это ясно показал. Не так ли?
— Да. Так.
— Ну вот. Короче — выбираемся. Детей берем с собой, там видно будет. В конце концов, их и здесь быть не должно, а они есть. Смекаешь? Ну вот, то-то и оно. Собираемся!
Он вышел в комнату, хлопнул три раза в ладоши, сказал:
— Подъем! Отряд, в дорогу собирайсь! Дети с готовностью вскочили, загалдели, засуетились.
— Оружие возьмем? — тихо спросила Валя.
— Думаю, пистолетов будет достаточно, — так же тихо ответил Гоша. — На всякий случай.
— Нет-нет, Петя! — Валя покачала головой, увидев, что он надевает грязную уличную куртку. — Другую надень, чистую.
— А мы что, в гости идем?! — встрепенулся Петька.
— Почти, — улыбнулась Валя.
— Как это почти? — закричали дети хором.
— А вот так, — Валя потрепала их по головам. — Много будете знать — скоро состаритесь.
— Сюрприз?! — ахнули дети.
— Да.
— Ура! Ура! Мам, а тогда мне и штаны надо чистые? Ура!
— Сюрприз! А мне юбку новую можно надеть? Ура!
Дети носились, шумели, одевались, переодевались. Гоша с улыбкой наблюдал за ними, а в душу закрался холодок — а правильно ли они делают? Вздор! Конечно же, правильно! И не думать об этом! Не жить же им в этом виртуальном мире? Он видел, что Валя думает о том же, у нее это было написано на лице.
— Глупости, — сказал он вслух. — Не думай об этом.
Валя покосилась на него, кивнула.
Наконец все оделись, вышли, спустились на лифте. Гоша отметил про себя, что лифт чистый, даже стены не исписаны, и работает тихо, не то что в его доме — заплеванный, загаженный, изрисованный неприличными надписями… Во дворе на скамеечке сидела старушка в старомодном пальто, вокруг нее прыгала и заливалась веселым лаем собачка, старушка смотрела на собачку счастливыми глазами. Невдалеке, на другой скамейке, сидели молодые люди, он и она, и взахлеб целовались. По дорожке прогуливалась пожилая чета, она держала его под руку, а ее голова покоилась у него на плече…
Дети затеяли веселую игру, бегали вокруг Вали и Гоши, догоняли друг друга. Гоша остановился, кивнул в сторону людей, сказал:
— Гляди. Они счастливы тут.
— Да, — отозвалась Валя. — А мы? Почему мы уходим?
— Я знаю почему, — твердо сказал Гоша. — Да тише вы, сорванцы! Валя, надо уйти отсюда. Непременно. Мы ведь можем быть счастливы и там.
— Да, — сказала Валя и шмыгнула носом. — Да, ты прав. Пойдем.
Они медленно двинулись к магазину, прошли чисто выметенный двор, подошли к двери, оглянулись.
— Я только одного не понимаю, — сказал Гоша. — Зачем мне нужен был весь этот арсенал? — Он похлопал себя по животу, где у него под курткой за пояс был заткнут пистолет.
— Ты шел сюда с этим арсеналом, — сказала Валя, трогая свой пистолет через куртку. — На всякий случай.
— На всякий случай, — повторил Гоша. — А детей учил быть разведчиками для чего?
— Ну, это же только игра.
— Игра… Ну ладно. Вперед?
Они зашли в магазин, Гоша велел детям угомониться. Он подошел к окну, спрыгнул на землю, протянул руки, взял Петьку, поставил рядом с собой, потянулся за Машей, поставил и ее. И тут Валя страшно закричала.
— Что? Что? — переполошился Гоша, оглядываясь. Детей не было. — Где? Петя, Маша, вы где?!
Он принялся шарить руками вокруг себя, думая, что дети просто стали невидимыми. У Вали подкосились ноги, и она села на пол.
— Петя! Маша! — звал Гоша.
— Не зови, — сказала Валя севшим голосом. — Их нет.
— Как нет? Куда же они делись?
— Их здесь нет просто потому, что они еще не родились.
— Не родились. — Гоша покивал, сел рядом с ней.
Они просидели так довольно долго, глядя в одну точку. Валя часто вытирала глаза платочком, иногда начинала плакать в голос, Гоша утешал ее как мог, однако у него самого наворачивались слезы. Наконец Валя тряхнула головой и сказала:
— Я рожу тебе Машу и Петьку!
Гоша обнял ее, прижал к себе. Немного погодя они перелезли через забор и с удивлением увидели, что Город ожил. По дорогам ездили машины, по тротуарам ходили пешеходы, магазины в домах напротив были открыты.
— Ну-ну, — сказал Гоша.
Валя достала из кармана брикет кинзилита, посмотрела на него и зашвырнула за стену.
— И правильно! — сказал Гоша.
— Меня сейчас унесет, — сказала Валя. — Адрес-то мой помнишь?
— Как не помнить.
— Так я тебя жду! — Валя исчезла. Гоша оглянулся на стену, его толкнул какой-то прохожий, Гоша не обратил на это внимания.
— Ну что ж, конец фильма, — сказал он.
— Георгий! — услышал он голос Ермакова. Он содрал с головы шлем, поморщился. Рядом с ним на кушетке сидел Ермаков.
— Ну наконец-то! — сказал Ермаков. Лицо у него было довольное, — Знаете, а люди стали находиться. Да. Трое из пятерых уже нашлись, думаю, и другие объявятся. И все это благодаря вам!
— Мне? — Гоша сел, поморгал.
— Ну конечно! А кому же еще? Пойдемте ко мне в кабинет, получите свои деньги.
— Деньги? Ах, деньги! Ну да, конечно.
Гоша пошел следом за Ермаковым, тот привел его в кабинет, отделанный по последнему слову современного дизайна, повозился с замком огромного сейфа, открыл, достал оттуда кейс.
— Как договаривались, триста тысяч долларов.
— Наличными?!
— Ну да. Что-то не устраивает?
— Да нет, только мне будет нужна охрана.
— Не вопрос! — Ермаков просто светился от радости. — Не вопрос, Георгий, сейчас вызовем, и за наш счет! — Он принялся звонить куда-то.
Гоша сжимал в руках ручку кейса и думал о том, что надо бы открыть, посмотреть, что там, внутри, потом мысленно плюнул. Ермаков что-то сказал, Гоша не расслышал.
— Что?
— Я говорю, что делать с кварталом? Стену убрать?
— Оставьте. Сделайте ворота и пускайте всех желающих, как в Светлый квартал. И не называйте квартал Черным. Никакой он не черный.
Пришли охранники в касках, бронежилетах, с автоматами. Гоша, увидев их, покачал головой, попрощался с Ермаковым, вышел следом за охранником, сзади пошел второй. У парадного входа стояла желто-синяя милицейская машина. Они сели. Гоша попросил заехать в цветочный магазин, где купил огромный букет красных роз, а потом назвал адрес Вали.
— Вот так, — сказал он себе. — А Петька и Маша у нас еще будут!
Сходка
(Сказка для мальчиков и девочек преклонного возраста)

Глухая поляна в глухом лесу, вдали от жилья, вдали от дорог. Легкий ветерок шумит в кронах вековых деревьев. Солнце светит вовсю, но на поляне сумрачно. В самом центре поляны вдруг пожухла и склонилась трава круглым пятном, и в середине пятна проклюнулся росток. Извиваясь как червяк на сковородке, росток вытянулся, вырос в деревце, поднялся выше, обзавелся листьями, ствол его утолщился, и стало видно, что это растет дуб. Дуб рос не по дням, не по часам и даже не по минутам. Пока вы читаете эти строки, дуб растолстел в три обхвата, постарел, корни его замшели и потрескались, он потерял листву и засох. Среди свисающей лоскутьями коры прорезалось дупло, три сучка над ним превратились в глаза и нос, дуб шмыгнул носом, чихнул, огляделся и сказал, вернее — проскрипел:
— Ну вот… Опять я первый. Вот так всегда. И где они ходют? Вот спешишь, спешишь, торопишься, стал быть, приходишь, запыхавшись, сердце из груди выскакиваеть, а их нет как нет. Ну куды это годиться? Щас вот никто не появится, вот уйду, вот и все! Пущай на себя пеняют, вот!
Внезапно послышалось журчание ручья. На полянке появилась струйка воды, собралась в лужицу, лужица выросла у корней дуба, вздыбилась куполом, поднялась грибом. Дуб заметил гриб, перестал ворчать. А гриб превратился в толстяка с добродушной круглой физиономией, толстяк посмотрел на дуб, подмигнул.
— А, это ты, Водянюк, — радостно сказал дуб, — а я тут уже полчаса торчу, как пень, никого нету.
— Здорово, Лешак, здорово, — отозвался Водянюк, булькая, как в бочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29