Он вспоминал свои последние слова
из той памятной речи перед сельчанами и ему было нестерпимо стыдно.
Как посмел его мерзкий язык произнести эти слова? Тогда, стоя рядом с
ковчегом, глядя в глаза то Сааву, то Доронии, он произнес эти прокля-
тые слова, и когда смысл их дошел до него, тут же облился холодным по-
том. Этих слов не было в голове - откуда же они взялись? Не иначе, как
Лукавый попутал. Он, только он! Ему было страшно. Как Бог отнесется к
этим словам? Теофей полагал, что Бог не одобрит его самодеятельности,
значит - накажет нерадивого Проводника. Как? И когда? Теофей принялся
обдумывать сказанные им тогда слова. Но ведь ничего особенного в этих
словах нет. Бог и сам мог их сказать. Может быть Бог просто забыл их
сказать? Ведь это правильные слова? Нет в них ничего плохого, ничего
такого, что расходилось бы с Законом. Точнее - одна маленькая закавыка
все-таки есть, но ведь она же маленькая, малюсенькая, на нее и внима-
ния обращать не стоит, это же чепуха. Стоп! Что значит - чепуха? В За-
коне не может быть чепухи! Закон - это такая штука, что в нем просто
не может быть чепухи. По определению. Ему не стоит обманывать себя, он
допустил оплошность, преступную оплошность. Но ведь он не виноват -
это Лукавый, это от него. Откуда же еще могли взяться эти проклятые
слова, как не от Лукавого? И потом - уже поздно. Слова вошли в уши лю-
дей и навеки остались в них. Их уже не убрать. Никого уже не убедить в
том, что на эти слова не нужно обращать внимания, что они - отсебяти-
на, навеянная Лукавым. Значит - снова ложь, снова грех. И никуда не
уйти от греха - он повсюду. И стоит только показаться, что вот - ушел
от греха, зарекся, а грех тут как тут.
Люди считают Теофея честнейшим человеком, они просто не допускают
мысли о том, что он лгун. Это не может прийти им в голову, а если
кто-то посторонний намекнет об этом, люди закидают такого камнями. Та-
кое было, и не однажды. Да-да, одного даже забили насмерть, и эта
смерть на его, Теофея, совести. На его совести много грехов, но люди
считают его праведником, особенно теперь, когда он стал Проводником.
Теперь авторитет его непререкаем и, возможно, еще не одного несчастно-
го, усомнившегося в Теофее, забьют досмерти. И эти смерти лягут на со-
весть. Сколько еще ляжет на совесть! Ведь жить еще долго, несмотря на
то, что он уже стар. Еще долго будут ходить паломники, чтобы покло-
ниться святому старцу, чтобы своими глазами увидеть святого старца,
ковчег, гору, своими ушами услышать Закон из уст святого старца и раз-
нести по миру увиденное и услышанное. И те проклятые слова пойдут пу-
тешествовать по миру! Теофей закрыл лицо ладонями. Стыдно. Нестерпимо
стыдно. Он, Теофей, святой старец, разговаривавший с самим Богом, Тео-
фей, которому заглядывают в рот, ловя каждое слово, боясь пропустить,
не услышать - обыкновенный грешник. Конечно, по сравнению с любым дру-
гим человеком - Теофей безгрешен. Он никого никогда не убил, не обво-
ровал, не ограбил. Он не прелюбодействовал. И никогда явно не лгал. Он
значительно менее грешен, чем остальные, настолько, что для обыкновен-
ного человека его грехи - что капля в море, но сам-то он прекрасно по-
нимает, что дело не в количестве грехов, и даже не в качестве ...
Нельзя быть менее грешным, можно быть либо безгрешным, либо грешным. А
безгрешным, судя по всему, может быть только Бог...
Теофей сидел так уже очень долго. Краем глаза он видел паломников,
толпящихся в отдалении под деревьями. Они не решались беспокоить стар-
ца. Они почтительно ожидали, когда он пресытится уединением и можно
будет подойти, преклонить колени, облобызать ноги, невнятно произнести
несколько слов и сесть поблизости. Теофей протяжно вздохнул, подвигал
мышцами лица, придавая ему подобающее выражение, и мановением руки по-
дозвал паломников.
* * *
Исполнитель.
Книга была на латыни. Я посидел немного, соображая, как обыкновен-
ный русский мальчишка будет ее читать. Это что же, друзья мои, он зна-
ет латынь? Я, например, латыни не знал. Нет-нет, кое-какие крылатые
фразы, конечно... Я наморщил лоб, вспоминая. Ах, да! Stultorum infini-
tus est numerus (Число глупцов бесконечно). Это про меня, то есть, про
таких как я. Вот, значит как. Попадет, значит, эта кожаная книга в ру-
ки Семакова Геннадия - и что? Ему, стало быть, захочется ее читать? А
если он не знает латыни - он должен ее, латынь, изучить? Я покачал го-
ловой. Мне, например, эту книгу читать нисколько не хотелось. Точнее,
читать-то, может быть и хотелось, но нисколько не хотелось изучать ла-
тынь. Вот именно этим я и отличаюсь от Семакова Геннадия. Именно поэ-
тому мне никто никаких книг не подкладывает, и от меня ничего не ждут.
Именно поэтому мною никто не интересуется, даже налоговая полиция.
Кстати, почему мною не интересуется налоговая полиция? Потому что у
меня все документы в порядке. Откуда доходы - пожалуйста, декларация!
Заплатил ли налог - пожалуйста, квитанция! Мною не интересуются женщи-
ны. Точнее - очень интересуются, но не в том смысле, в каком мне бы
хотелось. Они очень интересуются моими деньгами, а в особенности тем,
как бы оттяпать их у меня, да побольше.
Я встал, швырнул книгу на кресло и побрел в ванную. Ванная у ме-
ня... А, к черту! В зеркале отразилось мое лицо. Зауряднейшее лицо.
Такое лицо никакую женщину заинтересовать не может. Волосы жидкие,
торчат во все стороны, как их не приглаживай и не расчесывай, даром
что стригусь я у самого дорогого парикмахера. Нос длинный, крапчатый.
Цвет лица - серый. На шее, под подбородком - родинка, больше похожая
на бородавку. Отвратная морда. Не лицо, а именно морда...
Я вышел из ванной и побрел по комнатам, с ненавистью глядя на пред-
меты мебели. Тумбочки, комоды, пуфики, подушки, невероятных размеров
диван. На кой черт, спрашивается, мне этот диван? И на кой черт мне
эта даже не двуспальная, а четырехспальная кровать? Надо купить к ней
балдахин, как у восточных падишахов, - с издевкой подумал я.
Кто я был когда-то? Простой инженер. Инженер... Это слово приобрело
в России издевательский смысл. Скоро этим словом будут ругать подрост-
ков. Да. Простой инженер. До реформы я худо - бедно влачил существова-
ние, но вот после реформы... Я вспомнил времена, когда мне шесть меся-
цев не платили зарплату и содрогнулся. Зато когда я дорвался до денег,
да не просто до денег, а до больших денег, друзья мои, тут-то меня и
прорвало. Я начал тратить. Вот эта квартира, друзья мои, стоит столь-
ко, сколько простому инженеру не заработать и за две жизни. А обста-
новка - в два раза больше. Я одевался в таких магазинах, где даже пос-
ле деноминации на ценниках осталось много нулей. Я летал на выходные в
Париж. И что? И ничего.
Я плюхнулся в кресло и принялся листать книгу в поисках картинок.
Картинки были, но, противу ожиданий, совсем не те, которые в этой кни-
ге должны быть. Что я ожидал увидеть? Древнего алхимика в черном плаще
с коническим колпаком на голове, делающего пассы над ретортой, в кото-
рой ртуть превращается в золото; кабалистические знаки, отгоняющие
злых духов и ведьм; волшебника, творящего заклинания; старую каргу над
чаном, в котором варится приворотное зелье. Что-нибудь еще в этом ду-
хе. Ничего похожего в книге не было. Были же какие-то непонятные чер-
тежи, была изображена неизвестная машина в разрезе и масса формул. О,
формул в книге было значительно больше, чем текста. Причем формул та-
ких, каких я, инженер, и неплохой, кстати, инженер, никогда не видел.
Чепуха! Это же древняя книга, там обозначения отличны от общеприня-
тых сейчас. И чертежи нарисованы по древним правилам. Я закрыл книгу и
покачал головой. Вот возьму и не поеду ни в какой Черноземск! Вот
возьму, засяду в библиотеке, обложусь учебниками латыни - есть же та-
кие учебники? - прочитаю книгу и сделаю что-нибудь такое... этакое...
Дурак! Нигде ты не засядешь, ничто ты не прочитаешь. Души прекрас-
ные порывы... Мечты... Зачем мне это? Помнится, еще до реформы я изоб-
рел одну штуку... Гордился... Был удовлетворен... А что за это полу-
чил? Премию в размере семидесяти рублей пятнадцати копеек и бумажку с
гербовой печатью. Нет, друзья мои, семьдесят рублей и пятнадцать копе-
ек в те времена были для меня подарком судьбы, я не спорю. А еще доро-
же было удовлетворение, самоутверждение - дескать, вот я какой умный.
А теперь...
Я потянулся к телефону, набрал номер, послушал короткие гудки.
Справочная, конечно, занята. Она всегда занята. Сидит там стареющая
девушка - "Я-одна-а-вас-много", надоест ей отвечать, она снимет трубку
и болтает с другой стареющей девушкой. Я поставил телефон на автодоз-
вон и стал вспоминать, что я хотел сегодня утром сделать. А, я позавт-
ракать забыл. Я поплелся на кухню.
Домработницы у меня не было. Раньше я нанимал домработниц, преиму-
щественно молодых девушек, но все они только о том и думали, как заб-
раться ко мне в постель, и я их всех разогнал. Надо бы нанять ка-
кую-нибудь добродетельную матрону лет этак шестидесяти с гаком. Нет,
ну их! Я и сам могу о себе позаботиться, надо же чем-то занимать вре-
мя.
Телефон дозвонился, когда я запихивал в рот бутерброд с ветчиной и
сыром. Бутерброд был большой, а рот - маленький, поэтому я послушал,
как стареющая девушка с ненавистью прокричала: "Алло! Алло!" и продол-
жал жевать. Только позавтракав и выкурив сигарету я снова набрал но-
мер. До Черноземска можно добраться только поездом. И с пересадкой. Я
плюнул с досады и стал собираться.

Глава 4. Безумец.
Авраам проснулся с головной болью, опухший, не выспавшийся. Уже пя-
тую ночь подряд его тревожили странные сны. В этих снах приходил к не-
му Бог и спрашивал: - Авраам, любишь ли ты меня? Авраам падал во сне
на колени, истово стучал лбом о землю, тщился уверить Господа в том,
что да, любит, всем сердцем, больше себя самого, больше жизни своей,
но, как казалось Аврааму, Господь не верил ему. Нет, во сне Господь
уверял Авраама, что верит, что понимает его, Авраама, любовь, но сам
Авраам догадывался, что не сумел убедить Господа в своей любви оконча-
тельно. Иначе почему же Бог каждую ночь переспрашивает?
Авраам исхудал, стал тревожен и все больше и больше времени прово-
дил в молитвах. Жена и дети смотрели на него с жалостью, а по селению
распространился слух, что Авраам сошел с ума. Проводя время в молит-
вах, Авраам плакал, рвал на себе волосы, посыпал голову пеплом, стре-
мясь уверить Господа в своей искренней любви и почитании, но Господь
не хотел слышать его, точнее, это Авраам уверил себя в том, что Гос-
подь не хочет слышать его. Ему казалось, что Господь требует доказа-
тельств. И это нашло подтверждение в очередном сне. Господь явился к
нему в образе сверкающего облака, такого яркого, что Авраам закрыл
глаза, чтобы не ослепнуть, и в который раз вопросил:
- Авраам, любишь ли ты меня?
- Люблю, Господи! - прижимая руки к груди, отвечал Авраам.
- Сильно ли ты любишь меня?
- Так сильно, что не могу выразить это словами. Язык мой скуден, я
не нахожу слов для выражения моей любви к тебе, Господи.
- Докажи мне свою любовь, Авраам.
- Как? Как доказать, Господи? Скажи мне! Я сделаю все.
- Третьего дня приходи на жертвенную гору. Приведи с собой Иссу,
своего любимого сына. Принеси его мне в жертву.
Сердце Авраама оборвалось. Ему захотелось закричать: "Нет!!! Все
что угодно, только не это!" Но он не закричал, он только заплакал,
уткнувшись лицом в пыль, размазывая грязь по лицу. Исса был любимым
ребенком Авраама. До Иссы у них рождались дочери, три девочки, а Авра-
ам так хотел сына, он уже отчаялся, смирился с тем, что сына у него не
будет, ведь они уже немолоды, и тут вдруг Господь сжалился над ним и
послал ему сына, и он любил сына всем сердцем, он души в нем не чаял,
он оберегал его от напастей, он возился с ним, играл, радовался, видя,
что сын растет здоровым и крепким мальчиком. Эта любовь переполняла
его, делала счастливым, и вот... Да, Бога он тоже любил. Тоже всем
сердцем. В его сердце мирно уживались две любви, и он был самым счаст-
ливым человеком на свете, до тех пор, пока... Теперь приходилось выби-
рать, кого он любит больше. Но страшно даже подумать о том, что можно
ослушаться Бога. Это невообразимо, это кощунственно! Это святотатство!
Нет-нет, просто невозможно ослушаться Бога! Разве сможет Авраам жить с
таким грехом на душе? И разве не накажет его за это Господь? Нет-нет,
ослушаться Господа... Но как же быть? Надо уговорить Господа. Надо
умолить его взять жизнь его, Авраама, и оставить жизнь Иссе. Однако из
глубины души все всплывала и всплывала страшная мысль о том, что ослу-
шаться все-таки можно, более того, ослушаться надо, мыслимое ли дело -
приносить в жертву любимое чадо, отрезать часть души своей, причем
большую и лучшую часть... Авраам страшился этой мысли, шарахался от
нее, но она все лезла и лезла в голову, и никуда нельзя было скрыться
от нее. Он гнал ее, он убегал от нее, но она возвращалась, жгла голо-
ву, разрывала ее на части. Нет! - твердил он себе, - я не ослушаюсь
Бога. Я выполню его требование. Я убью сына своего... И тут же он пу-
гался и этой мысли. Убить сына своего? Плоть от плоти своей? Разве мо-
жет быть угодно Богу убийство, хоть и будет оно называться жертвопри-
ношением? Почему Господь так жесток? Стоп! Да какое право имеет он,
Авраам, осуждать Господа?! Да как смеет он, тварь пресмыкающаяся, су-
дить о делах Господних? Два последующие дня и две ночи Авраам силился
умолить Бога отменить свое решение, смягчить участь раба его Авраама,
но все было тщетно. Господь не приходил больше во сне, и Авраам чувс-
твовал, что он непреклонен.
И вот настал назначенный день. Авраам проснулся с восходом солнца,
встал, оделся, умылся, действуя механически, разбудил Иссу, заставил
его одеть лучшую, праздничную одежду и сказал, что Исса пойдет вместе
с ним на жертвенную гору, где они вдвоем принесут в жертву ягненка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12