Народу было множество, с горечью думал Симеон. Кто-нибудь обяза-
тельно донесет, среди такой толпы обязательно найдется лояльный к
властям человечишко. Симеон оглядел учеников. Они выглядели растерян-
ными. Еще бы! Говорить в узком кругу - одно дело -, а всенародно -
совсем другое. Когда они пришли в ночлежку, Симеон попытался было в
который раз поговорить с Учителем о безопасности и в который раз Ешу
только улыбнулся. Симеон с досадой махнул рукой и собирался отойти, но
Ешу ласково притянул его к себе и прошептал в ухо:
- Все идет своим чередом. Пойми ты это и не усердствуй.
Симеон понуро поплелся к своему ложу. Так и есть. Ешу знает, что
произойдет и он к этому готов. Симеон тоже готов, но по-другому - у
него под хитоном спрятан кинжал. Он украл этот кинжал. Человек грешен.
Но Симеон совершил этот грех во имя добра, чтобы защитить Учителя, он
собирался драться за него не на живот, а на смерть. Он не даст Учителя
в обиду! Сам умрет, а Учителя не даст! Симеон был готов к драке, он
знал, что драка будет, и знал, что, когда драка произойдет, ему не
выйти из нее живым, потому что арестовывать Ешу придут вооруженные
стражники, к дракам привычные и дракам обученные. Симеон лежал, обду-
мывая предстоящую драку, представляя, как он налетит на стражу, как
стража отступит сначала от неожиданности, а потом насядет на него...
Он представлял, как он лежит, смертельно раненый, истекая кровью, и
протягивает руку к Учителю. А потом - смерть...
Постой, а где же Иуда, где этот мерзкий сребролюбец? А где Учитель?
Когда же он успел выйти? Чуя недоброе, Симеон бросился к выходу, выбе-
жал из ночлежки и увидел далеко, в конце переулка стражников в полном
боевом снаряжении с факелами и среди них - Учителя. Ноги у Симеона
вдруг сделались ватными, к горлу подступила дурнота. Он стоял и смот-
рел, как Учителя уводят, и сжимал бесполезный нож, и это было как во
сне, он не мог двинуться с места, на него что-то нашло. И Учителя уве-
ли, и ночь опустились на землю, и стало пусто в переулке и стало пусто
у Симеона в душе. Он выронил нож. Из глаз вдруг брызнули слезы. Он
стоял и плакал, плакал от бессилия, и в голове гудели какие-то мысли,
не мысли даже, а обрывки: "Увели... Драка... Где? Почему? Догнать...
Отбить... Умереть..." Потом даже мыслей не стало. Он просто стоял и
смотрел в сгущающийся мрак, и что-то саднило в душе, он чувствовал фи-
зическую боль, и почувствовал в себе какое-то движение, поднял в недо-
умении руку и увидел, что кисть сжимается в кулак и разжимается, мер-
но, как чужая. И тогда что-то сверкнуло в голове и он заорал. Не зао-
рал даже, а завыл, как дикий зверь. Какой-то прохожий шарахнулся от
него, в ночлежке что-то прогрохотало и стихло. И тут он увидел Иуду.
Иуда приближался с той стороны, куда увели Учителя и бережно нес ка-
кой-то полотняный мешок. Симеон почувствовал, как откуда-то изнутри,
из самых глубин, поднимается и заволакивает его кровавая волна, и воз-
духу не хватает, и он ухватил удивленного Иуду за грудки, и встряхнул
так, что у Иуды мотнулась голова, и потащил в ночлежку, издавая утроб-
ное урчание. Он втащил свою ношу в комнату, где сразу началось движе-
ние, поднялся гомон, но он не слышал и не понимал, что говорили и кри-
чали, он еще раз встряхнул Иуду и швырнул в угол. Иуда выронил мешок,
в нем что-то с хрустом разбилось и по комнате пошел запах кислого мо-
лока. Симеон навис над ним как кобра с разбухшим клобуком, огромный,
черный, страшный, на его руках и плечах висел кто-то, он отмахивался,
и кто-то падал с грохотом, и стоял невообразимый шум, и Иуда смотрел
удивленно, скорчившись на полу. Вдруг что-то щелкнуло в голове у Симе-
она, он выпрямился, стряхнул с себя наседающих товарищей и глухо ска-
зал, вытянув палец в сторону растерянного Иуды:
- Это он.
- Что - он? Что? Что случилось?
- Учителя... Увели... Стража... - Спазм перехватил горло и он не
смог говорить. Снова все загалдели, как на базаре, а Симеон совладал
наконец со своим горлом и произнес:
- Он продал его. Сколько получил, предатель? Отвечай!
Иуда начал, наконец, понимать, в чем дело, лицо его перекосилось,
он зарылся в ладони и заплакал.
- Сколько получил, предатель? - ревел Симеон, вяло отпихиваясь от
держащих его рук. Иуда что-то бормотал, всхлипывая, и тут, когда нем-
ного стихло, Симеон услышал, что он бормочет и застыл.
- Сволочи, - размазывая по лицу слезы, говорил Иуда, - гады,
грязь... проспали Учителя, проморгали... Твари смердящие, решили, что
я его продал... Да я же любил его больше, чем вы все вместе взятые, я
никого никогда в своей жизни не любил, ни отца, ни мать, отца у меня
нет и не было, а мать была шлюхой, ей до меня не было никакого дела,
никого и никогда я не любил, а Учителя полюбил, и это ж надо вообра-
зить, что я, я - мог его предать. Да любого из вас и всех вас вместе я
бы продал и не поморщился, а его... его... Сволочи, гады, твари...
Обыщите меня, - закричал он и начал вытаскивать из карманов и швырять
на пол какие-то бумажки, мелкие монеты, - обыщите мешок, посмотрите,
сколько я получил. Это вы его предали... Сволочи... Вы его предали, вы
его упустили, он вас учил-учил, да ничему не научил... Да разве можно
вас чему-нибудь научить? Вы же ублюдки, отбросы, почему именно вас он
взял в ученики, не понимаю...
Ученики молча смотрели на Иуду. Симеон стоял с открытым ртом и ис-
каженным лицом. До него вдруг начало доходить, что Иуда не предавал
Учителя, что Учителя предал именно он, Симеон, предал тогда, когда
стоял на ватных ногах и смотрел, как его уводят, но он не хотел верить
этому, все его существо сопротивлялось этому. Вот был Иуда, Иуда -
предатель, и все было просто: раздавить грязного мерзавца и утешить
свою совесть, а не стало Иуды - предателя, стало гнусно и мерзко на
душе, пусто, черно и грязно.
Симеон покопался, все-таки, с надеждой, в Иудином мешке, но там бы-
ли только черепки от кувшина, несколько лепешек, тощий бурдюк с вином
и большой кусок овечьего сыра, скользкий от пролитого молока. Симеон
выпустил мешок, посидел немного, пусто глядя перед собой. Может быть,
Учителя отпустят? Ну да, конечно, его отпустят, ведь он никому не сде-
лал зла - Симеон ухватился за эту мысль, стал лелеять ее, но в глубине
сидела другая мысль, черная и зловещая: "Никто никогда не отпустит
Учителя. Он совершил преступление против веры и кесаря и он должен
быть казнен." И эта черная мысль выводила его из себя, пугала, нагоня-
ла нестерпимую тоску. "Отягощенная совесть твоя - вот твой ад." Пока-
яться и очистить совесть свою... Бог отпустит грех твой. Да разве мож-
но отпустить такой грех? Пусть даже Господь в беспредельной любви сво-
ей и отпустит такой грех, но уж он-то, Симеон, никогда не простит себе
своего предательства, и будет жить в этом аду до самой смерти... и
после смерти... Как же получилось, что он, готовый к драке, когда дош-
ло до дела, остался на месте? Стражников было много и сражаться с ни-
ми, будучи вооруженным только кинжалом... Но ведь он был готов уме-
реть... Почему же он не умер? Почему он до сих пор жив? И Симеон тоже
зарылся в ладони и заплакал. Громко, навзрыд.
* * *
Когда Учителя везли на казнь, Симеон пытался прорваться к повозке
сквозь строй римских легионеров, кричал, чтобы его пропустили, что он
хочет умереть вместе с Учителем. Его отталкивали, его били, но он не
сдавался. Наконец к нему приблизился кентурион, весь в серебре и коже,
ласково взял его за шиворот и прогундел, страшно коверкая слова:
- Хочешь умереть вместе с ним? Я могу доставить тебе удовольствие
умереть, но не вместе с ним. Я прикажу тебя арестовать, брошу тебя в
яму на съедение крысам и они полакомятся твоим гнусным болтливым язы-
ком. Лучше отойди, не испытывай мое терпение.
Симеон растерялся. В его планы не входило умереть таким образом. Он
всячески пытался привлечь внимание Учителя, который сидел в повозке,
прислонившись к ограждению и ни на кого не смотрел. Учитель был стра-
шен. Нос у него распух, посинел и смотрел в сторону. Лоб его был исца-
рапан терновым венцом - убогой шуткой легионеров. Волосы его растрепа-
лись и свисали клочьями. Одет он был в какую-то мешковину, на которой
проступали бурые пятна крови. На груди у него болталась дощечка с над-
писью "Государственный преступник". Он был избит, измучен и совсем не
обращал внимание на Симеона, возможно, он был без сознания. Симеон
несколько раз окликал его и безрезультатно. Остальные ученики понуро
плелись в хвосте процессии. Иуда плакал не переставая. Фома смотрел в
пустоту. Лука морщился, словно от боли. У всех на душе было тяжко, му-
торно и пусто. На холм их не пустили. Они уселись на землю и смотрели,
как казнимых кладут на кресты, как палач в красном приближается с мо-
лотком и гвоздями, как казнимым привязывают руки к перекладинам. Двое
злодеев, которых казнили вместе с Учителем, кричали, извивались, моли-
ли о пощаде, плакали, и когда им в плоть начали забивать гвозди, огла-
сили окрестности нечеловеческими воплями. Учитель же, вышедший из оце-
пенения, лежал молча и только сильно вздрагивал при каждом ударе, вы-
гибаясь всем телом. Наконец палач отошел и дал знак устанавливать
столбы. Когда столб с Учителем поднялся, ученики, как один, вскочили
на ноги. Симеона трясло, он стучал зубами и был близок к обмороку. Че-
рез некоторое время Симеон опустился на землю и стал методически рвать
свою бороду, бормоча то ли проклятья, то ли молитву. Слезы лились из
его глаз...
* * *
Исполнитель.
Да, пришлось же мне побегать. Самым трудным оказалось добыть котен-
ка. Когда не надо - кругом котята, мяукающие, жалкие, шагу нельзя сту-
пить, а когда срочно понадобился котенок - днем с огнем не сыщешь. Два
дня я ходил по городу и прислушивался. Никаких котят не было, а если
они и были, то не мяукали и мне не показывались. Потом я догадался,
что котята мяукают в основном по ночам. Я вышел на охоту ночью и после
получаса поисков мне улыбнулась удача. Котенок был маленький, жалкий,
голодный. Я положил его в карман, где он сразу же пригрелся и затих, и
принес в гостиницу. Я попросил у горничной блюдце для котенка, горнич-
ная посмотрела на меня неодобрительно, проворчала что-то, но блюдце
дала. Я налил котенку заранее приготовленного молока и он начал ла-
кать. Бедняга, до чего голоден. Кто-то просто выбросил его на улицу,
есть такие псевдосердобольные люди - жалко им котят топить, они выки-
дывают их из дому в надежде, что кто-то подберет, а не подберут, так
кошка - животное живучее, не пропадет, благо мышей кругом полно. Коте-
нок был дымчато-серый, полосатый и очень красивый. Дудки, Гена, -
вдруг подумал я, - этого котенка я тебе не отдам, этот котенок послу-
жит только приманкой, а жить будет у меня, превратится в огромного
вальяжного пушистого кота и станет моим другом. Я представил себе кота
в своей огромной квартире. Ну что же, кот вписывался. Значит так тому
и быть! Котенок наелся и потерся о мою ногу в знак благодарности. Я
положил его на кресло, он тут же свернулся клубочком и заснул. Вот, -
думал я с удовлетворением. - Не только человеческие судьбы мы устраи-
ваем. Э, постой! - спохватился я. - Если ты у меня будешь сыт, как же
ты будешь пищать? Ну нет, голодом тебя морить я не буду. Выход? Магни-
тофон! Записать мяуканье на магнитофон и в нужный момент воспроизвес-
ти.
До дня "Ч" оставалось двое суток и мне следовало вплотную заняться
книгой. Когда лучше работать - днем или ночью? Ночь я сразу же отмел.
Если хочешь не привлекать к себе внимания - действуй на виду. И по-
больше цинизма, как говорил О. Бендер, люди это любят. Поэтому я обза-
велся старым черным халатом, деревянным ящиком с инструментом - чего
только не достанешь теперь за деньги! - и отправился в заброшенный
дом. Мне удалось отколоть массивный пласт штукатурки и при этом не
разбить его. Под штукатуркой оказался кирпич, да настолько прочный,
что мне пришлось основательно повозиться, прежде чем я выдолбил углуб-
ление под книгу. Я орудовал молотком и зубилом, я поднимал шум на весь
город и готовился к тому, что в дом явится какой-нибудь старикашка из
отставных сторожей и строго спросит, что это я тут делаю. Со старикаш-
кой я как-нибудь справился бы, но вот если в дом заглянет Объект - 1,
это будет плохо, друзья мои. Но Объект был в школе, старикашкам не бы-
ло до дома никакого дела и никто не заявился.
Я смастерил хитроумное устройство, заблокировал его колышком и ог-
лядел работу рук своих. В день "Ч" я вытащу колышек и достаточно будет
наступить на вот эту шатающуюся доску и пласт штукатурки рухнет насту-
пившему под ноги. А уж я позабочусь о том, чтобы наступил на эту доску
именно Объект -1 и никто другой. Когда я вернулся в гостиницу, с маг-
нитофоном в коробке, мой котенок мяукал. - Сейчас, сейчас, - бормотал
я, лихорадочно распаковывая аппарат и проклиная японцев, придумавших
все эти полиэтиленовые пакеты и пенопластовые коробочки. Котенок за-
молчал именно тогда, когда я наставил на него микрофон. Все правильно,
это закон такой, от него никуда не денешься. Ничего, я терпеливый, я
подожду. Не дождавшись молока, котенок принялся рыскать по комнате,
обнюхал пустое блюдце, взглянул на меня. Я сопровождал его движения
микрофоном и делал страшные рожи. Котенок обиделся. Он уселся и при-
нялся умываться. Умылся, посмотрел на меня, еще раз обнюхал блюдце и
замяукал.
- Давай, давай, - говорил я мысленно, следя за индикатором, - пищи,
да пожалобнее пищи, отрабатывай свое молоко, тебе это зачтется. Я вык-
лючил магнитофон, ласково посмотрел на котенка. - Молодец, артист! -
сказал я начальственным голосом и налил молока. Э, а ведь так, пожа-
луй, я его избалую и он привыкнет пищать, требуя еды. Да ладно, там
разберемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12