– Бог мой, что ты там делаешь?
– Да так, хочу кое о чем подумать.
Он проработал час и оказал:
– Вот послушай, Уилла.
Напряженное выражение вновь исчезло с ее лица.
– Я так и думала... стихи.
Он прочел их и ждал с виноватым видом. Уилла тактично промолчала. Молчание затянулось и перестало быть тактичным.
– Мне кажется, они не очень хороши.
Он невесело рассмеялся.
– Твоя правда.
Джон смял бумагу и швырнул ее в огонь.
– На какую-то минутку мне показалось, что получится хорошо.
– А что ты перед этим читал, Джон?
– Да просто просматривал Вергилия и решил испробовать свои силы, потому что мне не хотелось... Знаешь, ведь почти невозможно читать что-нибудь хорошее и не захотеть что-нибудь хорошее сделать. Ладно, пустяки!
Он задвинул крышку и вынул из шкафа новую книгу.
Гостиная была его домом. Он чувствовал себя здесь подлинным, совершенным, счастливым.
Жизнь человека обычно движется по кривой. Честолюбивый подъем, округлая вершина зрелости, пологий спуск утраченных иллюзий и, наконец, плоская равнина ожидания смерти. Жизнь Джона Уайтсайда шла по прямой линии. Он был нечестолюбив. Ферма не только обеспечивала ему безбедную жизнь, но и приносила доход, достаточный для того, чтобы нанять людей, которые бы за него работали. Он никогда не хотел ничего такого, чего бы не имел или не мог бы с легкостью получить. Он был одним из тех немногих, кто умеет наслаждаться мгновением, пока оно не миновало. И он знал, что эта его жизнь хороша, на редкость хороша.
Лишь одного ему не хватало. У него не было детей. Он жаждал детей почти с такой же силой, как его отец. У Уиллы не было детей, хотя она о них мечтала не менее горячо, чем он. Это смущало их, и они никогда не разговаривали на эту тему.
На восьмом году супружества, по какой-то прихоти то ли природы, то ли провидения, Уилла забеременела и после спокойной, безболезненной беременности родила здорового ребенка.
Этот случай больше ни разу не повторился, но и Уилла и Джон были благодарны, почти благоговейно благодарны. Страстное желание увековечить себя, до тех пор подспудное, вырвалось наружу. И Джон принялся вспарывать землю плугом, скрести ее бороной, бить катком. Это продолжалось несколько лет. Если до сих пор Джон был другом своей земли, то сейчас пробудившееся в нем чувство долга перед потомками превратило его в хозяина. Он бросал в землю семена и с нетерпением ожидал зеленых всходов.
В Уилле не произошло таких перемен. Этого мальчика, Уильяма, она восприняла как нечто само собой разумеющееся, звала его Биллом и даже не думала ему поклоняться. А Джону казалось, что он видит в мальчике своего отца, несмотря на то, что никто не разделял его мнения.
– Как ты думаешь, он способный? – спрашивал он жену. – Ты ведь больше, чем я, с ним бываешь. Хорошая у него голова, как по-твоему?
– Да так себе. Самый обыкновенный.
– Мне кажется, он слишком медленно развивается, – нетерпеливо говорил Джон. – Я жду не дождусь, когда он начнет все понимать.
Когда Биллу исполнилось десять лет, Джон открыл толстый том Геродота и начал читать ему. Билл сидел на полу и безучастно глядел на отца. Каждый вечер Джон прочитывал ему по нескольку страниц. Так прошло около недели, но однажды вечером, подняв глаза от книги, Джон увидел, что Уилла смотрит на него и смеется.
– В чем дело? – спросил он резко.
– Погляди, что у тебя под стулом.
Он наклонился и увидел спичечный домик, который построил Билл. Мальчик был так поглощен своим делом, что даже не заметил, как прекратилось чтение.
– Он что, совсем не слушал?
– Ни слова. Он ни единого слова не услышал с тех пор, как в первый же вечер потерял интерес к чтению на втором абзаце.
Джон закрыл книгу и положил ее в шкаф. Ему не хотелось показывать, как ему больно.
– Возможно, он еще мал. Через год я попробую снова.
– Ему это никогда не понравится, Джон. Он не из того теста, что ты и твой отец.
– Чем же он интересуется? – спросил Джон растерянно.
– Да тем же, чем и другие здешние мальчишки. Револьверами, лошадьми, коровами, собаками. Он ускользнул от тебя, Джон, и, по-моему, ты его уже никогда не поймаешь.
– Скажи мне правду, Уилла. Он... глупый?
– Нет, – ответила она, подумав. – Он не глуп. В некоторых отношениях он сильнее и умнее тебя. Просто он совсем другой породы, Джон. Рано или поздно тебе придется в этом убедиться.
Джон утратил интерес к земле. О ней можно было не беспокоиться. Наступит день, и Билл начнет ее обрабатывать. И о доме можно не беспокоиться. Билл не глуп. Он с детских лет проявляет несомненный интерес ко всей этой механике... Он делал вагончики и требовал, чтобы на Рождество ему дарили игрушечные паровозы. Джон заметил в мальчике еще одну черту, совершенно несвойственную Уайтсайдам. Он был не только очень скрытен, он обладал деловой хваткой. Билл продавал другим ребятам свои вещи, а когда они им надоедали, скупал их по дешевке. Небольшие денежные подарки чудесным образом приумножались в его руках. Но прошло еще немало времени, прежде чем Джон признался себе, что у него нет ничего общего с сыном. Он подарил ему телку, и Билл тут же сменял ее на поросят, выкормил их и продал. Джон смеялся над собой.
– Конечно, он умнее меня, – говорил он Уилле. Отец мне однажды подарил телку, и я держал се до тех пор, пока она не умерла от старости. В Билле какой-то атавизм, может быть, от пиратов. А его дети, возможно, будут Уайтсайдами. Это могучая кровь. Мне все же хотелось бы, чтобы он не был так скрытен.
Кожаное кресло, черная пенковая трубка и книги вновь отвлекли Джона от фермы. Его избрали председателем попечительского совета. И снова фермеры собирались потолковать в его доме. Его волосы начали седеть, и с каждым годом возрастало его влияние в долине.
Дом стал олицетворением Джона Уайтсайда. Когда соседи думали о Джоне, он никогда не представлялся им в поле, в повозке, в лавке. Вне дома его облик казался неполным. Вот он сидит в кожаном кресле и улыбается своим толстым книгам. Вот он полулежит в шезлонге на своей гостеприимной широкой веранде, или с маленькими ножницами и корзинкой срезает цветы в саду, или же во главе стола старательно и искусно разрезает большой кусок жареного мяса.
На Западе, если какая-нибудь семья в течение двух поколений живет в одном доме, дом считают старым, а его обитателей пионерами. Старые дома вызывают здесь какое-то смешанное чувство благоговения и презрения. На Западе очень мало старых домов. Заселившие этот край непоседы-американцы совершенно не способны долго жить на одном месте. Они строят хлипкие домишки и покидают их, едва поманит новая надежда. Старые дома почти всегда стоят холодные и безобразные.
Когда Берт Мэнро переехал со своим семейством в Райские Пастбища и поселился на ферме Бэттла, он очень быстро оценил то положение, которое здесь занимал Джон Уайтсайд. Берт не замедлил присоединиться к тем, кто собирался на веранде Уайтсайда. Участок его примыкал к земле Уайтсайдов. Вскоре Берта избрали в попечительский совет, и он стал встречаться с Джоном и по делу. Однажды вечером на попечительском совете Джон процитировал несколько строк из Фукидида. Берт подождал, пока разойдутся остальные члены совета.
– Я хотел спросить вас об этой книге, о которой вы нынче рассказывали, мистер Уайтсайд.
– Вы имеете в виду «Пелопоннесские войны»?
Джон вынес книгу и протянул ее Берту.
– Мне, пожалуй, было бы интересно почитать ее, если вы не против.
Джон заколебался:
– Разумеется... вы можете ее взять. Эта книга принадлежала моему отцу. Когда вы ее прочтете, у меня здесь найдется еще кое-что, что может вас заинтересовать.
После этого случая между обеими семьями возникло что-то вроде дружбы. Они приглашали друг друга обедать, захаживали в гости. Берт не стеснялся одалживать у Джона кое-какие инструменты.
Однажды вечером – это было года через полтора после приезда Мэнро – Билл деревянным шагом вошел в гостиную и остановился перед родителями. Он нервничал и потому держался грубо.
– Я собираюсь жениться, – сказал он.
Весь его вид говорил о том, что он принес дурную весть.
– Что-о? – крикнул Джон. – Почему ты нам ничего не говорил? Кто она?
– Мэй Мэнро.
Внезапно Джон понял, что новости хорошие, что это не признание в преступлении.
– Да ведь... да ведь это хорошо. Я рад. Она славная девушка... Правда, Уилла?
Жена избегала его взгляда. Только сегодня утром она была у Мэнро.
Билл словно врос в пол посреди гостиной.
– Когда ты намерен это сделать? – спросила Уилла.
Джон отметил, что ее голос звучит чуть ли не враждебно.
– Да теперь уж скоро. Как только будет готов наш дом в Монтерее.
Джон встал, взял с камина черную пенковую трубку и закурил ее. Потом вернулся на место.
– Ты держал это в большом секрете, – заметил он спокойно. – Почему ты нам не рассказал?
Билл молчал.
– Так ты говоришь, вы будете жить в Монтерее. Ты, значит, не собираешься привести сюда жену? Ты не хочешь жить в этом доме и обрабатывать эту землю?
Билл покачал головой.
– Ты чего-то стыдишься, Билл?
– Нет, сэр, – ответил Билл. – Я ничего не стыжусь. Просто я никогда не любил говорить о своих делах.
– А тебе не кажется, что это в некотором роде и наше дело, Билл? – вспыхнул Джон. – Ты член нашей семьи. Твои дети будут нашими внуками.
– Мэй выросла в городе, – перебил его Билл. – В Монтерее живут все ее подруги... Ну эти... с которыми она училась в школе. Ей не нравится у нас, здесь и жизни-то никакой нет.
– Понимаю.
– Ну и когда она сказала, что хочет жить в городе, я купил себе долю в фордовском агентстве. Я ведь давно уже хочу заняться бизнесом.
Джон медленно наклонил голову. Первая вспышка гнева понемногу остывала.
– И ты думаешь, она не согласится жить в этом доме, Билл? Здесь так просторно. Если она захочет, мы могли бы переделать вам любую часть дома.
– Да ведь ей не нравится жить в деревне. В Монтерее все ее подруги.
Уилла слушала, плотно сжав губы.
– Посмотри на отца, Билл! – приказала она.
Джон резко поднял голову и печально усмехнулся.
– Ничего, я думаю, все будет в порядке. У вас много денег?
– Ну еще бы! Конечно, много. И знаешь что, отец? Дом у нас будет великоват, то есть для двоих он велик. Мы посоветовались и решили, что, может быть, вы с мамой захотите к нам переехать.
Джон все еще улыбался с учтивой серьезностью.
– А что же станет с этим домом и с фермой?
– О, мы и об этом думали. Вы могли бы продать все это и получить столько, что вам хватило бы на всю жизнь в городе до самого конца. Я бы за неделю продал для тебя этот участок.
Джон вздохнул и откинулся на подушки кресла.
Заговорила Уилла.
– Если бы я была уверена, что ты заплачешь, Билл, я бы отколотила тебя палкой.
Джон зажег трубку и примял табак.
– Ты не сможешь уйти надолго, – сказал он мягко. – В один прекрасный день ты затоскуешь по дому и ничего не сможешь с собой сделать. Ты прирос к этому месту. Когда у тебя будут дети, ты поймешь, что они могут расти только здесь и больше нигде. Ты можешь уйти ненадолго, но там не останешься. Пока ты живешь в городе, Билл, мы будем ждать тебя здесь, подбеливать дом, подстригать сад, вот и все. Ты вернешься. Твои дети будут играть у водонапорной башни. Мы подождем. Мой отец умер, мечтая о детях. – Он застенчиво улыбнулся. – Я чуть было не забыл об этом.
– Ох, как бы я его избила, – пробормотала Уилла.
Билл смущенно вышел из комнаты.
– Он вернется, – еще раз повторил Джон.
– Конечно, – угрюмо согласилась жена.
Джон вздернул голову и подозрительно на нее покосился.
– Ты ведь и правда так думаешь, Уилла? Ты не говоришь мне это просто так? А то я почувствую себя стариком.
– Конечно, правда. Что же я, по-твоему, болтаю что попало?
В конце лета Билл женился и сразу переехал в Монтерей, в свой новый, оштукатуренный дом. Осенью на Джона вновь напало беспокойство, точно такое же, как перед рождением Билла. Он заново побелил дом, хотя в этом не было особой нужды. Он то и дело немилосердно стриг кусты в саду.
– Урожаи маловаты, – говорил он Берту Мэнро. – Запустил я участок. Я мог бы собирать куда больше.
– Это верно, – согласился Берт. – Все могли бы собирать больше. Я всегда удивлялся, почему ты не заведешь овец. Мне кажется, твои холмы прокормили бы целую отару.
– При отце у нас была отара. Ох, и давно это было. Но я же говорю, я запустил участок. Кустарник очень разросся.
– А ты его выжги, – посоветовал Берт. – Если осенью ты сожжешь кустарник, к весне у тебя будет отличное пастбище.
– Недурная идея. Но кусты доходят чуть не до самого дома. Мне понадобится много помощников.
– Ну что ж, я помогу тебе, и Джимми захвачу. У тебя двое работников, да ты сам, получается пятеро. Если мы начнем с утра, в безветренную погоду, да еще после небольшого дождика, никакой опасности не будет.
Осень наступила рано. В октябре растущие по берегам ручьев ивы пламенели желто-красной листвой. Высоко-высоко, почти невидные глазу, летели на юг большие стаи уток, а на задних дворах прирученные кряквы хлопали крыльями, вытягивали шеи и жалобно кричали. Черные дрозды кружили над полями, следуя за вожаком. В воздухе уже чувствовался легкий морозец. Джона Уайтсайда тревожила наступающая зима. Он с утра до вечера работал в саду, помогал подстригать деревья.
Проснувшись однажды ночью, он услышал шепот дождика на крыше, негромкие всплески в саду.
– Ты не спишь, Уилла? – спросил он тихо.
– Нет, конечно.
– Первый дождь. Мне хотелось, чтобы ты его услышала.
– Я слышу его с самого начала, – гордо ответила она. – Ты пропустил самое лучшее – бурю. Ты храпел.
– Да, но он ненадолго. Первый дождик смоет пыль, и все тут.
Утром взошло солнце, и напоенный влагой воздух весь заискрился в его лучах. Солнечный свет был ослепителен, как хрусталь. Не успели они окончить завтрак, как Берт Мэнро и его сын Джимми протопали по заднему крыльцу и ввалились в кухню.
– Привет, миссис Уайтсайд! Привет, Джон! Я подумал, что сейчас самое время подпалить этот кустарник. Нынче ночью прошел славный дождик.
– А что, недурная мысль. Садись, выпей кофе.
– Мы только что позавтракали, Джон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25