– воскликнула она. – Мой отец, мой милый отец жив. Мой отец... Он жив. Ведь правда, Билл?
– Возможно, – ответил Билл. – Но судя по тому, что вы рассказываете, он довольно безответственный субъект. Вы уж меня простите, Молли... Опять ведь если он не умер, непонятно, почему он ни разу не написал вам.
Молли похолодела. Это были те самые доводы, которые она гнала от себя все эти годы.
– Да, конечно, – сказала она сухо. – Я понимаю. А теперь мне надо поработать, Билл.
На вершине одного из холмов, обступивших долину Райских Пастбищ, стояла старая хижина. Оттуда открывался вид на окрестности и близлежащие дороги. Рассказывали, что хижину эту построил разбойник Васкес и что он прожил в ней целый год, а в это время отряды полиции рыскали в поисках его по всей округе. Хижина была местной достопримечательностью. Рано или поздно каждый житель долины должен был на нее посмотреть. Молли то и дело спрашивали, побывала ли она в хижине.
– Еще нет, – отвечала она, – но я обязательно схожу. Как-нибудь в субботу. Я знаю, где тропинка.
Однажды утром она надела башмаки для прогулок и вельветовую юбку. Билл нерешительно подошел к ней и попросил разрешения ее сопровождать.
– Нет, – ответила она. – Вам надо работать. Разве можно отрывать вас от работы?
– А ну ее к чертям! – сказал Билл.
– И все же я пойду одна. Я не хочу вас обижать, Билл, мне просто хочется пойти одной.
Молли было жаль, что она не позволила ему пойти, но то, что он сказал об отце, ее напугало. «Я хочу, чтобы это было приключение, – думала она. – А если со мною пойдет Билл, никакого приключения не получится. Будет просто прогулка».
Полтора часа карабкалась она по крутой тропинке, которая вилась между дубами. Опавшие листья были скользкими, как стекло, безжалостно палило солнце. Воздух был напоен ароматом папоротников и влажного мха. Когда Молли наконец добралась до вершины, она вспотела и запыхалась. Хижина стояла на небольшой вырубке – бревенчатый домик, всего одна комната без окон. Дверной проем зиял чернотой. Здесь царила тишина, та гудящая тишина, когда лишь жужжат мухи и пчелы да цвиркают кузнечики. Весь горный склон негромко напевал, пригретый солнечными лучами. Молли на цыпочках приблизилась к хижине. Сердце ее бешено колотилось.
– Вот оно, приключение, – прошептала она. – Я в хижине Васкеса!
Она заглянула в дверь и увидела убегавшую ящерицу. Лба девушки коснулась паутина, словно пытаясь остановить ее. В хижине было пусто – лишь земляной пол да трухлявые бревенчатые стены и тот суховатый запах запустения, который издает земля, давно не видевшая солнца. Молли была сама не своя от волнения.
«Ночью он сидел здесь. Иногда ему казалось, что к хижине подкрадываются люди, он выходил из дверей, словно дух тьмы, и пропадал, растворялся во мгле». Она взглянула вниз, на долину Райских Пастбищ. Темно-зеленые квадраты садов, желтые хлеба, а позади – светло-коричневые, в лиловатой дымке горы. Между фермами вились и петляли дороги, здесь минуя поле, там огибая огромное дерево, тут – горный склон. Над всей долиной висело знойное марево.
– Просто не верится! – шептала Молли. – Чудо! Самое настоящее приключение!
Легкий ветерок поднялся над долиной и замер, как будто кто-то вздохнул во сне.
«А днем юный Васкес смотрел на долину так же, как смотрю теперь я. Он стоял на этом самом месте и глядел на дороги внизу. На нем был пурпурный жилет, расшитый золотыми галунами, брюки с раструбами книзу облегали его стройные ноги. Колесики на шпорах он обертывал шелковыми лентами, чтобы не звенели при ходьбе. Случалось, на дороге он замечал конный отряд полиции. По счастью, всадники ехали, опустив головы, и не глядели на вершины гор. Васкес смеялся, но ему было страшновато. А иногда он пел. Тихие, печальные песни – он ведь знал – ему недолго жить».
Молли сидела на холме, подперев ладонями подбородок. Молодой Васкес стоял с нею рядом, у него было веселое лицо ее отца, его сияющие глаза – у отца такие бывали, когда он выскакивал на крыльцо и кричал: «Эгей, детишки!» И все это было словно одно из отцовских приключений. Молли стряхнула с себя оцепенение и встала. «Ну, а теперь надо вернуться к самому началу и снова все обдумать».
К вечеру миссис Уайтсайд послала Билла на розыски Молли. «Всякое бывает. А вдруг она вывихнула ногу?» Но едва только Билл свернул с дороги к тропинке, Молли вышла ему навстречу.
– А мы уже начали беспокоиться, что вы заблудились, – проговорил он. – Ходили смотреть хижину?
– Да.
– Смешная развалюха, верно? Самый обыкновенный старый сарай. Здесь, в долине, таких сколько угодно. Но вы не поверите, какая бездна народу таскается поглядеть именно на тот. И что самое смешное – никто не может поручиться, что сам Васкес хоть раз заглянул туда.
– Он там жил, я уверена!
– Почему вы так думаете?
– Не знаю.
Билл стал серьезным.
– Все считают Васкеса героем, а на самом деле он просто вор. Начал с того, что воровал лошадей и овец, а потом стал грабить почтовые дилижансы. Да еще убил несколько человек. Мне кажется, Молли, что мы должны учить людей ненавидеть грабителей, а не поклоняться им.
– Конечно, Билл, – проговорила она устало, – вы совершенно правы. Ничего, если мы некоторое время помолчим? Я немного устала, и нервы что-то расходились.
Минул год. Вербы украсились пушистыми сережками, на склонах гор запестрели дикие цветы. Молли знала теперь, что в долине Райских Пастбищ она и нужна, и любима. Ее даже приглашали на заседания попечительского совета. В былые времена, когда эти загадочные и торжественные сборища проводились за закрытыми дверями, они вселяли во всех священный трепет. Но после того, как Молли допустили в гостиную Джона Уайтсайда, она узнала, что попечительский совет толкует о видах на урожай, рассказывает разные истории и незлобиво сплетничает.
Берт Мэнро, избранный в совет в начале осени, к весне стал самым деятельным его членом. Именно он предложил устраивать в здании школы танцевальные вечера, ему принадлежали все эти затеи с любительскими спектаклями и пикниками. Он даже назначил премии за лучшие табели. Члены попечительского совета возлагали на Берта Мэнро немалые надежды.
Как-то вечером Молли спустилась из своей комнаты с опозданием. Как и всегда во время заседаний совета миссис Уайтсайд сидела в столовой.
– Я, пожалуй, не пойду туда сегодня, – сказала Молли. – Пусть разок побудут без меня. Мне иногда кажется, что если бы меня там не было, они рассказывали бы какие-нибудь совсем другие истории.
– Идите, идите, Молли, что за выдумки! Разве они смогут заседать одни? Они к вам так привыкли, что пропадут без вас. К тому же я совсем не уверена, что им следует рассказывать эти свои другие истории.
Молли покорно постучалась и вошла в гостиную. Берт Мэнро, который что-то говорил в эту минуту, учтиво смолк.
– Я сейчас рассказывал о моем новом батраке, мисс Морган. Начну сначала, история забавная. Мне, видите ли, понадобился работник на сенокос, и я подобрал этого типа под мостом через Салинас. Он на ногах не стоял, но оказалось, что ему нужна работа. Сейчас, когда я его взял, я вижу, что толку с него, как с козла молока, но прогнать уже не могу. Этот весельчак исходил весь свет. Вы бы послушали, как он рассказывает о разных местах, где он был. Мои ребятишки не позволят мне его прогнать, даже если я захочу. Понимаете, увидит он какую-нибудь ерунду, а расскажет так, что просто чудо! Ребятишки сидят вокруг него развесив уши. А раза два в месяц он ходит в Салинас и запивает горькую. Он запойный. Тамошние полицейские как найдут его в канаве, так сразу мне звонят, чтобы приезжал за ним. И, верите, стоит ему очухаться, как у него в кармане всякий раз оказывается какой-нибудь подарок для моего сынишки Мэнни. С таким человеком ничего не сделаешь. Он тебя обезоруживает, хоть за целый месяц и на доллар не наработает.
Молли почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах. Мужчины хохотали:
– Очень уж ты жалостливый, Берт. Ты что, решил держать у себя шута на жалованье? Я бы от него быстро избавился.
Молли порывисто поднялась, ужаснувшись, что кто-нибудь вдруг спросит, как фамилия этого человека.
– Я что-то неважно себя чувствую сегодня, – сказала она. – Если вы не возражаете, джентльмены, я пойду к себе.
Мужчины встали и не садились до тех пор, пока она не вышла из комнаты.
Наверху она бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку.
– Какое-то сумасшествие! – шептала она. – Этого не может быть. Забудь об этом! – Она с ужасом заметила, что плачет.
Прошло несколько мучительных недель. Теперь Молли неохотно выходила из дому. Идя в школу и обратно, она не поднимала глаз. «Если я увижу незнакомого человека, я убегу. Но ведь это же глупо. Я просто дура». Лишь в своей комнате она чувствовала себя в безопасности. Из-за постоянно терзавшего ее страха, она стала бледной, и глаза ее утратили свой блеск.
– Молли, вам надо лечь, – уговаривала ее миссис Уайтсайд.
Но Молли не хотела ложиться. Слишком много мыслей приходило ей в голову, когда она лежала в постели.
На следующем заседании совета Берта Мэнро не было. Молли немного успокоилась и повеселела.
– Вы уже поправляетесь, верно ведь, мисс Морган?
– Да, конечно, да. У меня был какой-то пустяк, что-то вроде простуды. Но если бы я тогда себя не пересилила, я бы могла расхвораться всерьез.
Они заседали уже целый час, когда в дверь вошел Берт Мэнро.
– Прошу извинить за опоздание, – сказал он. – Все та же история. Мой работничек уснул на улице в Салинасе. Сейчас отсыпается в машине. Завтра придется мыть ее шлангом.
У Молли сжалось горло. Какое-то мгновение ей казалось, что она упадет в обморок.
– Простите, я должна выйти! – выкрикнула она и бросилась вон из комнаты.
Она постояла в темном холле, прислонясь к стенке. Потом, медленно переставляя ноги, как заведенная, вышла из парадной двери и спустилась с крыльца.
Ночь была полна шорохов. На дороге смутно чернел автомобиль Берта Мэнро. Молли было странно, что ноги, словно сами собой, несут ее по тропинке.
– Ну вот, я сама себя убиваю, – сказала она. – Все бросаю на ветер. Зачем?
Вот ее рука уже на калитке, тянется, чтобы отворить ее. Внезапно легкий ветерок донес до нее резкую вонь. Она услыхала пьяный храп. И тут словно какой-то вихрь пронесся у нее в голове. Молли резко повернулась и опрометью кинулась к дому. У себя в комнате она заперла дверь и села, застыв, словно каменная, тяжело дыша после бешеного бега. Ей казалось, что прошло несколько часов, прежде чем до нее донеслись голоса выходящих из дому людей. Заворчал мотор бертовского автомобиля и, постепенно стихая, замер вдали. Теперь, когда она могла выйти, силы оставили ее.
Когда Молли вошла в гостиную, Джон Уайтсайд что-то писал за конторкой. Он поднял на нее вопросительный взгляд.
– Вы нездоровы, мисс Морган. Вам нужен врач.
Она неуклюже, будто деревянная, встала с ним рядом.
– Вы могли бы найти мне замену? – спросила она.
– Ну, конечно. Укладывайтесь в постель, а я вызову врача.
– Вы меня не поняли, мистер Уайтсайд. Я хочу сегодня уехать.
– Что это вам пришло в голову? Вы ведь больны.
– Я говорила вам, что мой отец умер... Я не знаю, умер ли он. Я боюсь... я должна уехать сегодня.
Он внимательно поглядел на нее.
– О чем это вы? – мягко спросил он. – Если я узнаю, что этот пьяница, который живет у мистера Мэнро... – Она умолкла, внезапно ужаснувшись тому, что собиралась сказать.
Джон Уайтсайд медленно склонил голову.
– Нет! – крикнула она. – Я этого не думаю. Нет.
– Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, Молли.
– Я не хочу уезжать. Мне у вас так нравится... Но я боюсь. Это для меня очень важно.
Джон Уайтсайд встал, подошел к ней и обнял за плечи.
– Мне кажется, я не все понял, – сказал он. – Да я и не хочу понимать. Не нужно понимать. – Он словно разговаривал сам с собой. – Это было бы не совсем вежливо... понять...
– Когда я отсюда уеду, я смогу в это не верить, – всхлипывая, проговорила Молли.
Он на секунду крепко сжал ее плечи.
– Бегите-ка наверх и уложите свои вещи, Молли, сказал он. – Сейчас я выведу машину и отвезу вас прямо в Салинас.
IX
Одним из самых примечательных мест в Райских Пастбищах была ферма Реймонда Бэнкса. Ферма была поистине восхитительна. Реймонд держал пять тысяч белых кур и тысячу белых уток. Ферма располагалась в северной, самой красивой части долины. Реймонд разбил свой участок на правильные квадраты, которые засевал люцерной и капустой. Свои курятники, приземистые и длинные, он белил так часто, что они всегда выглядели новенькими и безупречно чистыми. Птичьего помета, который на любой птицеводческой ферме непременно валяется целыми кучами, у Реймонда отродясь никто не видел.
Для уток Реймонд вырыл большой круглый пруд. Пруд был проточный. Вода текла в него из толстой железной трубы, а дальше растекалась по делянкам люцерны, бежала среди грядок упругой, крепкой капусты. И до чего же приятно было глядеть, как ярким солнечным утром тысячи белых чистеньких цыплят шныряли в темно-зеленой люцерне, добывая себе пропитание, а сотни белых уток величественно бороздили водную гладь. Утки двигались тяжеловесно, огромные, как Левиафаны, а на ранчо слышалось бойкое кудахтанье кур.
С вершины ближнего холма открывался вид на ровные зеленые прямоугольники люцерны, где, словно белые пушинки, сновали куры и цыплята. А порой вдруг краснохвостый ястреб зависал в вышине, пристально наблюдая за фермой Реймонда. Белые пушинки мгновенно прекращали свою беспорядочную суету. Куры стремительно спасались бегством, воздух оглашал отчаянный писк перепуганных цыплят. С грохотом захлопнув за собой дверь, Реймонд с ружьем в руках выскакивал из дома. Ястреб взмывал на сотню футов вверх и улетал восвояси. Белые стайки цыплят снова рассыпались по полям в поисках пропитания. Зеленые прямоугольники были отгорожены друг от друга, так что пока один участок, как говорят фермеры, «отдыхал», куры орудовали на другом. С горы виднелся и побеленный дом Реймонда, он стоял на опушке дубовой рощи. Возле дома росло множество цветов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25