Миротворец показался бы ему человеком, который сделал свое дело и спешит за наградой. И все же при взгляде на мудреца его бросило в дрожь.
Но на следующий день Миротворец уже более тяжело опирался на свой посох, и уже после первого часа ходьбы он зашагал медленнее. Кьюлаэра тоже сбавил шаг, борясь с нетерпением и бросая предостерегающие взгляды на Йокота и Луа, удерживая их от вопросов. Китишейн, собственно, и так молчала; она уже тоже все поняла.
А на третий день Миротворец начал горбиться под весом мешка с кузнечными инструментами. Когда в середине дня они остановились на привал и старик опустил свой мешок, Кьюлаэра быстро подхватил его. Миротворец сердито глянул на него, а Кьюлаэра ответил ему таким же взглядом и сказал:
— Это моя работа, Миротворец, моя ноша. Мне пора снова взвалить ее на себя.
Миротворец пытался уничтожить его взглядом, но ему не хватило уверенности, он понимал, что юноша прав.
Поев и передохнув, путники тронулись дальше по бездорожью. Осыпаемые снегом, они шли по пустоши ледникового пласта в сторону гор, все выше и выше поднимающихся над горизонтом. Миротворец больше не горбился, но идти стал еще медленнее. Кьюлаэра наконец решился и спросил:
— Мы идем другой дорогой, Миротворец.
— Да, — согласился мудрец. — Нам нужно двигаться не только на юг, но и на восток, потому что, если мы ищем Боленкара, мы должны идти в его город, что стоит в Междуречье.
Они шли все дальше и дальше, в земли, где никто из них никогда не был. Шаг Миротворца все слабел, а к вечеру он снова начал горбиться. Когда они расселись у огня, Кьюлаэра с ужасом увидел, что лицо мудреца потеряло все краски, стало серым, землистым.
И окот тоже заметил это.
— Позволь, Миротворец, — сказал он и сжал пальцами запястье мудреца.
Миротворец нахмурился:
— Ты что, лечить меня собрался, Йокот?
— Ты сам учил меня тому, что шаман не должен сам о себе заботиться, — спокойно ответил гном. Он сосредоточился, прижал руку к груди мудреца и покачал головой. — Ты нездоров, Миротворец. Мы должны отдохнуть, пока ты не поправишься.
— Нам нельзя терять ни дня! — отрезал Миротворец. — Завтра я буду здоров, Йокот! Оставь меня!
Йокот отступил, охваченный дурными предчувствиями, а Луа пробормотала:
— Разве он не говорил тебе, как надо поступать в тех случаях, когда больной отказывается от лечения?
— О да, говорил, — ответил Йокот, — но он пока еще слишком силен, чтобы я смог повалить и связать его, а попросить Кьюлаэру взять это на себя я не могу.
В подтверждение своих слов на следующее утро Миротворец бодро вышагивал по снегу и казался почти здоровым. Тучи рассеялись, разбуженные солнцем снежные равнины ослепительно сияли. Миротворец приказал всем обмотать глаза полосками ткани; друзья повиновались, после чего, продолжая щуриться даже под масками, зашагали дальше. Но к полудню мудрец снова ослаб, а к вечеру стал идти так медленно, что шедшим за ним товарищам приходилось еле-еле волочить ноги.
За ужином Кьюлаэра решил действовать решительно:
— Тебе надо отдохнуть, Миротворец. Мы останемся здесь!
— Вы пойдете дальше! — отрезал мудрец. — Именно сейчас Боленкар развязывает войну против молодых рас! Бросьте меня, но продолжайте идти!
И тут его начало выворачивать.
Миротворец побледнел, встал, ухватившись за посох, и быстро заковылял, чтобы спрятаться за валуном. Друзья услышали, как его вырвало раз, другой. Йокот вскочил на ноги, кинулся к мудрецу, но Луа схватила его и не отпускала, пока не стихли звуки, и тогда гном рванулся вперед и лицом к лицу столкнулся со своим учителем, который, хромая, возвращался обратно. Сев у костра, Йокот взял его за руку. На его встревоженном лице появились морщины.
— Тебе нельзя идти дальше, Миротворец!
— Верно, — признался мудрец. — Идите на юг без меня, Йокот. Я выживу.
— Ты не останешься один! — выпалила Китишейн.
— Нам будет намного проще справиться с Боленкаром с твоей помощью. Миротворец, — сказал Кьюлаэра. — Стоит подождать, пока ты вылечишься.
Мудрец немного помолчал, а потом сказал:
— Я не вылечусь.
Все замерли, никто не осмелился вымолвить ни слова.
Наконец Йокот спросил:
— Что это за болезнь, Учитель?
— Звездный Камень, — ответил Миротворец. Все молчали. Мудрец несколько раз тяжело вздохнул, а потом объяснил: — Звездный Камень — это добрая сила, потому что он пропитан могуществом Ломаллина, но его отколол от копья Зеленого бога Улаган, чья сила отравила металл. Всего лишь ядовитый след, верно, но этого достаточно, чтобы погубить любого, кто пробыл достаточное время поблизости.
— Как ты. — У Луа перехватило дыхание. Миротворец кивнул:
— Я не пробыл рядом слишком долго, но, когда я ковал металл, я выбил из него яды...
— И они вошли в тебя, — прошептал Йокот.
Мудрец хмуро кивнул.
— Ты выковал для меня чудесный меч, вобрав в себя яды, — воскликнул Кьюлаэра со слезами на глазах — Ты очистил сталь ценой собственной жизни!
— И ведь ты знал, что делал, — упрекнул старика Йокот.
Миротворец кивнул медленно, напряженно.
— От этой болезни нет лекарства. Идите, продолжайте дело без меня, времени ждать нет!
— Мы не можем, — воскликнула Луа.
— Мы не можем оставить тебя умирать в одиночестве, — подтвердила Китишейн.
Они не оставили его. Они разбили лагерь; Китишейн ходила на охоту, а гномы, как могли, старались облегчить Миротворцу боль, но им не удавалось ни остановить рвоту, ни помешать отслаиваться старой коже, под которой открывалась новая, нежная, голова мудреца лысела, редела щетина на щеках и подбородке. Наверное, ему очень повезло, что некогда, когда он ушел из жизни в свой многовековой сон, его волосы и борода лишь поредели, а не выпали совершенно.
Друзья построили для него хижину из ледяных плит, стали по очереди нести стражу. В лагере царило уныние. Кьюлаэра хранил молчание, потому что боялся, что иначе горе его вырвется наружу и он начнет срываться на окружающих. Он успокаивал себя, держась за руку Китишейн, пытаясь ощутить печаль Йокота так же остро, как тогда, когда он, отрываясь от забот о своем учителе, чувствовал свою. Лицо гнома было унылым и печальным, — правда, такое бывало нечасто.
На пятый день Кьюлаэра вылез из ледяной хижины и сказал:
— Он хочет поговорить со всеми. Входите.
Все молча вошли в хижину и встали на колени у ложа старика. Его глаза были закрыты, дыхание с хрипом вырывалось из глотки, а кожа была такой бледной, будто бы на глазах превращалась в снег. Через некоторое время он открыл глаза, обвел всех взглядом, сжал зубы, превозмогая приступ боли, и с огромным усилием заговорил:
— Идите на юго-восток. Идите через горы, затем спуститесь на равнину. Когда доберетесь до большой реки, постройте или купите лодку и плывите вниз по течению. Эта река сольется с другой рекой, столь же огромной. Плывите дальше по течению. Эта, другая река впадает в море. Пересядьте на корабль, переплывите на восточный берег моря и идите на восток, минуя семь огромных городов. Восьмым будет столица Боленкара.
— Он не даст нам так запросто приблизиться к себе, — сказала Китишейн.
— Не даст, — согласился Миротворец. — Он будет высылать против вас чудовищ, шайки разбойников, войска. По дороге вы должны собрать свое собственное войско, вам придется выиграть несколько сражений, прежде чем вы доберетесь до главного города. Там состоится самое великое сражение, и в конце концов Кьюлаэре придется пробиться сквозь ряды бойцов к самому Боленкару. — Старик схватил руку Йокота с удивительной для своего изнуренного тела силой. — Не отпускай его одного, о шаман! Держись к нему так же близко, как его нагрудник! — Он повернулся и взял за руку Китишейн. — Держись к нему так же близко, как его меч, о девица!
Кьюлаэра громко воскликнул. Мудрец успокоил его взглядом.
— Вы не увидите ни мира, Кьюлаэра, ни свадьбы, ни детей, если не выиграете этот бой, — и поверь мне, для нее намного лучше погибнуть рядом с тобой, чем попасть в плен после твоей смерти.
У Кьюлаэры внутри все похолодело.
— Когда я умру...
Луа заплакала.
Миротворец мягко улыбнулся. Это была лишь тень его прежней лучезарной улыбки. Он взял за руку Луа.
— Не пытайся обмануть меня, девица, потому что я знаю, что умру, и я не против этого. Но когда жизнь оставит мое тело, найдите какую-нибудь щель, какую-нибудь складку в этих огромных ледяных просторах, положите меня туда, положите мои инструменты с одной стороны, а посох с другой. Затем забросайте меня снегом, утопчите его и оставьте меня здесь, на леднике.
Луа всхлипнула, а Йокот торжественно пообещал:
— Миротворец, мы все сделаем, как ты просишь.
— Два оставшихся от Звездного Камня металлических бруска несите с собой, как я вам показал, а потом заройте их, когда доберетесь до гор, и пусть они лежат там веками. Я выплавил из них большую часть яда, но все-таки его осталось еще достаточно много, поэтому никто не должен прикоснуться к ним до тех пор, пока не придет новый кузнец и не уничтожит во время ковки эти остатки.
Наконец Миротворец взял за руку Кьюлаэру и сказал:
— Из всего, что мне довелось выковать, более всего я горжусь тобой.
Кьюлаэра замер, потрясенный. Старик улыбался ему так же искренне, как всегда. Он держал руку Кьюлаэры, а тому пришлось моргать изо всех сил, потому что у него защипало глаза.
Наконец старик ослабел и обмяк. Глаза его застыли, остекленели, и по его ослабевшему виду друзья поняли, что душа вышла из мудреца. Они продолжали сидеть не двигаясь, не произнося ни слова, надеясь вопреки всему увидеть какие-нибудь признаки возвращающейся жизни, но тело упрямо оставалось неподвижным. Наконец Йокот наклонился пощупать запястье, потом — горло мудреца, затем положил ладонь на нос и рот, чтобы почувствовать дыхание. Он ждал долго, но в конце концов неохотно закрыл невидящие глаза веками.
Друзья похоронили мудреца именно так, как он их попросил, — во льду и снегу, положив подле его кузнечные инструменты и посох. Поверх расщелины они набросали снега, постояли немного с молитвой, затем неохотно повернулись лицом на юг.
— Теперь ты должен вести нас, воин, — сказал Йокот, но Кьюлаэра покачал головой, его лицо было мрачным, глаза опущены.
— Я все еще полон печали, о Шаман.
Китишейн взяла его за руку и повела маленький отряд прочь из безжизненной земли, на юго-восток, в горы, где росли вечнозеленые деревья и где после нескольких дней пути они обнаружили клочок свободной от снега земли, на которой начала прорастать молодая трава.
Глава 22
— Ну, герой, тебе все-таки надо немного поесть. — Китишейн поднесла ложку с бульоном к губам Кьюлаэры. — Как ты сможешь сразить Боленкара, если умрешь от голода еще до того, как повстречаешь его?
Кьюлаэра посмотрел на нее, нахмурился и заморгал, пытаясь понять смысл ее слов. Весь мир потемнел для него и уже не один день оставался мрачным, с тех пор как они покинули могилу Миротворца. Звуки почти не доходили до него, будто поглощаемые снежным сугробом. Но через несколько мгновений ему удалось вспомнить то, что сказала ему Китишейн, и понять смысл ее слов. Он кивнул, взял у нее котелок и сделал глоток. Она вознаградила его лучистой улыбкой и была разочарована тем, что не получила такой же в ответ.
Она и в самом деле была разочарована. Вздохнув, она вернулась к костру и сказала Луа:
— Он не может любить меня, если моя улыбка не способна вытащить его из трясины жалости к себе, в которой он барахтается.
Луа кивнула:
— Как будто ему больше нравится его печаль, чем ты.
Но Йокот покачал головой:
— Это не жалость к себе, госпожи, а лишь горе, и очень глубокое.
Китишейн нахмурилась:
— Мы никакие не госпожи, Йокот, а обыкновенные женщины.
— Больше нет, — не согласился Йокот. — В тот миг, когда Миротворец выбрал вас в спутницы Кьюлаэры, вы перестали быть обыкновенными.
— Выбрал нас? — уставилась на него Китишейн.
— Ну, возможно, вас выбрала Рахани, — предположил Йокот, — но неужели вы действительно думаете, что повстречались с Кьюлаэрой случайно? Я не верю в подобные случайности, госпожи. Шаман учится тому, что случайности только кажутся случайностями. Да, вы — госпожи, потому что стали выше будничной жизни либо станете выше.
Китишейн нахмурилась:
— Я не чувствую себя ни особенной, ни возвышенной!
— Тогда ты действительно выдающаяся женщина, — кисло сказал Йокот, — каждая чувствует себя совершенно особенной или должна бы чувствовать, потому что те, кто этого не чувствует, либо не знают себя, либо лгут себе.
Луа нахмурилась:
— Ты сегодня злой, мой шаман.
— Так я выказываю печаль, — ответил Йокот, — поэтому я немедленно прошу у вас прощения, если какие-нибудь мои замечания были колкими, и резкими, и оскорбительными. Теперь я буду изо всех сил стараться, чтобы это не повторилось, но сильные чувства как-то надо выказывать.
— Это простительно, — нежно сказала Китишейн. — Поверь мне, я тоже опечалена.
— И я, — пробормотала Луа.
— Не сомневаюсь, что вы опечалены, — сказал Йокот, — но еще я подозреваю, что в душе вы подавляете самые тяжелые чувства, потому что не можете дать им волю до тех пор, пока Кьюлаэра так страдает.
Китишейн уставилась на гнома и перевела взгляд на пламя.
— Может, и так.
Йокот кивнул:
— Когда окружающая его тьма рассеется, настанет ваша очередь согнуться от горя.
— Не хочу спорить с тобой, — медленно проговорила Китишейн, — но я не сказала бы, что Миротворец значит для меня столь же много, сколько он значит для Кьюлаэры.
— Неудивительно, что ты в этом не уверена, — Кьюлаэра вообще не понимал этого, пока старик был жив.
— В этом есть доля правды, — признала Китишейн, — но я — женщина, поэтому мне не так сильно хотелось стать такой же, как Миротворец. Кьюлаэре хотелось.
— Мудро и тонко подмечено, — сказал Йокот. — Он был твоим защитником и учителем, да, но он научил тебя лишь драться и прощать. Меня он научил быть не только шаманом, но и человеком; он научил меня, как быть таким, какой я есть, но начал я с того, что пытался стать таким же, как он.
— Значит, теперь ты понимаешь это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50