Разве что только какая-нибудь захотела бы добавить чудесного кузнеца к перечню своих побед. Я криворукий, хромой, весь в ожогах, косоглазый, длинноносый и неуклюжий. Ну да ладно, мои металлы любят меня, а я люблю свои металлы.
Китишейн подумала, что из всего сказанного только это и было правдой. Верно, великан выглядел неказисто, но вовсе не уродливо, и хоть он был огромен, но его могучие мышцы сами по себе были весьма привлекательны. Он был не из тех, кого женщины выбирают в любовники — но в мужья? И это было бы вполне возможно, будь у него не такой скверный характер.
На Кьюлаэру же Аграпакс произвел ошеломляющее впечатление. Кьюлаэра любил действовать, он был воином, он всегда чувствовал странное чувство превосходства над кузнецами, ковавшими для него оружие, — и вот он увидел кузнеца, который мог просто по рассеянности его раздавить, расплющить гигантским молотом, а потом вернуться к своей работе, ничего не заметив! Он увидел кузнеца, который не интересовался ничем, кроме своего искусства, но который запросто убил бы Кьюлаэру, приди тот сюда в одиночку.
Но он пришел не в одиночку, что было еще хуже. Чувствовать себя мелюзгой рядом с кузнецом было достаточно неприятно, но, узнав, что воспитавший его учитель, учитель, которому он смел дерзить, — мифический Огерн, Кьюлаэра почувствовал себя настоящим олухом. Как он вообще мог помыслить о бунте! Ему нестерпимо хотелось не думать об этом, он твердил себе, что этот старик — простой смертный, названный в честь великого героя. Но когда Кьюлаэра услышал, как сам Аграпакс обращается к этому человеку, как к равному, чуть ли не близкому знакомому — хоть и без приязни, — услышал, как Огерн отвечает Аграпаксу, не пресмыкаясь, имеет дерзость поучать бога, — сама душа как будто съежилась внутри него. И даже если бы он смог отрицать все остальное, причина распри была совершенно ясна: Огерн был любовником улинки! Этот бродячий учитель был, возможно, и до сих пор ее возлюбленным!
О ком еще, кроме самой Рахани, они могли говорить?
Смертный мудрец Миротворец, к которому Кьюлаэра все время относился как к презренному нищему старику, жил с богиней, с той самой богиней!
Нет, не с богиней — с улинкой, поправил себя Кьюлаэра. Всего лишь улинкой. В конце концов, так сказал Миротворец, а какой смертный мог знать больше, чем Огерн?
— И все-таки мне хочется поколотить тебя. Ты богохульник, раз якшался с улинкой, Огерн, — проревел кузнец. Он взял щипцами новый брус металла и принялся изучать взглядом его поверхность.
— Ну, поколоти, — сказал Огерн тихо и, пожалуй, даже сочувственно. — Поколоти, если у тебя хватает смелости прогневать дух Ломаллина.
Аграпакс изучал тускло блестящий металл.
— Дух или не дух — Ломаллин по-прежнему всесилен.
— Дух или нет, — ответил Огерн, — но ты бы не рискнул потерять расположение одного из тех немногих улинов, которые относятся к тебе дружески.
Аграпакс нетерпеливо пожал плечами:
— Ломаллин ко всем относится дружески.
— Даже ко мне, — сказал Огерн. Аграпакс долго смотрел на огонь. Наконец он повернулся и сухо кивнул мудрецу:
— Это так, поэтому я буду разговаривать с тобой вежливо, ибо друг моего друга — мой друг. Скажи же мне, Огерн, — зачем ты пришел сюда? Зачем ты искал меня?
Огерн кивнул на самого рослого из своих попутчиков:
— Этого воина зовут Кьюлаэра. Он взял на себя выполнение долга, обещанного тебе другим.
Улин уставился прямо на Кьюлаэру.
— Взять на себя долг и ношу за другого, когда тебе самому это не нужно? Что же ты за глупец, смертный?
В этот миг Кьюлаэра и в самом деле почувствовал себя глупцом.
— Я глупый человек, великий Аграпакс.
Одобрительный блеск появился в глазах кузнеца.
— Он учтиво разговаривает по крайней мере и, возможно, наделен зачатками мудрости. Чей же долг ты взял на себя?
— Од... одного короля, он живет в нескольких неделях пути отсюда, — сказал Кьюлаэра. — Его зовут Орамор.
— Орамор... Орамор... — Кузнец отвернулся, нахмурился, перекатывая имя, словно камешек во рту. — Не припомню. И все же не так много людей ко мне приходило, чтобы я их напрочь забыл. Что он мне обещал?
— Отдавать вам первый урожай его полей и пастбищ, о Кудесник.
— Зачем он обещал мне это?
— В качестве платы за неуязвимые доспехи, магическое оружие и знания о том, как ими правильно пользоваться, чтобы защитить свой народ от варваров и разбойников.
— А! Нагрудник, шлем и поножи из яркой бронзы с различными примесями! — Аграпакс кивнул. — Да, прекрасно помню. Но что-то он припозднился с первым урожаем, а? Это было, наверное, несколько лет назад.
— Не меньше двадцати, — сказал Кьюлаэра, голос которого ему самому показался тоненьким.
— Двадцать? Да, это не так уж много. Но первый урожай зерна и мясо не смог бы сохраниться так долго, верно?
— Верно. — И снова Кьюлаэре показалось, что он пищит, отвечая кузнецу-великану. — Он обменял его на золото.
— На золото! — прогремел Кудесник. — Значит, он нарушил обещание? Ты хочешь сказать, что он нарушил обещание, данное улину?
— Да. — Сердце Кьюлаэры бешено застучало от страха.
— Вот уж тупица! Он что, не представляет себе, какая кара может обрушиться на человека, нарушившего клятву, данную богу?
Теперь заговорил Огерн:
— К нему пришел посланец Боленкара, великий Аграпакс, и так ослепил и одурманил его красивыми словесами и витиеватой ложью, что тот и думать перестал о возможности кары.
— Боленкар? Это еще кто такой?
— Старший из получеловеческих детей Улагана.
— А, ульгарское отродье! Да, теперь припоминаю. Вечно крадущийся по залам отцовского дворца, мрачный и задумчивый. Значит, он пришел к власти?
Кьюлаэра молча вытаращился, потрясенный осведомленностью улина.
— Пришел, — ответил Огерн. — Он хочет взяться да отцовские дела, превзойти его и тем самым освободиться от своей ненависти к Улагану.
— Превзойти его! — Аграпакс резко выпрямился. — Значит, он хочет уничтожить все молодые расы?
— Я уверен, что именно таковы его замыслы, — спокойно ответил Огерн.
У всех остальных душа ушла в пятки. Никогда прежде они не чувствовали по-настоящему ужаса замыслов ульгарла.
— Ну, тогда неудивительно, что этот человеческий король был облапошен! Надо было ему уши надрать, а не доспехи ковать. И ты решил исправить то, что натворил посланец Боленкара?
Огромные глаза вновь впились в Кьюлаэру.
— Я... решил, да, — неуверенно выговорил воин.
— Жуткая глупость — взваливать на себя такую ношу, когда ты сам в этом не нуждаешься! Зачем ты сделал это?
— Почему... Я... Я не могу ответить, — запинаясь, выговорил Кьюлаэра.
— Не можешь ответить? Нет, можешь! У тебя есть губы и язык, есть и легкие, чтобы пропускать через них воздух! Говори, человек! Зачем ты решился на то, чтобы исполнить чужое нарушенное обещание?
Кьюлаэра словно язык проглотил, он лишь смотрел в огромные, злые глаза и пытался собраться с духом.
— Говори! — еще раз приказал улин.
— Это... это было по справедливости! — вот все, что смог сказать Кьюлаэра.
— Верно! Но почему?
— Потому что... данное слово надо выполнять, — наконец более свободно заговорил воин. — Потому что, нарушив данную тебе клятву, король предал своих крестьян, простых людей, таких же, как те, что взрастили меня, таких же, как я сам! Он втаптывал их в грязь, которую они пахали, чтобы выжать из них еще несколько золотых монет! Они жили в жалких лачугах, в то время как он выстроил для себя высоченный дворец и украсил его дорогими вещами, какие только хотелось иметь его жене! Нет, великий Аграпакс, это было несправедливо, еще как несправедливо! — Кьюлаэра понял, что перешел на крик, и, застыв, затрясся, с вызовом глядя на улина.
А Аграпакс кивнул медленно, с одобрением:
— Значит, увидев в его крестьянах самого себя, ты заставил его выполнить обещанное. Ответь же, как тебе это удалось?
— В... в поединке, великий Аграпакс. Один на один.
— В поединке?! Как ты мог победить того, кто был вооружен моим мечом и облачен в мои доспехи?
— Огерн снял их с него, — просто ответил Кьюлаэра.
— Снял?! — Кузнец повернулся к мудрецу. — Как тебе удалось это, о смертный мастер?
— Я узнал твою работу, как только увидел ее, — ответил Огерн. — Дотронувшись до доспехов посохом, я попросил их оставить того, кто их не достоин.
На некрасивом лице улина появилась улыбка. Он оглушительно, но беззлобно засмеялся.
— Молодчина, молодчина, Огерн! А вот будь ты плохим, а тот король хорошим — доспехи остались бы на нем и его защитили! Да, очень мудро! — Он повернулся к Кьюлаэре. — Значит, ты, крестьянин, победил короля и заставил его выполнить обещанное! Но почему ты не заставил его самого принести мне первый урожай?
— Я не мог ему доверять, — просто ответил Кьюлаэра.
Аграпакс кивнул:
— Мудро, тем более когда рядом с ним находился посланец Боленкара.
— О, Огерн прогнал его.
— В могилу, надеюсь? — Кузнец весело шлепнул себя по бедрам. — Ну и славно! Смело! Ты взялся принести мне первый урожай, который дал тебе король, но ведь он давным-давно сгнил! Нет, я забыл — ты говорил, что он обменял его на золото! И где же оно?
— Здесь, великий Аграпакс. — Кьюлаэра сбросил мешок, развязал его, вытащил сундук, открыл замок и отбросил крышку.
У кузнеца перехватило дыхание, когда он увидел чудесное золото.
— Красота, красота! Настоящее золото, чистое золото! Чудо, что ты дотащил его, — ведь золото тяжелое, очень тяжелое! Да, когда ты сказал, что взял на себя королевскую ношу, ты именно это и имел в виду, верно? — Он махнул рукой. — Подай-ка его мне!
Кьюлаэра наклонился, взялся за ящик, резко выпрямился, умудрившись поднять его до уровня груди, а потом, собрав всю свою силу, поднял сокровище над головой. Кудесник протянул руки и взял сундук, коснувшись своими пальцами рук Кьюлаэры, который вздрогнул от прикосновения Улина.
Аграпакс этого не заметил. Он поднес сундук к лицу, извлек большим и указательным пальцами несколько брусков.
— Прекрасно, в самом деле прекрасно! Можете передать королю, что он выполнил свое обещание куда лучше, чем если бы отдал мне зерно или скот! Да, это украсит мои лучшие работы, это обогатит мое искусство!
Он заметил, как удивленно смотрит на него Йокот.
— Да, гном, я бы и сам смог найти его и очистить, что было бы много легче, чем ковать оружие и доспехи для нечестного короля, но тогда он позабавил меня своей глубокой тревогой за свой народ, а золото всегда прекрасно, откуда бы ни взялось!
Он повернулся к Кьюлаэре.
— Ты заслужил награду за свою службу, смертный! Что ты хочешь получить?
Кьюлаэра только таращил глаза.
— Ну, ну, ни один человек не служит без награды! — нетерпеливо сказал кузнец. — Что ты просишь?
— Ну... ничего, великий Аграпакс. — К Кьюлаэре вернулся дар речи. — Я поступил так, потому что это было справедливо, я не мог стерпеть такого обращения с крестьянами; я принес золото сюда, потому что нельзя было доверять королю. Я и не думал о том, чтобы просить платы за свой труд.
Аграпакс нахмурился и повернулся к Огерну:
— Это правда? Да, я сам вижу: ты весь раздулся от гордости и лицо твое сияет! Ты слепил человека из этого куска мяса, правда? Ты сделал его благородным мужчиной, гораздо более достойного стать королем, чем тот, кого он победил, ибо этот человек понял, как ценна сама по себе справедливость! — Он посмотрел на Кьюлаэру. — Но справедливость нуждается в доспехах для защиты и оружия, чтобы вершить ее! Ты — воин, значит, ты любишь сталь! Говори, человек! Что ты хочешь, чтобы Кудесник сделал для тебя? Проси!
Кьюлаэра был настолько потрясен, что у него потемнело в глазах.
Глава 19
— Давай, не молчи! Я вас, людишек, знаю! Вы еще жаднее, чем драконы! — ревел Аграпакс. — Я сам предложил тебе награду, смертный! Не бойся, проси!
— Я... Я не могу, — выдавил Кьюлаэра. Китишейн приблизилась к нему и выпалила:
— Не трусь, Кьюлаэра! Проси, что хочешь, и никто не сможет победить тебя!
Упал тот камешек, с которого начинается лавина. Та самая Китишейн, которую он обижал, на которую он набрасывался, которая должна была бы опасаться его и безоружного и вдвое сильнее опасаться увидеть вооруженного непобедимым мечом, теперь побуждает просить о таком! Ее доброта и умение прощать потрясли Кьюлаэру, воин упал на колени, опустил голову, сраженный могущественностью улина и скрытым величием старого бродяги, который стал его учителем, пристыженный скромностью и благородством женщины, которая была его другом.
— Что это? — взревел улин. — Герой корчится в самоуничижении? Так негоже!
Что-то ударило Кьюлаэру по голове, боль пробудила злобу. Он резко поднял голову, его глаза вспыхнули, и он увидел, что это кузнец-кудесник протянул руку и коснулся его головы.
Он замер, уставился в глаза великану, и в голове его как будто вспыхнул свет, вместе с которым пришло озарение — понимание того, что все на свете едино, ничто не существует без воли Творца, что воля эта проникает внутрь всех вещей, которые иначе не существовали бы. Он вдруг понял, что кузнец и его металл в родстве меж собой, что молот — родня наковальне, что два врага — это два проявления единой жизненной силы, хоть они и пытаются отрицать свое родство, что Зло — отрицание человеческой природы как части всеобщей природы, каковая является частью самого Творца. С оглушительной ясностью Кьюлаэра понял, что ему незачем так страшиться Аграпакса, ибо кузнец понимает тайну этого родства, но ни за что не стал бы обижать никого, кроме того, кто попытался бы это родство отрицать.
Кьюлаэра протянул руку и коснулся руки Китишейн, услышал ее вздох и почувствовал, что она, как и он, вдруг осознала, что связь мужчины и женщины, постоянное стремление двух душ слиться — это всего лишь одно из проявлений того высшего Всеобщего Единства во Творце, попытка заново осознать связь, знание о которой было утеряно людьми при рождении. Любовь по сравнению с этой жаждой соединения казалась маленькой, мелкой, но сама эта жажда виделась еще и истинным смыслом Любви, ее общностью и цельностью, самой великой и всеобъемлющей из всех известных людям сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50