.. человека, который сможет общаться с
кристаллами... который сделает то, что я захочу.
- Как, как вы можете быть так уверены? - спросила Зина осторожно.
- Маленькие впечатления, которые я получаю от них, когда причиняю им
боль. Вспышки, осколки мысли. Годами я пронзаю их, и за каждую тысячу
ударов, которые я им наношу, я получаю фрагмент. Я не могу выразить это
словами; это вещь, которую я знаю. Не в деталях, не вполне ясно... но есть
нечто особенное во сне, который осуществился. Он не оказывается такой, как
Гоголь или Солум - незавершенным или неправильно сделанным. Он больше
похож на то дерево, которое я нашел. И такая завершенная вещь возможно
будет человеком, или похожа на него... и если она существует, я могу
управлять ею.
- Однажды я написал статью о кристаллах, - сказал он, спустя какое-то
время. Он начал открывать ключом глубокий нижний ящик стола. - Я продал ее
в журнал - один из этих литературных ежеквартальных обзоров. Статья была
чистым предположением, для всех намерений и целей. Я описал эти кристаллы
со всех точек зрения, только не сказал, как они выглядят. Я
продемонстрировал возможность других, чуждых форм жизни на земле, и как
они могут жить и расти вокруг нас и мы не будем об этом знать - при
условии, что они не будут с нами конкурировать. Муравьи конкурируют с
людьми, и сорняки конкурируют, и амебы. Эти кристаллы нет. Они просто
живут своей собственной жизнью. Возможно у них есть коллективное сознание,
как у людей - но если оно и есть, они не пользуются им для выживания. И
единственным свидетелем их существования, которое есть у человечества,
являются их сны - их бессмысленные, неоконченные попытки скопировать живые
существа вокруг них. И каким как ты полагаешь было ученое опровержение,
вызванное моей статьей?
Зина ждала.
- Один, - сказал Монетр с пугающей мягкостью, - возразил неостроумным
заявлением, что в поясе астероидов между Марсом и Юпитером находится тело
размером с баскетбольный мяч, которое сделано из шоколадного торта. Это,
сказал он, является заявлением, которое должно считаться истинным, потому
что оно не может быть опровергнуто с научной точки зрения. Черт бы его
побрал! - взревел он, а затем продолжал, так же мягко, как и раньше. - Еще
один объяснял всякое существование уродливых существ пустой болтовней о
мушках-дрозофилах, рентгеновских лучах и мутациях. Это именно то слепое,
упрямое, проклятое отношение, которое приводило такую массу доказательств
того, что самолеты не будут летать (потому что, если бы кораблям нужна
была энергия, чтобы держать их на плаву, а не только чтобы двигать их, мы
не имели бы кораблей) или что поезда непрактичны (потому что давление
вагонов на рельсы превышало бы трение локомотивных колес и поезд никогда
не двинется). Тома логических, объективных доказательств показывали, что
земля плоская. Мутации? Конечно существуют природные мутации. Но почему
один ответ должен быть единственным ответом? Мутации под воздействием
жесткого излучения легко демонстрируемы. Чисто биохимические мутации -
очень вероятны. А сны кристаллов...
Из глубокого ящика он вытащил помеченный кристалл. Он взял со стола
серебряную зажигалку, щелкнул ею и провел желтым пламенем по кристаллу.
Из темноты донесся слабый агонизирующий крик.
- Пожалуйста не надо, - сказала Зина.
Он пристально посмотрел на ее искаженное лицо.
- Это Моппет, - сказал он. - Ты что, даришь свою привязанность
двуногой кошке, Зина?
- Вы не должны причинять ей боль.
- Не должен? - Он снова коснулся кристалла пламенем и снова до них
донесся крик из вольера для животных. - Я должен был пояснить свою мысль.
- Он погасил зажигалку и Зина заметно расслабилась. Монетр уронил
зажигалку и кристалл на стол и спокойно продолжал: - Доказательства. Я мог
бы привести этого дурака с его звездным шоколадным тортом сюда в этот
трейлер и показать ему то, что я только что показал тебе, и он скажет мне,
что у кошки болит живот. Я мог показать ему электронную фотомикрографию
гигантской молекулы внутри красных кровяных клеток этой кошки, которые
действительно преобразуют атомы - а он обвинит меня в подделке пленок.
Человечество было проклято в течение всей своей истории своим упрямством в
том, что то, что оно уже знает должно быть правильно, а все что отличается
от этого, должно быть неправильно. Я присоединяю свое проклятие к
проклятию истории, от всего моего сердца. Зина...
- Да, Людоед. - Его внезапная перемена тона заставила ее вздрогнуть;
она так и не привыкла к ним.
- Сложные вещи - млекопитающие, птицы, растения - кристаллы только
копируют их, если хотят - или если я порю их до полусмерти. Но некоторые
вещи делаются легко.
Он встал и отдернул занавеску, открыв полки у себя за спиной и над
головой. Он взял оттуда подставку, на которой был ряд химических
предметных стекол. Поставив их под лампой он нежно прикоснулся к
покровному стеклу.
- Культуры, - сказал он, голосом любовника. - Простые, безвредные,
сейчас. Палочки здесь, а спириллы здесь. Кокки растут медленно, но тем не
менее растут. Я могу вырастить сап, Зина, если захочу, или чуму. Я устрою
почти бесплатные эпидемии по всей этой стране - или сотру целые города.
Все, что мне нужно, чтобы быть в это уверенным, это этот посредник - эта
осуществленная мечта кристаллов, который может научить меня, как они
думают. Я найду этого посредника, Зи, или создам его. И когда я это
сделаю, я поступлю так, как захочу с человечеством, в мое собственное
время и моим собственным способом.
Она взглянула на его темное лицо и ничего не сказала.
- Почему ты приходишь сюда и слушаешь меня, Зина?
- Потому что вы зовете. Потому что вы причините мне боль, если я не
приду, - ответила она прямо. - Почему вы разговариваете со мной?
Внезапно он засмеялся.
- Ты никогда не спрашивала меня об этом раньше, за все эти годы.
Зина, мысли бесформенны, закодированы... импульсы без образа или
субстанции или направления - пока ты не передашь их кому-нибудь другому.
Тогда они осаждаются и становятся идеями, которые можно разложить на столе
и изучить. Мы не знаем о чем мы думаем пока не расскажем об этом
кому-нибудь другому. Вот почему я разговариваю с тобой. Вот для чего ты.
Ты не выпила свое вино.
- Извините.
Покорно, она выпила его, глядя на него широко раскрытыми глазами
поверх края стакана, который был слишком большой для того, чтобы быть ее
стаканом.
После этого он позволил ей уйти.

Времена года сменялись друг друга и были и другие изменения. Зина
теперь очень редко читала вслух. Она слушала музыку или играла на своей
гитаре или возилась с костюмами и сценариями, молча, пока Горти
растянувшись на своей койке положив подбородок на одну руку, другой
перелистывал страницы. Его глаза двигались от силы четыре раза, чтобы
пробежать страницу, и они переворачивались с ритмичным шорохом. Книги
выбирала Зина, но сейчас почти все они были выше ее понимания. Горти
проглатывал книги, вдыхал знания, хранил их, сортировал их. Она иногда
смотрела на него с глубоким удивлением, поражаясь, что он был Горти... он
был Малышка, девочка-ребенок, которая через несколько минут будет петь на
эстраде "Йодль в джазе" вместе с ней. Он был Малышкой, которая хихикала
над грубыми шутками Каюна Джека на кухне и помогала Лорелее надеть ее
короткие костюмы наездницы. Однако все еще хихикая, все еще болтая о
бюстгальтерах и блестках на платье, Малышка была Горти, который брал
романтическую повесть в соответствующей суперобложке и погружался в
эзотерические вопросы, которые под ней скрывались - тексты спрятанные под
фальшивыми обложками - книги по микробиологии, генетике, раку, диететике,
морфологии, эндокринологии. Он никогда не обсуждал то, что читал, и
очевидно никогда не оценивал его. Он просто хранил это - каждую страницу,
каждую диаграмму, каждое слово каждой книги, которую она ему приносила. Он
помогал ей надевать на них фальшивые оболочки, и он помогал ей тайком
избавляться от книг, когда он прочитывал их - ему никогда не надо было
заглядывать в них потом за справкой - и он никогда ни разу не спросил ее,
зачем он это делает.
Дела человеческие отказываются быть простыми... цели человеческие
отказываются быть ясными. Задачей Зины была самоотверженность, однако ее
цели были испещрены пятнышками подозрений и незнания, и ноша была
тяжкой...
Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в
августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и
шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании
Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в
течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был
целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что
предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток
изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ,
КАК ВСЕ.
УРОД!
Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и
пьесы... в них была женщина - ее тоже называли изящной - которая могла
пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться
за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не
карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не
перекашивая при этом рот.
И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их
проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими - различия между мужчинами,
которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение.
Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что
значит для него то, что я урод?
Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной
опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это
правильно.
Она начала плакать, тихонько.
Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом
с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла
выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от
себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на
груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со
свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись,
прижавшись друг к другу, как две ложки.
- Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
Они молчали долгое время.
Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве,
о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не
смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и
с ней - просто ребенок, но так сильно с ней.
Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно
неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук
ослабело.
Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление,
которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим
жаждущим лоном она сказала:
- Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
- Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой...
После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок,
уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое
другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.

- Зи...
- Ммм?
- Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
- Что он сказал?
- Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше
выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе
позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
- Ему не нравится, - сказала Зина уверенно. - Что-нибудь еще?
- Ну - нет, Зина. Ничего.
- Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
Наступила тишина. Затем:
- Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
- Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
- Нет.
Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил
нижнюю губу и вскинул голову.
- Он захотел посмотреть мою руку.
Ее подбросило на кровати.
- Нет!
- Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже - когда же это он
лечил ее? Девять лет назад? Десять?
- Ты показал ее ему?
- Успокойся, Зи! Нет, я не показал. Я сказал, что я должен привести в
порядок костюмы и ушел. Он окликнул меня и велел прийти к нему в
лабораторию завтра до десяти. Я просто пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы
не ходить туда.
- Я этого боялась, - сказала она, ее голос дрожал. Она обхватила
колени руками и положила на них подбородок.
- Все будет в порядке, Зи, - сказал Горти сонным голосом. - Я
что-нибудь придумаю. Может он забудет.
- Он не забудет. У него мозг как арифмометр. Он не будет придавать
этому никакого значения до тех пор, пока ты не придешь; а затем - держись.
- Ну, а предположим я покажу ее ему.
- Я тебе говорила неоднократно, Горти, ты не должен никогда этого
делать!
- Ну, ладно, ладно. Почему?
- Ты что, не доверяешь мне?
- Ты же знаешь, что доверяю.
Она не ответила, а сидела неподвижно, задумавшись. Горти задремал.
Позже - наверное часа на два позже - он проснулся от руки Зины у себя
на плече. Она присела на полу возле его кровати.
- Просыпайся, Горти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23