В общем, уехал изводить на воле капсуля, те, что
придуманы покойным Жевело, но вот вернулся, наконец,
раньше обещанного, и не с мешком полиэтиленовым, кроваво
пузырящимся лосиной печенью, не с парой красноперых
певцов отголосивших, нет, с рыбой.
- Держи! - дочурке протянул ведро, накрытое
штормовкою линялой, а в цинковом - акула, крокодил, ух,
щука, владычица морей и рек, метр будет, пожалуй что, зубов
и жестяной блестящей чешуи.
Короче, утро началось с ухи, с отцовских прибауток.
Отменно, весело день занимался, майский,
замечательный, и обещал, порхая от завтрака к обеду,
мотивчик беззаботный промурлыкать, прелюдией мелькнуть
короткой, необременительной к вечерней дискотеке, куда
предполагала Лера прибыть лицом значительным, желанным,
в прекрасной блузке синевы небесной и новой юбке.
Атас!
Но, что-то не связалось, не состыковалось, чуть-чуть
сместилась полоса бумажная на половинку, ничтожную,
смешную, сантиметра жалкого, неправильно легла на валик
первый, с противным шелестом была двумя другими втянута
неверно, косо, криво, пошла, поехала, поперла гармошкой,
веером, малярской тюбетейкой, пароходиком, и вышел,
Господи прости, не дивный календарь настенный "Красоты
среднего течения Томи", а пакостное нечто, разводы, пятна,
кляксы - грязь, готовая сложиться, предстать какой угодно
гадостью, то зенками молочными блеснуть начальника
Валеры нового, Курбатова Олега Анатольевича, то жабьей
пастью растянуться сестры двоюродной Анастасии
Савельевны Синенко.
Вот, черт.
Нет, скорее уж кабан. Боров в соку, ватрушка
свежеиспеченная прямой кишкой здорового,
функционирующего безотказно организма, цветет, лоснится,
ну, разве только пахнет странно - "Шипром", но, впрочем, тот,
кому случалось жидкость употреблять не только после бритья,
и этому не слишком удивится.
Угу. Такой вот у Валеры Додд теперь патрон, шеф,
заместитель председателя областного телерадиокомитета Олег
Курбатов, уже, наверно, месяц исправно исполняющий
обязанности Валеркиного благодетеля - Альберта Алексеевича
Печенина.
Да, жил, был человек, носил несвежие сорочки,
заколку безобразную, часы "Ракета", любил порассуждать о
творчестве и об упадке кинематографа, Валеру принял на
работу, невиданную единицу штатную учредив ли, отыскав в
каких-то одному ему лишь ведомых инструкциях казенных,
короче, никому не портил настроения, не делал зла, пошел
себе на голодный желудок в один апрельский мокрый
понедельник рентгеновский, обыкновенный, заурядный
сделать снимок, и не вернулся.
То есть вернулся, но ровно на два часа, собрал
вещички, двустволку любимую зачем-то вытащил из шкафа,
задумчиво погладил, вернул на место, хотел стопарик
"русской" проглотить на посошок - стакан внезапно целый
влил в холодный пищевод и в хирургическое отделение по
лужам, по радуге селедочной, отвратной прямиком.
В общем, слег, и хотя, как говорили, прооперирован
удачно был и на поправку, вроде бы пошел, но из клиники
выписываться еще только собирался, еще только надеялся
вернуться в свой пропахший пеплом стылым и ношенным
исподним кабинет, всего лишь, хвала Создателю, из
стационарного в амбулаторного больного превратиться.
Ох.
Такие дела-делишки. Такая малина, лафа Курбатову
Олегу Анатольевичу, снеговику, батону, сайке в костюмчике
из эдинбургской материи отменной.
Долго он к Валере подбирался, в день Красной Армии
галантный, искрящийся мельчайшим воробьиным бисером,
щекастый, лишь с ней одной желал мазурку танцевать,
Восьмого марта полпачки "Салема" невосполнимого на кралю
хитрую извел, под лестницей с ней дым пуская, заманивая в
квартиру холостяцкую коллекцией роскошной записей
невиданных, неслыханных пытаясь соблазнить.
И вновь не поняла. Улыбочкой отделалась, глазенок
прищуром. Но, все, привет, теперь игра пойдет в одни ворота,
попалась курочка, приехала.
Ням-ням.
М-да. А все почему, а потому, господа хорошие, что
Валерию Николаевну Додд сразу невзлюбил весь женский
коллектив областной студии телевидения. То есть, вернее,
принял поначалу настороженно, ну, а затем уже в часы
занятий служебных ежедневных возможность приглядеться к
новенькой имея несравненную, в конце концов суровым
чувством неприязни проникся, пропитался, сформировал,
короче, отношение определенное.
И дело тут вовсе даже не в двухпальцевой
машинистке Анюте (интуиция женская коей, образованием,
воспитанием и прочим не униженная, в день первый же
откликнулась звоночком, подсказала - не просто так
филейчики, окорочка, нежная гузочка Курбатова Олега
Анатольевича вдруг заиграли, встрепенулись, взволновались -
ах, сколько сил было положено на этот жир, на это сало
мерзкое, да), но праведное возмущение уже корреспондентов
и младших редакторов, как не понять, если с приходом этой
твари долгоногой, единственным на студии местом, где мог
мужчина выпить чашку кофе или "Опалом" угоститься,
оказалась комната редакции программ для учащейся
молодежи и юношества.
Ох-ох-ох.
Ну, как не посочувствовать им, молодым, красивым,
часа ждущим своего напрасно, если вдобавок ко всем обидам
несносным предыдущим внезапно выясняется, что мать,
святая женщина, Надежда Константиновна, заступник-
наркомпрос, единственная, может быть, возможность
засветиться по-настоящему, войти в дома, шагнуть с экрана
голубого, в сердца и души постучаться суровые сибирские, и
та сплыла, ушла, дана все той же, той же Лерке Додд,
крысючке драной, потаскушке, ей, и никому другому,
достанется роль несравненная ведущей, звезды, в без всякого
сомнения сулящей, обещающей гвоздем, сенсацией сезона
телевизионного стать, точно, передаче "Студия Диско".
Ы-ыы-ыыы.
Но, впрочем, чу, поспешные наветы, напраслина,
уместны ли, ну, право же, быть может зря припутали коллег
мы, действительно, да мало ли в конце-концов на свете людей
с обостренным чувством справедливости, готовых положить
за правду жизни живот и прочий уд, подобно древнему герою,
короче, кто, неизвестно, но написал письмо, настукал на
машинке пишущей железной, цок-цок, и в ящик сбросил с
государственным гербом, лети с приветом, ляг, уголки
расправив в папочку зеленую, что на столе перед товарищем
Курбатовым, под дермантином с буквами "XXII областная
конференция" укройся и жди момента, мига, когда на том
конце немытого, прокуренного коридора мелькнет весенней
ласточкой знакомый свитерок и джинсы голубые.
Ага, явилась.
- Алло, Валерия Николаевна... здравствуйте, мур-
мур... зайдите, пожалуйста, ко мне, мур-мур...
Итак, без пиджака (жара-с и атмосферный столб
полуденный нещадно давит-с) он у окна стоял, поворотив свой
сочный, ядреный, идеально круглый зад к двери, и любовался
майскими затеями пернатых, что продолженьем рода, воркуя,
занимались меж швелеров стальные ноги раскорячившей
нелепо телебашни.
- Доброе утро.
- А, Валерия Николаевна... мур-мур... прошу, прошу...
М-да, а когда-то, не так уж, впрочем, и давно (лет
семь каких-нибудь тому назад) иначе, куда как романтичнее
имел обыкновенье брать в плен девичии сердца Олег
Курбатов.
Угу, при той же, практически, комплекции (ну, разве
что подмышки не разили столь откровенно советским сыром,
сайрой, сельдереем) устойчивый, квадратный, гладкий Олег
имел успех у длинноногих и курносых, подумать только, не
подневольным кислым поцелуем подчиненной пробавлялся, а
смачным, сладким, полноценным засосом ему случалось и не
раз перекрывали кислород девчонки о-го-го какие.
А все почему?
В походы лыжные и пешие ходил турист Олег
Курбатов, стирал студент филфака о камни Поднебесных
Зубьев подошвы вечные дюймовые ботинок польских
армейского фасона, пил на привалах черный чай, о кружку
алюминевую губы обжигая, ну, а затем, гитару в руки брал и:
- Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях, встретишься со мною? - лукаво
интересовался, испытывал круг карих, голубых, зеленых,
сомкнувшийся у первобытного костра, уверенный вполне,
очередное солнышко найдет его сегодня под луною в палатке
одноместной у шершавого ствола сосны высокой и прямой.
Еще бы.
Телеграмма уж готова,
Ни одной в ней запятой,
В ней всего четыре слова
- Олежка, у тебя глаза волшебные.
Хе-хе.
Но, правда, и так бывало, уже светает, а руки всего
лишь струны жесткие перебирают, холодного бездушного
металла ощущают только напряжение, увы, случалась под
полотном походным синим ужасная динама, и не раз, и тет-а-
тет, и доз-а-до.
Романтика была, а определенности, ясности, четкости,
надежности не было.
Появилось же и то, и другое, и третье, когда петь
перестал. То есть, если в первый год своей службы (тогда
корреспондентом) на телевидении Олег Анатольевич еще мог,
нет, нет, да и вспомнить про запахи тайги, куплетами про
крылья и капот расстрогать, то став инструктором горкома
организации общественной орденоносной, стихами все реже,
все неохотней изъяснялся, предпочетал распостраненные,
немыслимым количеством придаточных задушенные, обилием
причастий отглагольных замордованные и окосевшие от
бесконечного повтора слов вводных, предложения, без
подлежащих нередко и без сказуемого часто, зато созвучные
текущему моменту и духу формулируемой резолюции.
И что же? Казалось бы, прощай, Маруся-ламповая,
девчонки - души нараспашку, до свидания. Ха, как бы не так.
Напротив, все те, кому предписывал незыблемый и
нерушимый демократического централизма принцип, Олегу не
отказывали никогда, сначала секретари первичек, затем, когда
заведовать отделом стал - инструктора, да, и так далее, все
привечали, целовали, хотя, конечно, опрокинув маленькую,
напитка классового вмазав, насчет чудесного сиянья глаз
обыкновенья не имели как-то распостраняться, игрой
фантазии, поэзией вообще не баловали, ну, если так, попросит
вдруг какая-нибудь свет включить, дабы прекрасных персей
шевеленьем улучшить наполнение, размах и частоту.
И все. Зато ни до, ни после никаких проблем...
Так бы и рос, так бы и шел стезею из оружейного
булыжника, был в аппарат уже и авангарда взят, но что-то, как
лаконично объяснил ему (после двух месяцев хождения с
портфелем новым лакированым по площади парадной к
дверям нарядным ) товарищ старший по борьбе:
- Не срослось.
И пришлось негаданно, нежданно диплом свой синий,
светский из шкафа извлекать, идти работать по специальности,
полученной когда-то в пединституте. Увы, в мир возвращаться
неуютный, где кошечкам, голубкам двухсот пшеничной, как
правило, бывает недостаточно, им песни подавай и очи с
искрой загадочной на донышке хрусталика.
А она, искра, из коей некогда нешуточное, боевое
разгорелось пламя (дуга, достойная великой лампы Ильича)
вновь светлячком июньским, таинственно мерцающим во
мраке, становиться не хотела. То есть не пленяла больше, не
завораживала, хоть снова пой, но к лицу ли ему, второму
человеку в областном телерадиокомитете, мальчишество такое
демонстрировать?
Увы, увы, уж что дают, то и приходилось брать - тут
плоско, там квадратно, а носик-кнопочка и та в веснушках.
Машинку вот ей электрическую организовал, чтоб хоть не
сотрясалась, болезная, вся, стальные рычаги, как мавзолей
огромной "Украины" в движенье приводя.
Но точка, об этом эпизоде можно и забыть, хорошего,
как говорится, в меру, немного, Анюта-детка, цветочек засуши
между страницами в линейку реестра исходящей почты и за
работу:
- Вот это к завтрашнему дню, в трех экземплярах.
Ну, а мы, мур-мур, кис-кис, займемся рыбой
настоящей, серьезной, призовой, тихонечко подтянем к берегу
и, хоп, в сачок ее, родимую.
У-тю-тю.
- Присаживайтесь, Валерия Николаевна, как дела, как
ваша новая передача? Готовите материал? Проблемы,
трудности? - играли брови на круглой харе обязанности
исполняющего, приподнимались вверх и опускались вниз,
отслеживая интонации начальственной волну, а с ними вместе
с завидною синхронность демонстрируя (предательски в
противофазе) уши шевелились.
- Кира Венедиктовна о вас высокого мнения.
- Да?
(Душняк! Парфен французкий от фабрики "Свобода"
и тот, бедняга, не справлялся, сникал перед сибирской удалью
желез многообразных. Природа споспешествовала
сохранению преемственности в руководстве облтелерадио.
Оно подванивало трогательно и неизменно.)
Фу!
- Да, Кира Венедиктовна в вас верит, да и мы, как
видите, ее заявку рассмотрев, одобрив, определенные
надежды связывали с вами. Конечно... но...
И тут внезапно меж мягких и подвижных щек сурово
утвердился нос, застыл киянкой скорбной.
- Ситуация внезапно осложнилась... Да, собственно,
ознакомьтесь...
И холодочек, сквознячок с собой неся, мурашки
непроизвольные по-детски разбегаться заставляя, листочек
белый спланировал с широкого стола Валере в руки.
- Это копия, - любезно предостерег от глупостей
хозяин кабинета гостью милую.
"... моральный облик означенной ведущей... какой
пример извлечь для молодежи... еще восьмого класса
ученицей будучи... и по наклонной плоскости катясь... на фоне
пьянства ежедневного... теряя облик человеческий... разврата
дух и разложения... без сожаленья указать на дверь..."
Эге, значит вовек ей не отмазаться. Не зарастет
народная тропа, не засосет болотная водица, смыв не работает.
Но, впрочем, и новостей немало, успехов, достижений "... в
нетрезвом виде... во хмелю... в вине и водке последние остатки
совести и чести утопив..." . Так, так, на месте не стоим, идем
намеченным путем к заветной цели.
Дела.
- Некрасивая история... Очень некрасивая...,- сошлись
подушечка к подушечке пять коротышек правой с
упитанными близнецами левой.
- Что, заявление писать? - упала прядь веселая на
девичье лицо, и тут же рукой изящной, тонкой была
отброшена с высокомерием неподражаемым.
- Ну, нет, зачем же, - вдруг ожило лицо товарища
Курбатова, задвигались хрящи, клетчатка под кожей белою
заволновалась, и мерзкая явилась, на пухлом улыбка
расползлась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28