Безработный фотограф
направился к этой самой двери. Подошедший к нему в эту минуту
детектив любезно спросил, преграждая ему путь:
-- Что-нибудь не так, мсье Мюзарден? Вы уверены, что все
идет так, как вы того желаете?
-- Все отлично,-- еле слышно пробормотал Ромуальд.
-- Должно быть, устали, всю ночь играли в карты...
-- Довольно-таки, да.
-- Держу пари, вы проиграли?
-- Да, сказал Ромуальд, заметив угрожающий взгляд Пьянити,
следившего за их разговором сквозь стекло.
"Против зтого возразить нечего", сказал сам себе детактив.
"Он имеет право заплатить своими жемчужинами. Попытаюсь-ка я
потрясти немного Комбинаса и получить мои комиссионные..."
-- Мое почтение, мсье Мюзарден, и доброго вам дня,
произнес детектив, направляясь обратно в бар.
Ромуальд поспешно вошел в номер, и Пьянити, видя, что
сыщик ушел, проскользнул следом за ним в комнату. Тогда
Ромуальд стремглав влетел в туалет и закрылся там. Бандит ждал
в ванной и мыл руки, насвистывая "Пляску смерти" Сен-Санса.
Трясущимися руками Ромуальд быстро засунул сотню розовых
жемчужин в карманы, оставив другую половину в сумке. Он спустил
воду, вышел из туалета и в сопровождении Пьянити вернулся в
комнату.
-- Я вынужден расплатиться с вами жемчугом, очень редкие и
дорогию жемчужины, через минуту заявил Ромуальд, усаживаясь на
кровать, тогда как Пьянити устроился в кресле и закурил
сигарету.
Ромуальд встал, открыл сумку и вытряхнул ее содержимое на
столик. Сверкающие ослепительным блеском жемчужины покатились
по его поверхности. Понимавший толк в жемчуге Пьянити подошел и
на мгновение залюбовался. Взяв одну из жемчужин двумя пальцами,
чтобы рассмотреть поближе, он сказал:
-- Ваша кошка превратилась в жемчуг?
-- Нет, я... То есть...
-- На трудитесь зря. Хорошо. Я думаю, что мои друзья
согласятся взять эти жемчужины, но нужно переговорить с мсье
Комбинасом. Мы обсудим это. Надо быть в полной уверенности, что
они настоящие, ваши жемчужины, вы понимаете... На вид они
недурны, но кто знает?
В ту же самую минуту самый крупный не Ближнем Востоке
эксперт по жемчугу и драгоценным камням -- Кольботорк,-- будучи
в Адене проездом по личному деду -- и которому Комбинас уже
позвонил -- входил в номер толстяка с портфелем, набитым лупами
и ручными весами.
Вернулся Пьянити, слегка подталкивая Ромуальда в спину.
Ведикий Кольботорк, усевшись за стол, подверг все сто жемчужин,
отданных бандитам, тщательному анализу. Исследование длилось
добрых полчаса. Затем эксперт, едва скрывая свое восхищение
жемчугом, который ему довелось изучать, клятвенно заверил, что
тут его на немногим более десяти миллиардов. Комбинас
королевским жестом протянул десяток жемчужин Ромуальду, потом
они пожали друг другу руки и выпили по последнему бокалу
шампанского, чтобы обмыть эту сделку, заключенную без споров и
в добром согласии.
Ромуальд лег спать, когда жетокое аравийское солнце уже
ударило своими пылающими лучами в стены отеля.
Приняв душ, последний из Мюзарденов с облегчением
вытянулся на кровати -- душа у него буквально пела от радости
-- он вырвался из лап мошенника, имеющего страшную репутацию
убийцы и потрошителя трупов. У него осталось немногим более
половины жемчужин, то есть, примерно на три миллиарда,
достаточно, чтобы поселиться в Кьефране со всеми удобствами и
стать тем сеньором, которым в глубине души он и не переставал
никогда быть. Его станут уважать, и он приведет Ирен в свой дом
и в свою постель. Единственное, за что он мог бы себя
упрекнуть, это за то, что дал Комбинасу и его подручным завлечь
себя в свои сети и так по-глупому согласился играть о ними в
покер, а ведь он мог преспокойно покинуть отель, даже не
заплатив по счету.
Чтобы купить билет на самолет, он продал одну жемчужину
Бен Задрифу. Тот не стал делать ему подарков и отвалил ровно
столько, сколько стоил билет до Марселя. В кафе в аденском
аэропорту, прежде чем сесть на семолет, Ромуальд поспешно
начертал на открытке, адресованной Ирен де Везуль, у господина
Габриэля Фроссинета, Кьефран (Верхняя Сона), Франция: Горячо
цвлую. Скоро возвращаюсь домой. Дела идут успешно. Получил
средства. Твой Ромуальд.
Ромуальд высадился в Тулоне со своими ста редчайшими
восточными жемчужинами в кармане. На стоянке, там где он ее и
оставил два месяца тому назад, он нашел свою микролитражку --
бак был почти полон -- и без промедления, послав Ирен еще одну
открытку, пустился по дороге в Париж. Мчась на север, он
обдумывал дальнейший план действий. Сбыть жемчуг по самой
лучшей цене и затем отправиться в Кьефран? Он хотел продать
жемчуг либо в Париже, либо в Лондоне. Адресов он не знал, но,
справившись у своих богатых друзей-роялистов, быть может, он
найдет серьезных покупателей. Однако, после Валанс он передумал
и решил сначала двинуть в Кьефран, настолько велико было
нетерпение увидеть ту, ради которой он перенес испытание
похлеще, чем ураган у островов Зондского архипелага. Увидеть
Ирен, покататься с ней на соломе, в чем мать родила... Теперь,
когда он стал господином при деньгах, быть может, она
согласится покинуть Кьефран и отправится с ним в Париж? Он
чувствовал, что больше всего его волновало, как сделать, чтобы
Ирен согласилась стать его второй половиной, чтобы она никогда
его не покинула, протягивала бы руки, шепча ему нежные слова --
и обдряющие -- когда он будет умирать, учитывая тот факт, что
смерти. Радостная перспектива стать хозяином в Кьефране,
поселиться в отреставрированном замке, получить теплое местечко
депутата от округа, все это отошло куда-то на второй план.
Захочет ли Ирен покинуть деревню, где ее унижали эти мужланы,
где она, вполне логично, желала бы явить себя во всем
великолепии? Вопрос, ответ на который он вскоре узнает. Он
проскочил Лион и двигался прямо не север, к Верхней Соне. Сумка
лежала с ним рядом на "пассажирском" сиденье, и при каждом
сотрясении жемчужины не дне сумки издавали легкий, такой
ласкающий душу, хрустальный звон.
Приближалась ночь. Изрядно уставшему после долгого
путешествия -- перелет Аден-Марсель под ярким средиземноморским
солнцем, потом монотонная езда в автомобиле, когда ему не с кем
было перекинуться словом -- Ромуальду надо было хоть немного
отдохнуть. У него оставалось денег как раз на номер в гостинице
и ужин. Не мог же он всю дорогу отдавать по жемчужине за
гостиницу или за обед в ресторане. Здесь же не дикари, люди
предпочитают банкноты. До тех пор, пока он не сбагрит жемчуг,
надо найти способ как-то перебиться. Он выбрал ничем не
примечательную с виду, никому не известную и обойденную
туристическими справочниками маленькую гостиницу, расположенную
прямо в чистом поле, неподалеку от Турню.
Он заснул, положив сумку с жемчугом себе под подушку.
x x x
В тот день, как обычно, Ирен встала с зарей. Летом это
было в четыре, зимой в половине шестого. Поскольку пришла
весна, набросив на поля нежную, зеленую дымку и расцветив их
розовыми и желтыми цветочками, пастушка встала в половине
пятого. На колокольне Кьефрана пробили часы, разбудив кюре и
заставив его выскочить из теплой постели, в которой он спал в
горячих объятиях толстой почтальонши Эмильенны Армайош.
Ирен встала со своего скромного ложа -- ржавой
металлической кровати, притулившейся в жалком подобии хижины,
примыкавшей к овчарне, откуда тепло и едко пахло овцами и
козами. Она ласково шуганула кота Жозефа, который потягивался,
топорща усы, на столике красного дерева. Одетая в просторную
ночную рубашку из грубого шершавого полотна, Ирен нецепила
сабо, взяла полотенце и кусок дешевого туалетного мыла с
ночного столика времен Людовика XVI, украденного из замка
Фальгонкуль сыном ее хозяина, накинула на свои красивые
округлые плечи фиолетовую шаль, связанную прошлой осенью, когда
она пасла овец на парадном дворе замка, и вышла, поеживаясь от
утренней свежести, на улицу. Она проскользнула во двор дома
Фроссинетов, самого большого и красивого во всей округе, с
огородом позади дома, хлевом и службами. День еще только
начинался, утки барахтались в луже, а на самой нижней ветке
старой яблони соловей распевал свою утреннюю песню. Воздух был
прохладным. Ирен зашла в домик облегчиться, потом подошла к
старому колодцу, у которого каждое утро, независимо от погоды,
она совершала свой туалет, поливая ледяной водой нежное тело.
Растирая жесткой рукавицей грудь, она принялась напевать
от счастья. Накануне, получив открытку от Ромуальда, она чуть
не закричала во весь голос, торжествуя победу. Крепко он к ней
прикипел, и поставила она на него верно. Это тебе не
деревенские, которых она пыталась завлечь в свои сети и которые
оставались нищими как церковные крысы. Этот простофиля из
Парижа сумел-таки составить себе состояние. В трех пришедших
друг за другом открытках последний из Мюэарденов трижды сообщал
ей, что он стал богат, очень богат. Так значит, близок день,
когда она уйдет от Фроссинета, перестанет жить в унизительной
роли пастушки. Она спрашивала себя, что Ромуальд имел в виду
под словом "богат"? Сколько у него денег в кубышке? Целое
состояние? Не слишком ли он расхвастался? С виду-то он
простоват... Уж не идет ли речь о деньгах, добытых преступным
путем?
В доме зажегся свет. Габриэль Фроссинет встал. Она
вспомнила, что мэр и депутат сегодня утром должен ехать в Париж
на вечернее заседание в Национальном собрании. Он приезжал на
неделю пожать руки фермерам и раздать обещания. Сегодня он
вместе с сыном отправляется обратно. Студент приезжал на пару
дней отдохнуть в деревню.
Габриэль Фроссинет был уже готов к отъезду. Солидный
Мерседес ожидал в гараже, вымытый и с полным баком. Студент
Административной школы, молодой человек высокого роста и с
очень высоким коэффициентом интеллекта эаканчивал свой туалет в
специально отведенной для этого комнате. Отец, вот уже полчаса
как готовый к отъезду, торопил его. Надев начищенные ботинки,
повязав галстук и положив в карман чистый носовой платок, он
складывал папки с бумагами в толстый портфель, все это были
документы, которые он собирался представить комиссии по
сельскому хозяйству. Последннее, что он засунул в портфель,
была рубашка, взятая из-под пресс-папье: череп одного из
Мюзарденов, украденный его сыном в склепе Фальгонкуля.
-- Поторопись, сынок, мы опаздываем. Если получится, я
хотел бы заехать в Матиньон прежде чем попаду в Палату.
Габриэль Фроссинет представлял собой тип довоенного
радикал-социалиста. Плотный и коротконогий, на толстом животе
свисала цепочка от золотых часов, не слишком-то опрятный
человек, заросший бородой. Рубашка на груди, широкий галстук и
лацканы двубортного серого в черную полоску пиджака были
обильно заляпаны жиром и соусом от блюд, подаваемых на
банкетах. Уроженец Верхней Соны, Фроссинет учился в Париже и
много лет ошиваля в столице и потому говорил с грассирующим
парижским акцентом:
-- Давай в темпе, мой мальчик, мы опаздываем... Небо
хмурится, я боюсь, что дорога будет скользкой...
-- Еще минуту, папа, прокричал студент звонким голосом.
Чищу зубы и иду.
-- Чищу зубы! Сколько кокетства в этих нынешних студентах.
В наше время, при Даладье, так не манерничали...
-- Это потому, что я должен встретиться с директором
Гравишолем. Только поэтому...
Толстячок-радикал его больше не слушал. Словно крыса он
юркнул в соседнюю комнату, легко взбежал по лестнице, так же
легко как взбегал на трибуну Нацианального собрания, осыпаемый
градом насмешек, оскорблений и грубых шуточек со стороны как
левых, так и крайне правых, чтобы поведать депутатам о судьбе
лотарингского крестьянина,-- касаясь плечами стен узкого
коридора и задевая толстым задом мебель, он прошел в комнатку
своей служанки и пастужки-сироты, воспитание которой пятнадиать
лет тому назад доверил ему опекунский совет. Здесь девица
спала, когда было совсем холодно, зимой, в январскую стужу. В
комнате хранились кое-какие ее личные вещи: платьица,
безделушки, купленные на ярмарке в Грей или Везуль. Там же
стояли два чемодана и комод, ящики которого доверху были набиты
фотографиями певиц и киноактеров -- кумиров пастушки,-- а также
иллюстрированными журналами, в которых рассказывалось о
девушках низкого происхождения, вышедших замуж за прекрасных
принцев и ставших важными дамами, так что богатеи, детям
которых они в свое время подтирали попки, были вынуждены им
кланяться.
Пока студент неводил красоту, радикал рылся в тряпках
своей пастушки, которую ненавидел, как можно ненавидеть
существо желанное, но недоступное, потому что с тех пор, как
овдовел, он не однократно пытался переспать с ней, но всегда
получал оскорбительный отказ, звонкие пощечины или удары ногой
в живот. Он хотел знать, что это за почтовые открытки, которые
бесстыжая получала вот уже целый месяц. Ему настучал почтальон,
старый радикал, соратник по партии. У Фроссинета было множество
осведомителей по всей округе. Политикан рассматривал открытки с
яркими видами Аравии, Марселя. Тулона. Одна открытка была из
Лиона. На ней был запечатлен парк Тет-Дор. Больше всего
заинтриговала его открытка из Адена с видом отеля "Дворец
Муфтия" Он попытался даже отклеить красивую марку. Не
получилось. Прочитав то, что было написано на обороте, он
остолбенел и с глазами, налившимися от ярости кровью, рухнул на
стул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18