Человек с раскаленным железом подошел к Ромуальду,
положил толстые, в бородавках руки на край стола и наклонился к
нему и деланно улыбаясь, отчего его всего перекосило, сказал:
-- Непременно, мсье. Мсье, наверно, приехал на
празднование дня Всех Святых?
Ромуальд пробормотал что-то неразборчиво себе в усы, вовсе
не желая сообщать что-либо о себе этой обезьяне. Адриен Мюшатр
протянул Ромуальду карточку постояльца. Разъездной фотограф
нашарил авторучку и -- заколебался. Написать вымышленное имя? В
задумчивости он поскреб кадык, заказал еще вина. Хозин, волоча
ноги, пошел за ним. В это время какой-то тип вошел в зал, и из
задней комнаты тотчас же появилась маленькая смуглая женщина,
слегка сутулая, с угрюмым и неприятным лицом. Она подала
пришедшему белого вина, так что тому и заказывать не пришлось.
Когда Ромуальд повернулся, чтобы разглядеть рожу пьяницы, тот
уже опрокинул стаканчик, и добрая женщина наполнила его снова
и, не закрывая кувшин пробкой, заботливо ждала, когда клиент
снова подвинет к ней пустой стакан своим толстым и красным как
морковка пальцем с огромным грязным ногтем.
Полевой жандарм -- а это был он -- и хозяйка заведения
округлившимися слезящимися глазами в упор смотрели на
Ромуальда. Подошел хозяин с ключом от комнаты, который он дотал
из ящика стола, и в тот же миг оттуда выпрыгнула мышь,
кинувшаяся бежать между столиками. Ромуальд встал, изобразив
гримасу, похожую на улыбку:
-- Пойду возьму вещи... из машины...
Он вышел из гостиницы. С десяток деревенских мальчишек и
двое-трое трясущихся стариков стояли вокруг его машины. Тут же
было несколько уток и кот. Проложив себе дорогу, он открыл
заднюю дверцу и начал выгружать свое снаряжение: фотоаппарат в
футляре, сложенный штатив, коробки с пленками и
фотографическими пластинками, сумку с фотопринадлежностями,
чемоданчик с образцами открыток и, наконец, чемодан со своими
вещами -- белье, пижама, туалетный прибор, несколько пар чистых
кальсон (ему случалось недели по три бывать в дороге, чтобы
найти и снять для открытки какой-нибудь памятник или красивый
вид). Он поставил багаж на асфальт, чистый, хотя и желтоватый
от сухого навоза. Деревенские по-прежнему стояли возле машины,
засунув руки в карманы и разглядывая его башмаки и брюки.
Медузы. Кьефран затерялся вдали от крупных автодорог, и
очевидно, что ни пруд с рыбой, ни дуб времен революции вместе
со старым колодцем, ни даже руины феодального замка не смогут
привлечь сюда туристов. Тем не менее, грамотность и
электричество проложили себе дорогу и в эту глушь.
Подхватив свои монатки, Ромуальд вернулся в гостиницу и
прошел в зал.
-- Вы могли бы оставить все это в машине,-- сказал ему
рыжий. -- Здесь воры не водятся.
Ромуальд отсутствовал всего ничего, однако за это время
народу в кафе прибавилоь. Кроме жандарма и четы хозяев было
семь или восемь мужланов, сельскохозяйственных рабочих в синих
шоферских комбинезонах и сапогах, перепачканных навозной жижей
до самого верха. Стаканы с белым вином выстроились на стойке,
туда же забрался кот, которого он только что видел у своего
фургончика. Деревенские пялили глаза на Ромуальда, молча
посмеиваясь в свои усы с затерявшейся в них соломой. У
присутствующих женщин вид был злобный. Кроме хозяйки здесь была
еще толстая и коротконогая баба, рыжая, с белой кожей, и рябая
-- Мариетта Фалленан, Ромуальд сразу узнал ее по шишке на
подбородке: он завалил ее в ризнице весной тридцать девятого.
Подойдя к столу, он заметил лежащую возле недопитого
стакана с вином свою гостиничную карточку, в которую
фиолетовыми чернилами было вписано крупно и неумело: "Мюзарден
де Фальгонкуль Ромуальд Дезире Жозеф. Родился в Америке в 1925
году". Итак, негодяи в конце концов его узнали!
-- Привет, Ромуальд! -- ухмыльнулся хозяин гостиницы.--
Что, вернулся в родные края?
-- Черт возьми, тебе что, признаться было трудно? --
накинулся на него полевой жандарм.
Они дружно рассмеялись. Их глаза блестели от смеха, но
плотно сжатые губы выражали ненависть. Ромуальд почувствовал,
будто раскаленным железом провели по его ногам, будто яротный
град камней полетел ему в лицо. "Бог мой, зачем я приехал сюда?
Что мне тут понадобилось? Я мог бы преспокойно полюбоваться
замком, и не оставаясь на ночь в этой проклятой гостинице".
x x x
После кошмарной ночи, проведенной в единственной более или
менее пригодной для жилья комнате гостиницы -- с видом на пруд
(тот самый, которым завлекали туристов), знаменитая рыба
которого жирела на навозной жиже, машинном масле и неисчислимых
отбросах, плавающих по его поверхности,-- набив себе перед этим
желудок тушеной капустой с цесаркой, которую его буквально
силой заставили съесть вчера вечером, запивая белым вином,
"чтобы отметить его возвращение на родину", так вот, после
кошмарной ночи, в течение которой он вновь и вновь вспоминал
самые жестокие и самые кровавые эпизоды своего мученического
детства, он встал, сделал несколько упражнений, поглазел,
отхлебывая большими глотками кофе с молоком, на гадкий пруд за
окном и отправился на прогулку по деревне, где за каждым его
шагом следили, каждое его движение изучали и взвешивали те, кто
не пошел в поле и ждал, когда он проснется. Ромуальд направился
прямиком к лесу Грет, а оттуда -- к замку.
Когда смотришь на Фальгонкуль издалека, то вид у него все
еще горделивый. Два донжона, четыре угловые башни, дозорная
башня, высокие парапеты стен с бойницами стояли в окружении
деревьев и создавали впечатление совершенно целого
средневекового замка наподобие тех, что показывают в "Вечерних
посетителях". Увы, чем ближе подходил он к величественному
сооружению, тем все очевиднее становилась его дряхлость и
запущенность. Прокладывая себе путь сквозь заросли ежевики,
заполонившей все вокруг замка, Ромуальд в нескольких местах
порвал брюки. Ему пришлось перебираться через поваленные
молнией деревья, длиннющие стволы которых, обгорелые и с
ободранной корой, лежали на толстой подстилке из густого
кустарника. Наконец, он вышел на более или менее приличную
дорожку с колеей, заполненной стоячей водой. Он узнал дорогу на
Грет, которая вела от замка к шоссе и шла мимо болота до самой
лесопилки Пинотонов -- еще одна семейка проходимцев6 --
построенной на холме Лерб-о-Мит прямо при выезде на шоссе
Шабозон-Лез-Эглет.
Болото было совсем рядом. Ромуальд почувствовал его цепкий
запах прежде, чем заметил отливающую всеми цветами радуги
водную гладь с плавающими на ней водяными лилиями. Каждый вечер
лягушки устраивали здесь концерт в зарослях аврана, навевая
ранний сон на жителей деревни. Ромуальд направился к старому
подгнившему подъемному мосту, перекинутому через ров,
превращенный в кладбище сломанных велосипедов, разделанных под
орех автомобилей и просто в общественную помоцку. Пока он,
осторожно ступая, переходил мост, изъеденный жучками, то
спугнул несколько завтракавших на дне рва крыс, которые удрали
через слуховые окна в замок. С десяток мальчишек и трое или
четверо взрослых, среди которых был и жандарм, держась поодаль,
наблюдали за Ромуальдом. Преисполненные любопытства и
неосознанного почтения, они застыли неподвижно на дороге.
Ромуальд вступил на широкий двор, поросший высокой травой и
чахлыми кустиками кизила, ягоды с которых обклевывали дрозды,--
бывший парадный двор Фальгонкуля. Справа за конюшнями высилась
маленькая часовня, витражи которой давным-давно прибрал к рукам
некий набожный и предусмотрительный коллекционер. Посмотрев
налево, фотограф замер,-- бывший павильон, в котором
размещалась охрана замка, ныне ветхая лачуга, по-прежнему стоял
на свое месте -- заколоченный со всех сторон, безмолвный, как
могила. Именно здесь, в этих стенах, покрытых плесенью, прожил
он с бабушкой с двадцать девятого по сороковой год --
одиннадцать лет душевных страданий.
Ромуальд очнулся от задумчивости и тут только заметил
стадо овец и коз, которое паслось во дворе и объедало траву,
его траву. Белокурая девушка сидела на траве и вязала свитер.
Высоко задравшиеся юбки обнажали ее белые, мясистые, здоровые,
просто великолепные ляжки. Молодая особа оторвалась от вязания
и с удивлением остановила взор своих голубых глаз на Ромуальде.
Фотограф сразу же приметил во взгляде пастушки особый чарующий
блеск. Он почувствовал, как сильно дрогнуло его сердце -- и
слегка шевельнулось под ширинкой,-- как только он понял, что
девушка хорошо на удивление, очаровательно прекрасна той
диковатой красотой, которая присуща нашим деревенским девушкам.
"Надо же, уж не Ромуальд ли Мюзарден явился? -- подумала
пастушка Ирен.-- Чутье мне правильно подсказало пригнать стадо
сюда и подождать..."
Она встала, заботливо показав свой зад -- своенравный,
игривый, располагающий к себе и в меру упитанный -- горожанину,
смешавшемуся среди трав -- щеки порозовели, смущенный взгляд.
Она положила вязание на землю, шуганула трех коз и, улыбаясь
как звезда телеэкрана -- еще в совсем юные годы она умудрилась
перенять улыбку у обольстительных парижских красавиц --
направилась, покачивая бедрами, к Мюзардену.
-- Что вам угодно, мсье? -- спросила пастушка.
-- Я, гм,-- замялся сразу поглупевший Ромуальд, вдыхая
здоровый запах полей, какого не купишь в Париже, исходивший от
божественного создания.-- Я, гм, да. Я Рому..., Роро...,
Рому...
-- Ромуальд Мюзарден, держу пари? -- улыбнулась Ирен,
показав свои прекрасные зубы.
-- Да, это в самом деле я.
А Париже ему никогда не доводилось видеть ничего более
возбуждающего, а главное, более здорового и аппетитного,
абсолютно ничего поддельного не было в этой редкостной,
потрясающей девице, крупной и хорошо сложенной, от которой
пахло полевыми травами после дождя и свежим конским навозом еще
в пятнадцати с гаком шагах, и которая плевать хотела на все
институты красоты; настоящая крестьянка из тех, каких больше
почти совсем не встретишь, а если и встретишь, то в редких,
затерянных уголках Франции, в стороне от оживленных
магистралей, вдали от больших дорог.
Ирен провела рукой по своим длинным белокурым волосам,
пряди которых падали ей на плечи словно колосья хлеба под
ласковым ветерком. Ни грамма косметики не было на ее прекрасном
лице, словом, она была из числа тех обитательниц полей и лесов,
которые надевают нижнее белье только с наступлением январских
морозов.
-- Я приехал, гм, взглянуть на замок своих предков,--
улыбнулся Ромуальд.
Он произнес "прэ-эдкоф", красиво поведя подбородком, к
нему понемногу возвращалась уверенность в себе. Он оценивающе,
но не нагло оглядел плутовку:
-- А что... а вы кто же будете?
Он показал рукой на овец и коз, которые перестали жевать и
уставились на него.
-- Эти очаровательные животные ваши?
-- Да. Я пасу стадо нашего мэра, Габриэля Фроссинета. Меня
зовут Ирен. Ирен де Везуль (она произнесла Взуль, как написано
ниже). Де Взуль. Такая вот у меня фамилия, а все потому, что я
сирота, и нашли меня вот уже как двадцать один год на вокзале в
Везуле. Меня отдали под опеку мсье Фроссинету, вот я и пасу его
стадо...
Фроссинет... Фроссинет. Ромуальд порылся у себя в памяти.
Ах, да, еще одна сволочная семейка, богатые фермеры, у них
денег куры не клюют, не амбары, а целые склады всякого добра,
богатеи, а ему завидовали, хотя и был он нищим, мечтали о такой
же частичке "де" перед фамилией, о голубой крови; люди, которым
их собственные свиньи могли бы дать урок чистоплотности:
уважаемые люди, перед которыми снимали шляпу на всех собраниях
фермеров в районе, но которые по-прежнему устраивали уборные в
глубине сада и со шведским презрением относились к тем немногом
ненормальным и округе, кто обзаводился ванными м туалетами у
себя в доме.
-- Хотите, я пойду вместе о вами осмотреть замок? --
любезно предложила девушка.-- А то там все полы в дырах.
Сплошные ловушки. Там опсоно. Того и гляди свалишься
куда-нибудь.
-- С удовольствием, мне...
Она повела рукой словно хотела взять его за руку. Он стоял
вплотную к ней. У него было впечетление, будто он идет где-то в
середине июня по цветущему клеверному полю. Хотелось поскорее
очутиться о ней в каком-нибудь укромном уголке замка, прижать
ее изо всех сил к себе. Мысленно он уже гладил свомми пылающими
руками ее бедра.
-- Пойдемте туда сразу же, да, срезу же туда...-- сказал
он.
Она уже двинулась к обветшавшему крыльцу замка. Он
посмотрел, как она играет бедрами, зад низковат, но не слишком,
посмотрел на ее округлые белые икры, на босые ноги в траве. И
поспешил вслед за ней, мысленно готовый открыть бал, радостная
флейта уже эапела, готовая сыграть все румбы мира.
Мальчишки и мужики так и замерли на мосту, вытаращив глаза
и затаив дыхание.
-- Ну, с этим Ромуальдом дело решенное! -- расхохотался
жандарм.-- Попал в лапы Ирен! Лопух! По правде говоря, лучше бы
он и не возвращался в Кьефрен.
Во время долгого путешествия по совершенно необитаемому
жилищу -- казалось, что обосновавшиеся в его стенах крысы,
летучие мыши, змеи, мокрицы, ночные и дневные пауки и допускать
никого туда не желают -- огромные пустые залы с гибельными
сквоэняками, длиннющие темные коридоры, где, так сказать,
никогда не стихала мало вдохновляющая музыка ветра, комнаты с
проваливающимися полами, камины, забитые камнями и высохшими
трупами сов, кое-какая мебель, совершенно распотрошенная,
остатки рыцарских доспехов, несколько продырявленных картин
предков (дыры вместо глаз, поскольку это все были портреты),--
так вот, во время посещения замка Ромуальд раз пять норовил
облапить ее, повалить на пол, раз даже чуть было не полетев с
лестницы в северном донжоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18