Кто-то сводит счеты, гнусь такая! Ален никогда…
— Да вы присаживайтесь.
Она в конечном счете все же уступила ему, при этом тщательно прикрыла полами халата оголившиеся ноги.
— Как давно вы его любовница?
Она выпалила не задумываясь:
— Восемь месяцев и одну неделю.
Комиссар едва не улыбнулся такой точности.
— И как все началось?
— Я работала тогда официанткой в кафе «У почты». Он нет-нет да и забегал туда, сядет, как всегда, на одно и то же место, у окна, и глазеет на прохожих. Его все знали, здоровались, но сам он в разговор не вступал. А потом я приметила, что он стал вдруг пялиться на меня. — Она с вызовом взглянула на комиссара. — Вам и в самом деле охота узнать, как все у нас началось? Ладно! Расскажу, сами потом докумекаете, что он не такой человек, каким вы его себе представляете. Дальше — больше, Ален стал захаживать и вечерами пропустить рюмочку. Как-то раз задержался до закрытия. Поначалу я все подтрунивала над его громадными из-за очков глазищами, которыми он так и высматривал меня, где бы я ни находилась в зале. А тут еще свидание у меня было оговорено с одним виноторговцем, с ним вы еще столкнетесь. Так вот мы повернули направо в улочку и…
— Что потом?
— Как что? Улеглись на лавочку на Марсовом поле!
Смекаете для чего? Обычно раз-два и готово. Разделались с этим, и я потрусила одна через площадь домой, вдруг слышу — шаги позади. Это был доктор. Немного струхнула. Обернулась и спрашиваю: чего, мол, надо. А он сконфузился, не находит, что ответить. А потом, знаете, тихо так пробормотал: «Ну зачем вы это сделали?» Я чуть со смеху не упала: «А вам что, завидно?» — «Меня это опечалило». — «Это отчего же?» А кончилось все объяснением в любви, в которой он, дескать, никак не решался до этого мне признаться, заверениями, что он человек глубоко несчастный. Вам смешно, да?
— Нет.
Все верно. Мегрэ не улыбался. Он прекрасно представлял себе Алена Верну в подобной ситуации.
— Так мы и колобродили до часу, а то и до двух ночи.
Я не выдержала и к концу разревелась.
— Он вас проводил до дому?
— Не в тот вечер. Это длилось еще целую неделю.
И почти все эти дни Ален просиживал в кафе, так и зыркая мне вслед. Ревновал даже тогда, когда я благодарила какого-нибудь мужчину за чаевые. Таким остался и до сих пор. Требует, чтобы я сидела дома и не высовывалась.
— Бьет?
Женщина инстинктивно подняла руку к синяку на щеке, рукав халата сполз, обнажив другие следы насилия, видимо оставшиеся после сжатия запястий крепкими пальцами.
— Это его право, — повторила она не без гордости.
— И часто так бывает?
— Почти каждый раз.
— Но почему?
— Если вы не догадываетесь, чего же тогда объяснять.
Любит, и все. А вынужден жить с женой и детьми. Он не выносит не только ее, но и малолеток.
— Так и сказал?
— Сама знаю.
— А вы ему рога наставляете?
Она замкнулась, одарив его лютым взглядом.
— Что, сболтнул кто-то? — И добавила более сухо: — Первое время случалось, когда я еще не поняла ничего.
Думала, с ним, как и с остальными, без разницы. Когда занимаешься этим с четырнадцати лет, становится как раз плюнуть. А он, узнав, аж взревел, думала, прикончит на месте. Я не попусту это говорю. Настолько разъяренного мужика еще и не видела. Битый час лежал на кровати, глаза в потолок, кулаки сжаты. Я чувствовала: жутко маялся.
— А вы продолжали, да?
— Раза два-три. Дура была, вот что скажу вам.
— А с тех пор?
— Нет!
— Он приходит сюда каждый вечер?
— Почти.
— Вчера ждали его?
Она замешкалась с ответом, гадая, как скажутся ее ответы на Алене, и желая любой ценой выгородить его.
— Какая разница?
— Но вам ведь нужно время от времени сходить на рынок.
— А я в город ни ногой, тут на уголочке у нас есть бакалейная лавка.
— А все остальное время проводите здесь, этакой затворницей?
— Никто меня не запирал. Дверь-то я открыла, вот вам и доказательство.
— А он никогда так не ставил вопрос: не хотел посадить вас под замок.
— Как это вы догадались?
— Он уже проделывал это с вами?
— Было, целую неделю продержал.
— Соседи заметили?
— Конечно.
— Потому-то он и вернул вам ключ, да?
— Откуда мне знать почему. Никак не возьму в толк, к чему вы клоните.
— Вы его любите?
— Уж не воображаете ли вы, что я вела бы такую жизнь, не будь этого?
— Он дает вам денег?
— Когда может.
— Я-то считал его человеком состоятельным.
— Все так думают, а на деле он как тот юноша, что вынужден каждую неделю клянчить у отца хоть несколько франков. Все они живут там кучей, в одном доме.
— Причина?
— А я знаю?
— Он мог бы работать.
— Это его дело, не ясно, что ли? Иногда папаша неделями не дает ему ни гроша.
— Как сейчас, правда?
Она передернула плечами:
— Ну и что? Когда-то и я невесть что воображала себе насчет тех, кто слывет богатеньким. А на поверку — одна показуха, да-да! Домина что надо, а внутри — пусто. Они то и дело цапаются друг с другом — лишь бы выдоить немного деньжат у старика, а поставщикам порой приходится ждать месяцами, пока им заплатят.
— Я полагал, что у Алена супруга с достатком.
— Если бы так было, она бы ни за что не выскочила за него замуж. Жена-то как раз и рассчитывала потрясти его мошну. А когда обнаружила, что он гол как сокол, то ужас как возненавидела его.
Последовала достаточно продолжительная пауза. Мегрэ неспешно, задумавшись, набивал трубку.
— Чем это вы озаботились? — не выдержала она.
— Думаю, вы действительно его любите.
— Дошло наконец! — Ее ирония прозвучала горько. — Я вот все голову ломаю, — продолжала Луиза, — и никак не могу понять, ну что к нему вдруг люди привязались.
Читала тут газету. Прямо не говорят, но чувствую, что его подозревают. А давеча слышала, как бабы под окном во дворе сплетничали, нарочно ведь орали погромче, чтобы я ни словечка не упустила.
— И о чем же шла речь?
— О том, что уж если начали искать психа, то не надо, мол, далеко ходить.
— Догадываюсь, они слышали, какие вы тут устраивали сцены!
— Ну и что? — Она вдруг взъярилась и вскочила со стула. — Так вам тоже вздумалось объявить его чокнутым лишь потому, что он влюбился в такую девку, как я, и ревнует ее ко всякому встречному-поперечному?
Мегрэ тоже встал и, пытаясь ее успокоить, положил на плечо Сабати руку, но она гневным движением сбросила ее.
— Признайтесь, что носитесь с этой мыслью.
— Не я это придумал.
— Так считаете или нет, что он сбрендил?
— Ясное дело нет, раз он вас любит.
— И все же он чуть того, тронулся, да?
— Пока не появятся доказательства, у меня нет ни малейших оснований делать такие выводы.
— Что, собственно говоря, это означает?
— То, что вы славная девушка и что…
— Никакая я не «славная девушка», всего лишь сволочь и потаскуха и не заслуживаю того, чтобы…
— Нет, вы именно такая, как я сказал, и обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы выявить настоящего убийцу.
— Вы убеждены, что это не он?
Мегрэ вздохнул и, явно поставленный в затруднительное положение, принялся разжигать трубку, дабы сохранить самообладание.
— Видите, вы не осмеливаетесь заявить об этом прямо!
— Луиза, повторяю, вы неплохая девушка. И я, наверное, еще навещу вас…
Но она уже потеряла в него веру и, захлопывая за комиссаром дверь, проворчала:
— А пошли вы все с вашими обещаниями!..
С лестницы, у подножия которой его по-прежнему поджидали ребятишки, он, как ему почудилось, услышал и окончание фразы, сказанное ею для себя самой:
— Вообще вы всего лишь грязный флик.
Глава 5
Партия в бридж
Выходя в четверть девятого из дома на улице Клемансо, они чуть было инстинктивно не отступили — настолько поразительной показалась охватившая их внезапно тишина. Дело в том, что к пяти часам пополудни на город опустилась настоящая тьма египетская, и пришлось даже всюду зажечь фонари. Пара хлестких оглушительных раскатов грома — и облака разрешились наконец-то от своего тяжкого бремени, но не дождем, а градом, шквалистый ветер вмиг смел с улиц прохожих, а по мостовым вприпрыжку, мячиками пинг-понга, поскакали белые катышки.
Мегрэ, находившийся в тот момент в кафе «У почты», поднялся и вместе с остальными посетителями, дружно ринувшимися к окнам, зачарованно уставился на это причудливое зрелище как на своеобразный природный фейерверк.
А сейчас, когда буйство стихии осталось в прошлом, было даже немного не по себе не слышать более ни дробного стука дождя, ни взрывных всхлипываний вихря, а вместо этого спокойно рассекать присмиревшую массу воздуха и, подняв голову, различать в просветах между крышами блеск звезд в ночном небе.
И возможно, именно из-за этой тишины, которую нарушал лишь шум их шагов, оба они помалкивали, поднимаясь по улочке к площади Вьет. И как раз на подходе к ней едва не столкнулись с застывшим в темноте мужчиной, носившим на рукаве пальто белую повязку и державшим в руках дубинку; тот, не обронив ни слова, проводил их взглядом.
Через несколько шагов Мегрэ уже приоткрывал рот, чтобы задать другу вопрос, но тот, угадав его реакцию, поспешил разъяснить:
— Незадолго до конца рабочего дня мне позвонил комиссар. Это исподволь готовилось уже со вчерашнего дня. А нынешним утром мальчишки разбросали по почтовым ящикам приглашения. Собрание состоялось в шесть часов, и они сформировали комитет бдительности.
И это «они», естественно, не относилось к мальчишкам, а обозначало все враждебные кастовой группе элементы в городе.
Шабо добавил:
— Мы не можем помешать им поступать таким образом.
Перед самым домом Верну на улице Рабле, на тротуаре, также стояли трое мужчин с повязками, наблюдая, как они подходят. Они не представляли собой патруль в точном смысле этого слова, просто стояли там, как на посту, и вполне можно было предположить, что они поджидали их, сейчас остановят и, возможно, даже помешают войти в особняк. В самом низкорослом из троих стражей Мегрэ, как ему показалось, узнал тщедушный силуэт преподавателя Шалю.
В общем-то это впечатляло. Шабо даже заколебался, а стоит ли идти ко входу? Не исключено, что он подумывал, не лучше ли пройти мимо, продолжая движение.
Бунтом тут пока еще не пахло, даже о нарушении общественного порядка речи не было, и все же впервые они столкнулись со столь очевидным проявлением народного недовольства.
Внешне невозмутимый, держась с большим достоинством и даже не без некоторой торжественности, следователь, все же решившись, подошел к крыльцу, поднялся по ступенькам и взялся за рукоятку молотка, возвещавшего о приходе посетителей.
Позади них никто не перешептывался, не отпускал шуточек. Трое наблюдателей по-прежнему, не говоря ни слова, смотрели на них.
Стук молотка отозвался где-то в глубине дома, словно эхо в церкви. И тотчас же будто специально поджидавший их по ту сторону двери дворецкий загремел цепочками, засовами и с молчаливым полупоклоном пропустил их внутрь.
В обычных условиях такого просто не должно было быть, и Жюльен Шабо даже запнулся на пороге, возможно уже сожалея, что пришел сюда.
В огромном, с танцевальный зал, салоне сияла великолепная хрустальная люстра, на отдельных столиках уютно светились другие лампы, по углам и вокруг камина группировались кресла не менее чем на сорок персон.
Но лишь с одного из них — необъятных размеров, работы мастеров стиля Людовика XIII, — откуда-то из самой глубины помещения поднялся и двинулся им навстречу с протянутой рукой Юбер Верну в венчике белокурой шелковистой шевелюры.
— Вчера в поезде я обещал принять вас сегодня у себя дома как друга. Нынешним утром я специально звонил нашему другу Шабо, дабы удостовериться, что вы непременно придете.
Он был одет во все черное, чем-то походившее на смокинг, на груди болтался подвешенный на ленточке монокль.
— Моя семья спустится с минуты на минуту. Не понимаю, чего они медлят.
При скупом освещении дорожного купе Мегрэ плохо рассмотрел своего спутника. Сейчас Юбер Верну показался ему куда старше. Механическая, точно на рессорах, жесткость походки, проявившаяся, когда он пересекал салон, выдавала в нем давнего артритчика. Лицо выглядело одутловатым, его розовый цвет — чуть ли не искусственным.
Почему при этом комиссара посетила мысль об актере, сильно постаревшем, но все еще силившемся играть свою роль, живущем в постоянном страхе перед перспективой того, что в один прекрасный день публика заметит, что перед ней выступает уже полутруп?
— Надо сообщить им, что вы уже пришли.
Он позвонил и вызвал дворецкого.
— Ступайте узнайте, готова ли мадам. Предупредите также мадемуазель Люсиль, доктора и мадам…
Что-то было не так. Верну явно испытывал раздражение оттого, что членов семьи в салоне еще не было.
Стремясь вернуть ему хорошее настроение, Шабо взглянул на три подготовленных для игры в бридж столика и спросил:
— Анри де Верженн приедет?
— Нет, он позвонил и извинился. Сказал, что буря порушила аллею парка их замка так, что он не может вывести автомобиль.
— А что Омаль?
— Нотариус утром заболел гриппом. С полудня — на постельном режиме.
В общем, ждать больше было некого. И даже близкие, похоже, испытывали сомнения, стоит ли им сегодня спускаться в салон. Дворецкий, во всяком случае, еще не вернулся. Юбер Верну показал на батарею бутылок с напитками, которыми был уставлен отдельный столик.
— Угощайтесь, пожалуйста. Прошу меня извинить, надо на минуточку отлучиться.
Он сам пошел убеждать членов своей фамилии, тяжело поднимаясь по широкой с каменными ступенями лестнице с оградой из кованой стали.
— Сколько человек обычно собирается на эти вечера для игры в бридж? — приглушенно спросил Мегрэ.
— Не так уж и много. Пять-шесть, не считая домашних Верну.
— И они, как правило, уже тут ко времени твоего прихода?
Шабо нехотя кивнул. Кто-то бесшумно вошел, оказалось, что это доктор Ален Верну, который даже не удосужился переодеться и был одет все в тот же плохо выглаженный костюм, что и утром.
— Вы одни?
— Ваш отец только что пошел наверх.
— Да, я встретил его по пути сюда, на лестнице. А как с дамами?
— Полагаю, что к ним-то он и направился.
— Не думаю, что придет кто-либо еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18