его ноздри уловили знакомый запах трубочного дыма. Было слышно, как мужчина внутри дома беспрестанно производит какие-то движения.
— Хочу взглянуть, как он выглядит… — вполголоса произнес он.
Хозяйка дома беззлобно бросила Мегрэ:
— Слышите, что говорит мой муж? Входите. Он не может покинуть кровать.
У сидевшего в комнате мужчины лицо обросло густой щетиной; вокруг него были разбросаны газеты и дешевенькие издания романов. Он курил пенковую трубку с длинным черенком, а на ночном столике под рукой стоял литр белого вина и рюмка.
— Это все ноги, — объяснила Леонтина. — С тех пор, как их защемило буферами двух вагонов. Он ведь железнодорожник. Размозжило до костей.
Кружевные занавески смягчали дневной свет, а два цветочных горшка с геранью оживляли подоконник.
— Я прочитал все, что о вас написано, месье Мегрэ.
Весь день только книжками да прессой и занимаюсь.
Раньше-то я этим вообще не интересовался. Леонтина, принеси-ка еще рюмку для гостя.
Мегрэ не мог отказаться. Он чокнулся с инвалидом.
Затем, воспользовавшись тем, что жена последнего держалась рядом, вытащил из кармана отрезок свинцовой трубы, который выпросил у Шабо.
— Вам знаком этот предмет?
Она ничуть не разволновалась. Просто сказала:
— Конечно.
— Где вы его видели в последний раз?
— На большом столе, что в салоне.
— У Робера де Курсона?
— Да, у месье. Его принесли из сарая, где в последнюю зиму пришлось заменить часть водопроводных труб, так как из-за заморозков некоторые из них полопались.
— И он хранил этот обломок на столе?
— Да чего там только не валялось. Салон, называется.
Да это просто комната, в которой он жил и одновременно работал.
— Вы убирались там?
— Делала только то, что хозяин позволял, то есть подметала пол, стирала пыль — при этом, не дай Бог, что-нибудь сдвинуть с места! — и мыла посуду.
— Он был маньяком?
— Я этого не говорила.
— Комиссару можешь довериться, — шепнул ей муж.
— Мне не пристало жаловаться на него.
— За исключением того, что он месяцами тебе не платил за работу.
— Это не его вина. Если бы те, кто живет напротив, давали ему деньги, что должны были…
— А вас не подмывало выбросить этот кусок трубы?
— Естественно, пыталась. Но он приказал его оставить.
Использовал как пресс-папье. Помню еще, как однажды заявил, что он может пригодиться на тот случай, если к нему вдруг пожалуют воры. Странная мысль — ведь на стенах висело столько ружей. Он их коллекционировал.
— Это правда, месье комиссар, что его племянник покончил с собой?
— Да.
— Вы считаете, что это он совершал убийства? Еще рюмочку белого? Видите ли, я всегда говорил жене, что даже не пытаюсь понять причуды богатеньких. Они и думают, и чувствуют иначе, чем мы.
— А вы знакомы с семейством Верну?
— Как и все, встречал их на улице. Слушок прошел, что они совсем обезденежили и даже брали взаймы у слуг; наверное, так и было, поскольку хозяин Леонтины не получал более содержания и не мог ей платить.
Жена тайно подавала мужу знаки, чтобы тот не очень-то распускал язык. Ему особенно и нечего было рассказывать, но он обрадовался случайному собеседнику, тем более что им оказался сам комиссар Мегрэ.
А тот покинул их с горьковатым привкусом белого вина во рту. На обратном пути улицы были несколько оживленнее. Молодые парни и девушки на велосипедах возвращались из города. В обратном направлении тянулись целыми семьями.
Вся правоохранительная верхушка, надо полагать, по-прежнему заседала во Дворце правосудия. Но Мегрэ не захотел присоединяться к ним, ибо он не желал как-то влиять на решение, которое тем предстояло принять.
Постановят ли они закрыть дело, сочтя самоубийство доктора признанием вины?
Это было вполне вероятно, но в этом случае Шабо до конца жизни будут мучать угрызения совести.
Когда он добрался до улицы Клемансо и бросил взгляд вдоль улицы Репюблик, то увидел на обоих ее тротуарах чуть ли не толпу, люди прогуливались, выходили из кинотеатра, а на террасе кафе «У почты» были заняты все столики. Солнце уже светилось багровыми тонами приближавшегося вечера.
Комиссар направился к площади Вьет, прошел мимо дома своего друга, разглядев за окнами второго этажа мадам Шабо. Вот и улица Рабле, где у особняка Верну все еще гужевались зеваки, но поскольку сей дом посетила смерть, жители предпочитали находиться от него на некотором расстоянии — большинство стояло на противоположном тротуаре.
Мегрэ все твердил и твердил себе, что это дело его не касается, что сегодня вечером он уедет отсюда поездом, что рисковал вызвать всеобщее недовольство и поссориться со своим другом.
И все-таки, так и не совладав со своей натурой, протянул руку к дверному молоточку. Ждать пришлось долго, под перекрестными взглядами прогуливавшихся горожан; наконец послышались шаги, и дворецкий приоткрыл створку двери.
— Я хотел бы повидать месье Юбера Верну.
— Он не принимает.
Мегрэ все равно вошел в прихожую, хотя его никто туда и не приглашал. Холл был погружен в полумрак.
Стояла мертвая тишина.
— Он в своих покоях?
— Думаю, он в кровати.
— Скажите: окна вашей комнаты выходят на улицу?
Дворецкий заметно смутился, заговорил тише:
— Да. На четвертом. Мы с женой спим в мансарде.
— И вы можете просматривать дом напротив?
Они не уловили ни звука, но дверь салона приоткрылась, и Мегрэ узнал в ее проеме силуэт свояченицы Юбера Верну.
— Что такое, Арсен?
Она, конечно, видела комиссара, но обращалась не к нему.
— Я сказал господину Мегрэ, что месье не принимает.
Она все же повернулась к посетителю:
— Вы хотите поговорить с моим зятем? — Она смирилась с неизбежностью визита комиссара и приоткрыла дверь пошире. — Входите.
Женщина находилась одна в обширном салоне с опущенными на окнах шторами; на одноногом столике стояла единственная лампа, кое-как освещавшая помещение. Ни открытой книги, ни газеты, ни какого-нибудь рукоделия — ничего. Она, должно быть, так и сидела тут в одиночестве, в полнейшем безделье, когда он поднял входной молоточек.
— Я могу принять вас вместо него.
— Но я хотел увидеться именно с ним.
Тогда она подошла к столику, на котором стояли несколько бутылок, схватила одну из них, в которой, судя по этикетке, находилась водка из виноградников Бургундии, но теперь она была пуста.
— В полдень бутылка была заполнена наполовину, а он находился тут не более четверти часа, пока мы еще сидели за столом.
— И часто с ним такое случается?
— Почти ежедневно. А теперь он будет спать до пяти или шести вечера, а потом глядеть на мир мутным взором. Мы с сестрой пытались прятать спиртное, но он все равно ухитряется делать по-своему. Так пусть уж это происходит здесь, нежели в Бог ведает каком питейном заведении.
— А он их посещает?
— Откуда нам знать? Он уходит тайком, через заднюю дверь, а когда уже потом мы видим, как у него глаза лезут на лоб и начинает путаться речь, становится ясно, что это значит. Кончит так же, как и его отец.
— И давно это началось?
— Тянется уже годами. Допускаю, что и раньше он попивал, но, видно, это не так бросалось в глаза. Он выглядит моложаво, но на самом-то деле ему уже шестьдесят семь лет.
— И все же я попрошу дворецкого провести меня к нему.
— Вы не хотите прийти попозже?
— Я вечером уезжаю в Париж.
Она поняла, что дискутировать далее бесполезно, и встряхнула колокольчик. Появился Арсен.
— Проводите господина комиссара к месье.
Арсен удивленно взглянул на нее, будто спрашивая, достаточно ли она обдумала это распоряжение.
— Будь что будет!
Без дворецкого Мегрэ, бесспорно, потерялся бы в коридорах, которые все время пересекались — широкие и гулкие, как в монастыре. Он мельком увидел кухню, где поблескивала медная посуда и, как и в Гро-Нуайе, на столе стояла бутылка белого вина, вероятнее всего предназначенная для Арсена.
Тот, казалось, перестал что-либо понимать в поведении Мегрэ. После заданного вопроса о его личной комнате, он ожидал настоящего допроса. А комиссар ни о чем его более не спрашивал.
В правом крыле первого этажа дворецкий постучал в резную дубовую дверь.
— Это я, месье! — произнес он, повысив голос, чтобы его услышали изнутри. — Поскольку оттуда донеслось какое-то неразборчивое бормотание, Арсен добавил: — Со мной рядом находится комиссар, и он настаивает на том, чтобы встретиться с вами.
Какое-то время они неподвижно простояли около входа, в комнате кто-то ходит туда-сюда, наконец дверь приоткрылась.
Свояченица не ошиблась, говоря о вылезавших из орбит глазах, которые сейчас с каким-то изумлением уставились на Мегрэ.
— Это вы! — прошепелявил заплетающимся языком Юбер Верну.
Он лежал, должно быть, в одежде. Та была сильно помята, волосы свешивались прядями на лоб, и он машинальным жестом провел по ним рукой.
— Что вам угодно?
— Хотел поговорить с вами.
Хозяину сейчас было трудно выставить его вон. Верну, видимо еще не пришедший в себя окончательно, посторонился. Помещение было очень просторное, весьма сумрачное, выделялись кровать с деревянным резным балдахином и выцветшие шелковые шторы на окнах.
Вся мебель была старинная, более или менее выдержанная в одном стиле и напоминала обстановку часовни или ризницы.
— Позвольте?
Верну прошел в ванную, налил стакан воды и прополоскал горло. Вернувшись, он почувствовал себя немного получше.
— Присаживайтесь. В это кресло, пожалуйста. С кем-нибудь уже виделись?
— С вашей свояченицей.
— И она, конечно, сказала, что я напился.
— Она показала мне бутылку из-под виноградной водки.
Он передернул плечами:
— Одна и та же песня. Женщины не могут этого понять. Мужчина, которому внезапно сообщили о смерти сына… — На глаза Верну навернулись слезы. Голос спал, стал плаксивым. — Это тяжелый удар, комиссар. Особенно когда сын единственный. Что поделывает его мать?
— Ни малейшего представления…
— Она непременно сошлется на то, что плохо себя чувствует. Это ее излюбленный трюк. Заболела и все, и никто ничего не решается ей сказать. Понимаете меня?
И тогда ее во всем подменяет сестра: она называет это «прибрать дом к рукам»…
Юбер Верну невольно заставлял воспринимать себя как бывалого актера, который любой ценой стремится возбудить к себе жалость. Выражение его слегка одутловатого лица менялось с потрясающей быстротой. Всего за несколько минут на нем последовательно проступили огорчение, некоторая боязнь, затем родительская боль в связи с утратой любимого чада, горечь в отношении обеих женщин. Теперь на поверхности вновь появился страх.
— И с какой стати вы захотели увидеться со мной?
Мегрэ, который так и не сел в указанное ему кресло, вытащил из кармана обрезок трубы и положил его на стол.
— Вы частенько захаживали к вашему шурину?
— Примерно раз в месяц, приносил ему деньги. Предполагаю, вас уже уведомили о том, что я его содержал?
— Следовательно, вы заметили на его письменном столе этот предмет?
Верну пребывал в нерешительности, осознавая, что ответ на этот вопрос имел решающее значение и что ему следовало, не медля ни секунды, принять решение.
— Полагаю, что да.
— Этот обломок трубы — единственная материальная улика в этом деле. И до настоящего времени, как мне представляется, никто так и не понял всей ее важности.
Мегрэ все же сел, выудил из кармана трубку, набил ее табаком. Верну продолжал стоять, черты его лица напряглись, как при сильной головной боли.
— У вас есть минутка выслушать меня? — И не дожидаясь ответа, Верну, продолжил: — Твердят, что все три преступления более или менее идентичны, не замечая, что первое из них, по сути, полностью отличается от двух остальных. Вдова Жибон, как и Гобийяр, были убиты хладнокровно и преднамеренно. Человек, позвонивший в дверь бывшей акушерки, заявился к ней с целью прикончить ее и сделал это мгновенно, тут же, в коридоре. Стоя на пороге, он уже держал эту штуку в руке. Когда спустя пару дней он напал на Гобийяра, то, возможно, не метил именно в него, он просто бродил по городу в поисках, кого бы прибить. Понимаете, что я хочу этим сказать?
Верну во всяком случае очень старался, делал неимоверные, почти болезненные усилия, чтобы уяснить, к каким выводам пытается прийти Мегрэ.
— Дело Курсона в этом плане выглядит совсем по-иному. Войдя в его комнату, убийца не имел при себе оружия.
Мы можем сделать вывод, что на тот момент у него не было смертоносных намерений. Но произошло что-то такое, что толкнуло его на преступление. Чего доброго, поведение самого Курсона, зачастую носившее провокационный характер, возможно, даже какой-то угрожающий с его стороны жест.
Мегрэ на минутку прервался, чтобы чиркнуть спичкой и разжечь трубку.
— Что вы думаете об этом?
— О чем?
— О моих выкладках.
— Я полагаю, что с этой историей теперь покончено.
— Даже если это так, я все равно пытаюсь разобраться в ней.
— Безумец не станет обременять себя этими соображениями.
— А если речь идет не о сумасшедшем, во всяком случае не о таком, в каком смысле обычно понимают это слово? Проследите за ходом моих рассуждений еще немного. Некто вечером приходит к Роберу де Курсону, нисколько не таясь, поскольку никаких дурных намерений у него еще не было, и потом по неясным пока для нас причинам доходит до состояния, при котором убивает того. Он не оставляет после себя никаких следов, забирает с собой орудие убийства, и это указывает на то, что он не хотел, чтобы его разоблачили.
Значит, речь идет о человеке, который знает жертву и имеет обыкновение посещать ее в этот час. И полиция неизбежно начнет вести поиск в этом направлении.
И у нее есть все шансы в конечном счете выйти на виновного.
Верну глядел на комиссара с видом человека, усиленно над чем-то размышлявшего, взвешивавшего все «за» и «против».
— А теперь предположим, что совершено новое преступление, причем в другом конце города и в отношении лица, не имеющего ничего общего ни с убийцей, ни с Курсоном. Что случится после этого?
Собеседнику комиссара не удалось скрыть промелькнувшую на его лице улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18