Ты ведь тоже через…
— Да, и я.
— И какие строишь планы?
— Готовясь к пенсии, даже купил домик в деревне на берегу Луары.
— Будешь там скучать.
— А тебе разве тоскливо здесь?
— Это не одно и то же. Я тут родился, как и мой отец.
Всех знаю в лицо.
— Жители вроде бы выказывают недовольство.
— Едва приехав, ты уже это уловил? Так оно и есть.
Думаю, сие неизбежно. Добро бы хоть одно преступление. Особенно первое.
— Почему так?
— Потому что жертва — Робер де Курсон.
— Его не любили?
Следователь ответил не сразу. Было заметно, что он тщательно подбирает слова.
— В сущности, простые люди знали его мало, разно что встречали на улицах.
— Женат? Дети?
— Убежденный холостяк. Чудак, но славный. Если бы убили только его, население восприняло бы это довольно равнодушно. Слегка пощекотало бы нервы, как обычно бывает при преступлениях. А тут целый залп: после него старуха Жибон, а теперь и Гобийяр. Завтра я ожидаю…
— Уже началось.
— Ты о чем?
— О группе, которая держалась в стороне, полагаю, что это и есть твои «простолюдины», как и те, что вышли вслед за нами из кафе «У почты», — они-то уж точно не скрывали своей неприязни.
— Ну до этого еще не доходит, однако…
— Горожане в целом стоят на очень левых позициях?
— И да, и нет. Но суть не совсем в этом.
— Не любят семейку Верну?
— Тебе об этом сказали? — Пытаясь выиграть время, Шабо стал задавать вопросы: — А почему это ты не садишься? Может, еще рюмочку? Попытаюсь тебе объяснить. Не так уж и легко это сделать. Ты знаешь, что такое Вандея, хотя бы по той репутации, которая у нее сложилась. Долгое время те, кто задавал тут тон, были владельцами замков, графами, виконтами и прочими мелкими «де», которые общались почти исключительно между собой, образуя замкнутое сообщество. Живы они и до сих пор, хотя почти все разорились и социального веса уже не имеют. Правда, кое-кто и сейчас пыжится, но на таких посматривают с жалостью. Понимаешь?
— Ситуация, типичная для сельской местности.
— Сегодня их место заняли другие.
— Верну?
— Ты видел его, угадай, чем занимался его отец?
— Понятия не имею!
— Торговал скотом. Дед батрачил на ферме. А отец Верну скупал скотину в округе и гонял ее своим ходом целыми стадами до Парижа. Здорово заработал на этом. Притом сам так и остался грубым животным, всегда полупьяный, он, кстати, так и умер от delirium tremens. Его сын…
— Юбер? Тот, что с поезда?
— Он самый. Его послали учиться в колледже. Насколько помню, он даже осилил один год в университете. Перед смертью отец принялся скупать землю, фермы и скот, и Юбер унаследовал его дело…
— Одним словом, он торговец недвижимым и движимым имуществом.
— Так оно и есть. Его контора у самого вокзала. Помнишь большой домина из тесаного камня, там он и проживал до женитьбы.
— А женился на какой-нибудь девице из замка?
— Некоторым образом, но не совсем так. Она из Курсонов. Это тебе интересно?
— Разумеется!
— Заодно и составишь более четкое представление о городе. На самом деле Курсонов звали чуть иначе: Курсон-Лагранж. Вначале они вообще было просто Лагранж, добавив фамилии Курсон, когда купили одноименный замок. С тех пор сменилось три-четыре поколения. Теперь уж и не знаю, что продавал основатель этой династии.
Наверное, тоже скот, если не металлолом. Об этом все давно позабыли к моменту, когда на сцене появился Юбер Верну. Дети и внуки Лагранжей не работали. Местная аристократия приняла в свои ряды Робера де Курсона, того самого, которого убили; более того, он сделался авторитетнейшим специалистом в наших краях по части геральдики. Имеет ряд публикаций на эту тему. У него две сестры — Изабелла и Люсиль. Первая вышла замуж за Верну, который разом стал величать себя Верну де Курсон. Успеваешь следить за нитью моего рассказа?
— Это не так уж и трудно! Догадываюсь, что ко дню этого брака Курсоны опять скатились вниз по социальной лестнице и остались без гроша, верно?
— Почти. У них еще оставался гипотетический замок в лесу Мерван и особняк на улице Рабле — самое красивое здание в нашем городе, которое неоднократно собирались занести в список исторических памятников. Да ты и сам его увидишь.
— А Юбер Верну по-прежнему торгует имуществом?
— На его плечах лежит колоссальное бремя. С ними живет еще и Эмилия, старшая сестра его жены. Сын, доктор Ален, ты знаком с ним, не желает заниматься медициной и копается в каких-то исследованиях, которые ни франка дохода не приносят.
— Он женат?
— На мадемуазели де Кадей, чистокровной аристократке, которая одарила его тремя детьми. Младшему всего восемь месяцев.
— И все они устроились под отцовским крылышком?
— Дом достаточно велик, чтобы вместить всю семью, сам убедишься. Но и это еще не всё. У Юбера помимо сына Алена есть еще и дочь, Аделина, которая вышла замуж за некоего Пайе. Познакомилась она с ним на отдыхе в Руайане. Не ведаю, чем он занимается по жизни, но насколько довелось слышать, Юбер Верну содержит и эту чету. А те предпочитают пребывать в Париже.
Время от времени появляются здесь на несколько дней или недель, и это, смею думать, означает, что они сидят на мели. Теперь понимаешь ситуацию?
— А что я должен понимать?
Шабо печально улыбнулся, чем на какое-то мгновение напомнил Мегрэ прежнего товарища по учебе.
— Верно. Я с тобой беседую так, точно ты родом из этих мест. Ты видел Верну. Держится как самый первый из всех первых сельских дворян региона. Что касается его жены и свояченицы, то они чуть ли не соревнуются, стараясь перещеголять друг друга в том, чтобы заслужить еще большую ненависть к себе со стороны простых смертных. И все вместе образуют клан.
— Его члены общаются лишь с избранными?
Шабо второй раз за вечер покраснел.
— Этого не избежать, — еле слышно выдохнул он, словно чувствуя себя немного виноватым.
— Тем самым Верну, Курсоны и их друзья образуют в этом городе отдельный мирок.
— Точно. Я обязан встречаться с ними в силу служебного положения. И по сути они не столь уж невыносимы, какими кажутся. Готов поклясться, что Юбер Верну, например, это человек, который действительно преуспел в жизни. Он был очень богат. Теперь менее. И порой я даже задумываюсь: а при деньгах ли он вообще сейчас, поскольку с тех пор, как большинство фермеров стали собственниками, торговля землей — дело не столь прибыльное, как раньше; к тому же Юбер буквально раздавлен расходами, считая своим долгом содержать всех близких. Что до Алена, которого я знаю лучше, ему не дает покоя одна навязчивая идея.
— Какая же?
— Будет лучше, если ты узнаешь и об этом. Тогда, кстати, и поймешь, почему мы с ним недавно на улице обменялись тревожными взглядами. Я уже говорил тебе, что отец Юбера Верну умер от белой горячки. По материнской линии, то есть, со стороны Курсонов, прошлое с медицинской точки зрения выглядит отнюдь не лучшим образом. Старый Курсон покончил с собой при достаточно загадочных обстоятельствах, правду о которых продолжают скрывать. У Юбера был брат, Базиль, о нем никогда не упоминают, но известно, что он лишил себя жизни в семнадцать лет. Выходит, как далеко ни копни в генеалогии их семьи, все равно наткнешься либо на безумцев, либо на эксцентричных личностей.
Мегрэ слушал, лениво попыхивая трубкой, при этом нет-нет да и пригублял рюмку с коньяком.
— По этой причине Ален изучал медицину и работал интерном в больнице Святой Анны. Утверждают — полагаю, не без резона, — что большинство медиков специализируются по тем болезням, которые, как они считают, угрожают им самим. У Алена идефикс, что он родом из семьи сумасшедших. Заявляет, что его тетка, Люсиль, уже наполовину помешалась. Хотя в беседах со мной прямо этого не утверждал, но я убежден, что он также с подозрением следит за поведением не только отца и матери, но и собственных детей.
— А местные жители в курсе?
— Некоторые болтают на эту тему. В маленьких городах люди вообще несдержанны на язык. И с недоверием относятся к тому, кто хоть в чем-то живет не как все.
— А после первого происшествия этот треп усилился?
Шабо, не задумываясь ни на секунду; кивнул.
— Почему?
— Поскольку знают или считают себя осведомленными о том, что Юбер Верну и его шурин Курсон не ладили между собой. А может и потому, что проживали они в стоящих друг против друга домах.
— Они встречались?
Шабо произнес со смешком сквозь зубы:
— Хотел бы я знать, что ты о нас в конечном счете подумаешь. Как мне представляется, в Париже такого рода ситуации просто немыслимы.
В общем следователю было стыдно за среду, которая в известной мере была и его собственной, ибо он вращался в ней в течение всего года.
— Я тебе уже сказал, что Курсоны были практически полностью разорены к тому времени, когда Изабелла вышла замуж за Юбера Верну. Тот взял на свое содержание шурина. Робер этого ему так и не простил. Упоминая о своем родственнике, он каждый раз иронически бросал:
«Мой шурин-миллиардер». Или же: «Сейчас справлюсь у Богача».
Он ни разу не посетил величественный особняк на улице Рабле, но из окон мог наблюдать за всем, что там происходит. Ведь он занимал небольшой, но вполне приличный домик напротив; к нему каждое утро приходила служанка, чтобы прибраться. Однако сапоги он чистил себе сам, как и готовил еду, а на рынок ходил разодетый, точно хозяин замка, объезжавший свои владения, а возвращался оттуда с пучками лука-порея или спаржи, нес их в руках, словно охотничьи трофеи сеньора. Ему мнилось, что тем самым он приводит в бешенство Юбера.
— А того действительно это злило?
— Откуда мне знать. Не исключено. Как бы то ни было, но Юбер продолжал субсидировать его. Люди неоднократно замечали, что при встречах на улице они обменивались кисло-сладкими фразами. А вот тебе невыдуманный пустячок: Робер де Курсон никогда не закрывал свои окна ставнями, так что семья Верну, располагавшаяся напротив, видела, как он живет, в течение всего дня. Некоторые утверждают, что, случалось, он им показывал язык. Но делать из этого вывод, что Верну избавился от него или пристукнул в приступе ярости…
— А на этом настаивали?
— Да.
— Ты тоже так думал?
— С профессиональной точки зрения я не отвергаю априори ни одной гипотезы.
Мегрэ не мог не улыбнуться, услышав столь выспренное заявление своего друга.
— Ты допрашивал Верну?
— Я не вызывал его повесткой к себе в кабинет, если ты это имеешь в виду. Все же достаточных оснований подозревать такого человека, как он, не имелось.
Шабо так и выразился: «Такого человека, как он».
И тут же уразумел, что выдал себя, признавая тем самым, что и он в большей или меньшей степени является членом этой касты избранных. Этот вечер, как и визит Мегрэ в целом, был для него, должно быть, настоящей пыткой. Не доставляло это удовольствия и комиссару, хотя теперь ему и не так уж хотелось побыстрее покинуть Фонтэне.
— Повстречав Юбера на улице, я задал ему несколько вопросов, маскируя свой оперативный интерес.
— И что он ответил?
— Не выходил, дескать, в тот вечер из дому.
— В котором часу было совершено преступление?
— Первое? Почти тогда же, что и сегодня: около десяти вечера.
— А чем в семье Верну обычно занимаются в это время?
— Помимо субботнего бриджа, на который все подтягиваются в салон, каждый живет сам по себе, не обращая внимания на остальных.
— Верну и его жена спят в разных комнатах?
— Будь по-иному, это попахивало бы, на его взгляд, мещанством. Там у каждого свои апартаменты, впрочем, на разных этажах. У Изабеллы — на втором, у Юбера — в крыле первого, выходящем во двор. Чета Алена живет на третьем, а тетка Люсиль занимает две комнаты в мансарде на четвертом. Что касается дочери и ее мужа, то когда они навещают родителей…
— А сейчас чета Пайе в городе?
— Нет, но их ожидают через несколько дней.
— Сколько обслуги?
— Супружеская пара, которая при них уже лет двадцать-тридцать, плюс две довольно молоденькие горничные.
— Где они находятся ночью?
— В другом крыле первого этажа. Ты увидишь их дом.
Чуть ли не замок.
— С черным ходом позади здания?
— В стене, окружающей двор, есть дверь, она выводит в тупик.
— Выходит, любой может войти и выйти, и никто этого не заметит!
— Вероятно.
— Не проверял?
Шабо явно тяготился этим разговором, а почувствовав, что допустил ошибку, повысил голос, едва не сорвавшись на крик:
— Ты рассуждаешь ничуть не лучше, чем местные простолюдины! Если бы я начал допрашивать прислугу, не имея никаких доказательств и ни малейшей зацепки, то весь город утвердился бы во мнении, что Юбер Верну или его сын виновны.
— Ты сказал «сын»?
— Совершенно верно, и он тоже! Раз не работает, а интересуется психиатрией, автоматически находятся люди, которые наклеивают на него ярлык человека, у которого не все в порядке с головой. Ведь он не посещает ни одного из двух городских кафе, не играет ни в бильярд, ни в белот, не бегает за юбками, более того, бывает и так, что Ален вдруг останавливается на улице и начинает пристально вглядываться в кого-нибудь глазами, увеличенными стеклами очков. Их ненавидят в достаточной степени, чтобы…
— А ты их защищаешь?
— Нет. Стараюсь сохранить хладнокровие, а в супрефектуре это не всегда легко сделать. Пытаюсь быть справедливым. Я тоже подумал было, что первое преступление — дело семейное. Изучил вопрос со всех сторон.
Меня насторожило, что не было никакой кражи, а Робер де. Курсон даже не попытался защитить себя. Я, наверное, принял бы в этой связи кое-какие меры, если бы…
— Минуточку. Ты не просил полицию установить наружное наблюдение за Юбером Верну и его сыном?
— Для Парижа это норма, но не здесь. Все отлично знают в лицо наших несчастных четырех полицейских.
А инспекторов из Пуатье засекли еще до того, как они вышли из машины! Тут редко бывает одновременно больше десятка прохожих на улице. И ты хочешь проследить за кем-то да еще остаться при этом незамеченным? — Он внезапно успокоился. — Извини, что-то раскричался, не разбудить бы матушку. Просто захотелось, чтобы ты вошел в мое положение. Вплоть до появления уличающих их фактов Верну невиновны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18