— Что вы хотите? — спрашивает он.— Месье Вердюрье?— Да, это я…— Я пришел от босса…— Какого босса?У меня такое ощущение, что я иду по намыленной доске на роликовых коньках. При любом неверном шаге можно загреметь.Я усмехаюсь, чтобы выиграть время.— Ну, не смешите меня… Я говорю о муже Альды… Его лицо секунду остается напряженным, потом он решается:— Заходите…Захожу. Квартира под стать дому: густой, как лужайка Тюильри, ковер, роскошная мебель, китайские вазы, здоровые, как телефонные кабины… Он открывает застекленную дверь и приглашает меня в маленькую гостиную, меблированную в стиле Людовика Надцатого.— Я жду ваших объяснений, — говорит он мне.— Объяснений не будет, — отвечаю с некоторым высокомерием. — Я только что от Андже… в общем, от патрона. Он мне сказал: “Езжай к Вердюрье, улица дез О, двенадцать. Он мне звонил. У меня сейчас нет времени с ним разговаривать («Он сидел в тачке», — объясняю я), но я догадываюсь, чего он хочет. Я ему скоро звякну, а пока у меня есть более интересные дела…” — Я подмигиваю:— Понимаете, какие?Он остается невозмутимым.Кажется, он не спешит проглотить крючок, которым я трясу перед его паяльником. Он как те рыбы, что обсасывают червяка, прежде чем заглотнуть его.— Кто вы такой? — резко спрашивает он. — Я вас никогда раньше не видел…— Ничего удивительного, — отвечаю. — Я только вчера приехал… Читали газеты? “Либерте” пришла в Гавр вчера. Вот на ней я и приплыл… Когда Анджелино улетал из Штатов, он мне сказал: “Если хочешь в ближайшее время сменить обстановку, подваливай в Париж. Это такое местечко, где ловкие парни могут быстро разбогатеть…” В тот момент я не очень прислушивался к его словам. Мой рэкет работал как часы. Потом я попал в передрягу: кокнул мусора. Паршивое дело… Будь это любой другой, все бы обошлось, но легавый — дело особое. Только тронь одного, и на тебя спустят собак…Он перебивает мою болтовню:— Вы француз?— Еще бы! Берси. Только я давно свалил в Штаты. Вы слыхали о Кривом Майке?Он говорит, что нет. Меня это не удивляет, потому что я сам никогда не слышал о типе, отзывающемся на эту кликуху.— Я отправился туда с ним. Он был сицилийцем. Вы знаете, что такое мафия? Там он нашел себе нишу, а раз мы с ним были такими же корешами, как два пальца на одной руке, я тоже имел свою долю.От разговоров у меня высохло горло. Чего там возится большой босс? Почему тянет со звонком? Наверняка три четверти часа уже прошли.— Короче, вы работаете с…— Да, — говорю, — с сегодняшнего утра. Я слышу тоненькое дребезжание телефонного звонка. Бог ты мой, самое время… Вердюрье встает.— Извините, — ворчит он и идет в соседнюю комнату, которая, видимо, служит ему кабинетом.Он закрывает дверь, но у меня слух, как радар. Сосредоточившись, я могу услышать, как муха вытирает лапки о бархат.Он бросает сухое, как он сам, “да”, но тут же произносит смягчившимся тоном:— А! Точно…Он несколько раз повторяет:— Да… Да… Да… Я звонил насчет девчонки, — говорит он. — Она пришла в себя… Я хотел узнать, мне самому допрашивать ее или подождать вас… Хорошо. Ладно…И кладет трубку.Я вижу, что он возвращается со спокойным лицом.— Это был босс, — шепчет он. Я изображаю на лице удивление.— О'кей… Он вас просветил насчет меня? Он утвердительно кивает.— Прекрасно, — роняю я и почти невинно спрашиваю:— Ну что, займемся девкой?— Да, следуйте за мной.Кажется, он успокоился. Его поведение изменилось. Оно не стало доброжелательным, но по крайней мере сделалось вежливым.Он ведет меня по лабиринту комнат до тесной спальни, расположенной в глубине коридора. Чтобы войти в нее, он достает из кармана ключ, потому что дверь заперта.Мы заходим. В комнатушке стоит только железная кровать, а на ней я вижу свою версальскую красавицу.С прошлой ночи она сильно изменилась. Лицо бескровное, кожа восковая, нос заострился, глаза полузакрыты…Под длинными ресницами я различаю слабый и лихорадочный, но осознанный взгляд.Заметив меня, она открывает глаза шире. Ее губы шевелятся.Я прикладываю к губам палец.Бедняжка Клод не знает, что с ней произошло после операции. Она не может знать, что эти бандиты ее похитили. Если она в состоянии говорить, то назовет меня по имени. Это будет полный финиш.Вердюрье наклоняется к ней.— Вам лучше? — спрашивает он. Она утвердительно опускает веки.— Ну, девочка, у вас все будет хорошо, — продолжает он. Я понял его тактику. Чтобы завоевать доверие девушки, он делает вид, что она находится в клинике, и играет роль главврача, как настоящий артист.— Вы можете говорить? — спрашивает тощий, Она делает усилие и выдыхает:— Да.— Прекрасно, прекрасно, — бормочет Вердюрье. — Вы сможете ответить на вопросы, которые вам задаст этот полицейский?Я вздрагиваю, но, когда понимаю, что он называет меня так, думая, что обманывает малышку, мне очень хочется расхохотаться, несмотря на серьезность момента.Подхожу к кровати.— Я комиссар полиции, — говорю я, подмигнув ей, — Мне хочется узнать у вас очень многое. Например, вы знаете, кто в вас стрелял?Она показывает, что нет.Кажется, Вердюрье этот вопрос не понравился. Он решительно отодвигает меня.— Вы знаете мужчину, который был с вами в квартире? Она смотрит на него, потом медленно переводит взгляд на меня. В ее глазах появляется удивление.— Комиссар… — шепчет она.— Да, комиссар Сан-Антонио, — говорит тощий, — мы знаем. Вы ему рассказали о бюсте, да?Она не отвечает. Этот вопрос в моем присутствии должен ей казаться необъяснимым.— Отвечайте! — сухо приказывает Вердюрье. Она шепчет:— Да.Он раздраженно щелкает пальцами.— Это все, что вы ему сообщили?— Да.— Вы сказали ему о бюсте что-либо еще? Она качает головой:— Нет.— Однако комиссар заявил, что у него есть сенсационная информация. Сенсационная! Слышите? Кажется, она находится на грани обморока.— Ничего не сказала, — бормочет она. И теряет сознание.— Она еще слаба, — говорю я. — Вернемся попозже…— Нет смысла, — заявляет Вердюрье. — Она ничего не сказала по той простой причине, что ничего больше не знает. Она наверняка не придала значения той детали… Теперь от девчонки надо избавиться.Если есть парень, чувствующий себя как рыба в воде, так это Сан-Антонио.Теперь я знаю, почему Клод похитили из больницы: они хотели узнать, что она мне рассказала, прежде чем прикончить ее. Их не особо беспокоит то, что она мне сообщила; гораздо больше они озабочены какой-то деталью, относящейся к бюсту, о которой Клод могла упомянуть в разговоре со мной, — деталью, которая должна быть чертовски важной. Но надо думать, что девушка не поняла важности этой самой детали, что удивительно.Чернота по-прежнему льется на это дело не хуже водопада во время наводнения.Мы выходим из комнаты.— Вот что мы сделаем, — говорит мне Вердюрье. — Добьем девку и сунем ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете…Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно?Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго.— Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку…— Ну да, — усмехается тощий, — чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке…— А как вы ее притащили утром?— В корзине…— А! Это у вас привычка?Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции.Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым.Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию…Когда он возвращается, вид у него спокойный.— С женщинами всегда одни неприятности, — ворчит он.Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь.— Ну, — говорит он мне, — вы действительно хотите вынести ее на руках?— Да, я предпочел бы это.— Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим.Он улыбается.Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно.Я ныряю в черноту. Глава 17 Должно быть, я получил крепкий удар по табакерке, потому что, когда прихожу в себя, вокруг меня стоят несколько человек.Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня.Ноги… Ноги…— И тут, — произносит Вердюрье, — мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент… голос… Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: “Мой приятель у вас?” Я ответил, что да. Он сказал: “Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени…” — Вердюрье заканчивает:— Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках… Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам.— Он меня чуть не провел, — добавляет он. — Если бы шеф не позвонил…Молчание. У меня жутко болит череп. Такое чувство, что от него отпилили половину.Вердюрье шепчет:— Ну и что будем с ним делать?— Надо подождать, пока он придет в себя, — отвечает голос.Этот голос я прекрасно знаю — он принадлежит Рюти. Он продолжает:— Патрон хочет его ликвидировать. Говорит, что ему надоело натыкаться на него каждую секунду. Этот легаш — кузен дьявола, честное слово! Невозможно знать, чего у него в башке… Анджелино хочет, чтобы перед тем, как шлепнуть, его допросили. Говорит, что очень важно узнать, что ему известно. Он беспокоится, во-первых, насчет статуи, а во-вторых, о деле на Сен-Лазаре… Но об этом он ничего знать не может, каким бы башковитым ни был… Однако лучше убедиться.Я чувствую, что какой-то тип садится рядом на корточки и осматривает меня. Это Рюти.— Ну ты ему и саданул! — восклицает он.— Ничего, — отвечает Вердюрье, — у этих гадов крепкие черепа.— Сходи за водой, — советует еще один голос.— Может, лучше подпалить ему лапы? — предлагает Вердюрье. — Кажется, это приводит в чувство в два счета…По-моему, самое время подать признаки жизни, если я хочу избежать новых неприятностей.Я вздрагиваю, шумно вдыхаю через нос и наконец ценой неимоверного усилия открываю глаза.Их трое. Стоят, наклонившись надо мной, как над колодцем.Вид у них совершенно не нежный. Глаза похожи на раскаленные гвозди, которыми они хотели бы меня проткнуть.— Ну, очухался? — усмехается третий, которого я не знаю.Я вижу его плохо, различаю только колеса с подошвами, толстыми, как тротуар.Мне удается приподняться на локте. В голове гудит турбина и блестят искры. Сильно хочется блевануть.Я закрываю глаза, потому что башка начинает крутиться, как домик чудес ярмарочного аттракциона.— Знаменитый комиссар не очень крепок, — усмехается Вердюрье.У меня нет сил обижаться на него. Во мне не осталось ни ненависти, ни ярости, ни намека на любое другое сильное чувство.Открываю глаза снова. Искры становятся менее яркими, головокружение прекращается. Я сажусь на пол и подношу руку к голове. Кожа на месте удара содрана, и кровь стекает по шее на мои шмотки.Мой костюмчик приказал долго жить. Сначала порвались штаны, теперь клифт весь в кровище… Я был неправ, когда решил в одиночку охотиться на банду этого чертова макаронника. Надо было взять с собой помощников.Но сейчас плакаться уже слишком поздно.— Что-то ты поблек, старина, — замечает Рюти. — Сидишь как в воду опущенный… Что же стало с крутым комиссаром?Он наклоняется, берет меня за плечи и заставляет сесть прямо. Только тогда я понимаю, насколько сильный удар по балде получил. Если бы этот придурок не поддерживал меня, я бы растянулся на полу.Второй, парень в ботинках с толстыми подошвами, берет меня за одну руку, Рюти — за другую, и они на пару тащат меня в ванную, где сажают на стул из металлических труб и привязывают к нему нейлоновой веревкой, на какой сушат белье.— Значит, так, — излагает мне Рюти, — ты нам расскажешь все, что знаешь… Вернее, что знают твои начальники, потому что тебя мы в расчет уже не берем. Предлагаю тебе маленькую сделку. Ты по-доброму, честно все нам расскажешь, а я кончаю тебя сразу, пулей в котелок. Если начнешь упрямиться, применим жесткие меры. — Он показывает на своего приятеля:— Видишь этого типа?Смотрю. У этого малого необычные не только подошвы. Морда тоже заслуживает внимания.У него такая корявая по форме голова, будто мамочка рожала его в овощерезке. Нос повернут к правому уху, а глаза посажены так близко, что находятся практически в одной орбите.Этот тип — мечта Пикассо.— Хорошо разглядел? — интересуется Рюти.— Да, — бормочу, — он того стоит.— Это чемпион по выколачиванию признаний… Он умеет так спрашивать, что ему невозможно не ответить. Если бы он занялся статуей Свободы, она бы обвинила себя в том, что разбила Сауссонскую вазу.Тот, кажется, в восторге от этой характеристики. Она для него как грамота, подтверждающая дворянское происхождение.Он с важным видом подходит ко мне.— С чего начнем? — спрашивает он Рюти.— Со статуи…— Что ты знаешь о статуе? — спрашивает меня корявый.Он стал омерзительным переводчиком. Он разговаривает на языке пыток, и, выходя из его раздутых губ, слова приобретают новый смысл.Я не отвечаю. Жду, сам не знаю чего… Вернее, знаю не очень хорошо: вдохновения, возвращения удачи, той самой удачи, о которой я вам недавно говорил и которая вдруг прервала со мной связь.Кособокий хватает мою левую руку.В его пальцах пилочка для ногтей, которую он вгоняет мне под ноготь. На вид это совершенно безобидная штуковина, а как заставляет запеть!Я издаю крик, который, кажется, вызывает у него восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14