- сразу оживился Глухов. -
Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф
устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку..."

"...и смущенно пробасил:
- Па, у тебя десятки не будет?
- Вот те раз, - сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг,
который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие
облупленного доисторического "Вихря", шмякнул по полу. - А что стряслось?
- Да понимаешь, тут такое дело... Я вечером сегодня к Володьке
намерен двинуть...
- А там за вход платить надо, - почти не скрывая неприязни, с
издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные
баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых
хозяев жизни.
- Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся... они
четверку поставили, а на четверке оперативка - во, - Бобка широко развел
руки и сразу напомнил Малянову неизбывное "А у нас во такой клоп вылез", -
и грузятся игры... ну... офигенные. Но этот редис теперь деньги берет.
Часик ув муонстров усяких пошмалял - гони десятку. Износ, грит,
амортизация...
Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках
господствующих ныне представлений - все честно. Износ. Амортизация. Рынок
хренов.
- А ты не шмаляй, - посоветовал Малянов. - Возьми вон книжку, да в
кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.
Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:
- Хочется очень.
- Ну, - сказал Малянов, - против этого возразить нечего. Если нельзя,
но очень хочется, то можно.
- Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг...
Поближе к торфяным болотам... Само ломо... Блин, что еще за "само
ломо"? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или -
по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки
зрения, я - в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает
Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность?
Отстриги хвост... Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я
ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил?
- Одно скажу, - проговорил Малянов. - В мое время друзья с друзей
денег не брали. С таким человеком здороваться бы перестали.
А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где.
Идеализирую. Ох, старый стал...
- Ну... - ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что
вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. - В ваше
время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно пусто, а на Майорку
только портвейнгеноссе допускались. Нормальные граждане просто чалили с
работы, кто что мог, а потом махались бартером.
- Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например, машину
купить.
- Как сейчас - один занюханный бутер в тошниловке, - мигом
сконвертировал Бобка.
- В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со
стипендии - и купил кинокамеру "Кварц" за сто сорок пять рублей. Счастлив
был - не представляешь!
- Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня - ползуна.
Кстати, я бы с удовольствием опять посмотрел. Вы такие хорошие там, на
лыжах.
- Обязательно посмотрим. И, знаешь, я все мечтал: вот вырасту
большой, заработаю много денег и куплю за триста рублей кинокамеру с
трансфокатором...
- Ну, может, еще вырастешь.
- Скотина!
Бобка довольно захихикал. Малянов легонько его пихнул кулаком; Бобка
изобразил отруб.
- Знаешь, где мой пиджак висит? - риторически спросил Малянов. - В
левом внутреннем кармане бумажник. Иди сам и достань десять штук, я
мужским делом занят. Пыль сосу.
Бобка осветился. И тут же его будто ветром смело; "Спасибо, па!" -
прозвенело уже из коридора.
Да, господа-товарищи, с потеплевшим сердцем подумал Малянов. Ради
того, чтобы увидеть сына счастливым, стоит пачкать кофем станки.
Бобка шуровал по его карманам и с явным чувством глубокого
удовлетворения мурлыкал какую-то свою молодежную белиберду: "Я люблю
задавать вопросы - особенно про пылесосы..." Потом вернулся, встал около
Малянова и громко сказал:
- Понимаешь, па. Вот вы говорите: книжки, книжки... Иногда попадаются
интересные, конечно. Но в основном нудьга. Просто в ваше время других
развлечений не было, вот вы и читали день и ночь все, что под руку
подвернется. Стихи - давай стихи. Фантастика - давай фантастику. Гессе
какие-нибудь невыносимые - давай Гессе...
Малянов, нагнувшийся было, чтобы включить пылесос, опять распрямился.
Не без усилий и не без неприятных ощущений - копчик побаливал. Здорово
вчера приложился.
Как бы это... чтобы не "Волга впадает в Каспийское море..."
- Железяка, Боб, она железяка и есть. Что ты ей дал - то она тебе и
возвращает. Не больше. А чтобы ей что-то давать - нужно самому что-то
получать. Если ты перестанешь усваивать новое в пятнадцать лет - так и
останешься на всю жизнь по уму пятнадцатилетним. Если в семнадцать -
семнадцатилетним. Ну вот представь себе себя в десять лет. А теперь
представь, что ты сейчас по уму - десятилетка. Представил? Вот... Лучшего
способа узнавать что-то новое, чем читать не тобою написанный текст, люди
не придумали.
- Новое... Вот мы "Обломова" когда проходили, мне там фраза
запомнилась - как он говорит Штольцу: "И зачем только я помню, что Селевк
разбил какого-то Чандрагупту?"
- А зачем тебе набирать в какой-нибудь стрелялке на семь очков
больше, чем Володька?
- Потому что я тогда, - и Бобка с изрядной долей самоиронии
по-обезьяньи замолотил себя в грудь кулаками, из левого торчала смятая
десятитысячная бумажка, - я тогда па-бе-ди-тел!
- Победитель выискался! А слово "ослепительный" в сочинении написал
через "ли". "Слепец" у тебя тоже будет "слипец" - дескать, слипся с
кем-то?
- Ну это случайно... это я задумался... - виновато забубнил Бобка.
- А читал бы, как мы в свое время, - таких проколов не возникало бы
даже случайно. Автоматом бы слова и сочетания откладывались.
Малянов нагнулся и врубил пылесос. "Вихрь" истошно взвыл. Малянов
зашаркал щеткой вдоль плинтусов.
Вырастишь сына слишком похожим на тебя - и он станет изгоем.
Вырастишь сына слишком не похожим на тебя - и он станет тебе чужим. Вот и
выкручивайся.
И тут пришло озарение. Как всегда, неожиданно. Как всегда, в
результате не представимого еще секунду назад синтеза. Как всегда: есть,
скажем, два факта, и думай над каждым из них хоть до посинения, ничего не
придумывается. Нарочно придумать ничего нельзя - хотя мука нарочитого,
тягостного, тупого и всегда тщетного придумывания есть необходимый этап
работы, запускающий в мозгах какой-то куда более тонкий, неподконтрольный
сознанию и удачливый механизм. Уже и думать вроде перестал, вернее, начал
думать совсем о другом, потом о третьем - ан бац! Два отдельных факта,
каждый в своем ящичке, вдруг совместными усилиями прошибают разделяющую их
стенку, соединяются - и высверкивает понимание.
Торфяные болота - это Торфяная дорога. Там, за Старой деревней. А на
ней, вынесенный в свое время чуть ли не за город, на чудовищно болотистые
пустыри, а ныне оказавшийся в районе новостроек - столь же болотистых,
естественно, - стоит завод ЛОМО. А "держитесь поближе к торфяным болотам"
- это призыв. Фил мне встречу назначает.
Но почему так нелепо и сложно? Что он играет в игрушки? В детство
впал?
Дальше все раскрутилось практически без усилий. Ключик нашелся, и
ключик подошел. "Вечер" - это подпись, но это и время суток. Вечером,
значит. Понятно, что, если записку он кинул в ночь на сегодня, встреча
предлагается именно сегодня. Сегодня вечером. Когда точно? Единственное
числительное - во фразе "мы не шестерки". Гордый призыв к продолжению
борьбы - какой, с кем, зачем? Но это и указание на время: шесть часов
вечера. И, наконец, шизоидное, или скорее белогорячечное, "отстриги
хвост". Ноги, крылья, хвост... Мультфильм такой был. Хоть тресни, а это
закамуфлированное предупреждение не привести за собой "хвост". Детектив
получился. Мелко. Для нас это, ей-богу, мелко. Мы все больше насчет
Мирозданий...
Малянов еще пытался иронизировать сам с собой - но пальцы снова
дрожали.
- Па! - еле слышно в реактивном вое крикнул Бобка. Малянов обернулся.
Бобка стоял в дверном проеме, задрав руки, как хирург. С рук капало. -
Сколько порошка класть?
- Там из початой пачки столовая ложка торчит, - объяснил Малянов. -
Застарелая такая.
- Точно, торчит.
- Четыре ложки.
За ним следят? И за мной следят? Кто? Что за бред, шутки шутками, но
у нас и впрямь совсем другие дела... Нет, но место там действительно
довольно пустынное, оторваться можно... Черт, что за ерунда, какие мы
агенты? Не штирлицевы же времена - электроникой тебя безо всякого "хвоста"
достанут хоть посреди Сахары! Что он навыдумывал на своем Памире? Малянов
чувствовал страх и раздражение. Яростно пихал вперед-назад щетку, с
дровяным стуком цепляющуюся за ножки двадцатилетней давности мебелей, и,
накачивая себя раздражением, думал: игры ему? Стрелялки Бобкины? А на
самом деле думал: началось. Началось. Началось.
Именно нелепость происходящего, его откровенная бредовость лучше
всего свидетельствовали - оно. Началось.
И не сразу он сообразил взглянуть на время.
Оставалось чуть больше трех часов.
Неслышно отворилась лестничная дверь, и в коридор вдвинулась
увешанная сумками и пакетами Ирка. Малянов выронил щетку и побежал
принимать сумки и пакеты.
- Бе-е-с! - громко проблеяла Ирка, слегка задыхаясь. - Ваша мать
пришла, молочка принесла!
В ванной Бобка самозабвенно стирал майку - то ли маляновскую, то ли
свою. Он терзал ее на весу, как змею, и живо напомнил Малянову Лаокоона;
брызги летели..."

"...куда не поеду. Никуда. Если мне действительно дороги разум и
жизнь. Не хочу рисковать и не могу. И не вижу смысла. С этим покончено,
покончено. Тащиться в такую глушь в такую непогодь... зачем? Отрежь
хвост... Нет у меня хвоста, нет!!
Нет, кроме шуток, это действительно опасно. Если происходящее
осмысленно, значит, оно чревато увеличением давления; значит, опасно. А
если не опасно, то, значит, лишено всякого отношения к реальности,
следовательно, бессмысленно. Никуда не поеду.
Вот только Фил...
Как он жил эти годы? Где? Что с ним происходило?
Может, он болен?
Может, он помощи просит?
Да где гарантия, черт возьми, что я верно перевел эту белиберду, эту
дурацкую филькину грамоту? Почему я так уверился, что это письмо от
Вечеровского? Никогда он не был психом или шпиономаном, чтобы писать такие
цедульки... Может, действительно, балуется кто-то из соседских ребят;
может, какая-нибудь девчонка Бобке мозги пудрит, а тот сказать стесняется.
И я, дурак, попрусь на ночь глядя, под изморосью пакостной, в другой конец
города, на пустыри... а там и не будет никакого Фила! То-то смеху!
Но тогда, вообще-то, по совести говоря, мне это надо знать наверняка.
Фил это или филькина грамота... черт. Простите за каламбур. Письмо от
Вечеровского - или ерунда, не стоящая внимания. Если я это не выясню
доподлинно - ночей же спать не буду. Доеду, не сахарный... тем более у
меня до "Пионерской" прямая ветка. Или, может, от "Черной речки" ближе? Но
совершенно не представляю, как там по земле остаток пути добираться...
Убедюсь... убежусь... черт! Знаток русской словесности, обработчик
подстрочников! Я не говорец, не речевик... Откуда это? Вылетело из башки,
а что-то страшно знакомое... Узнаю наверняка, что никакого Вечеровского
там и в помине нет - и тогда со спокойной совестью домой. Не так уж и
далеко. Глухов вон старше меня на сколько - а с утра уже на моционе.
Просвежил, говорит, голову.
Нет, надо убедиться. Что опасности нет. Надо же убедиться. Просто
совпадение; просто баловство. Ничего не началось, слышите? Ничего не
началось, все как всегда!
А если это действительно Фил... Значит, он болен. С ним что-то
произошло. Скорее всего, с ним все эти годы происходило... и теперь он
зовет. Ему нужно помочь. И я не могу не поехать, просто не могу.
А если нам грозит что-то - я обязан выяснить это наверняка. Я обязан
быть во всеоружии, обязан знать точно, что, в конце концов, случилось, и
вообще случилось ли. Лучшей возможности не представится. Лучшего способа
не будет.
Но я ни слова..."

"...вопросительно повернулся к отцу.
- Тебе и впрямь так надо сегодня идти к Володьке?
- Ну как... А что такое, па?
- Понимаешь, мне тоже надо будет вечером выйти часика на три-четыре
по делам, и не хотелось бы, чтобы мама надолго оставалась одна.
- Вот новости! Да ты что, пап? Грабители теперь ходят только по
наводке. К нам их и поллитрой не заманишь!
- Сын, не юродствуй. Я хочу, чтобы ты дома посидел. Хочу, чтобы вы с
мамой были сегодня вместе, друг у друга на глазах.
- Ну дела...
- По высшим политическим соображениям. Это не общее усиление режима,
обещаю.
- Ты меня что, просишь? - обреченно уточнил Бобка.
- Да. Прошу.
Сын отвернулся.
- Хорошо, - мужественно сказал он. - Цум бефель, господин блоковый.
- Вот и ладушки. Не обижайся.
- Чего мне обижаться, - Бобка дернул плечом. - Деньги отдать?
- Зачем? Оставь себе. В будущий выходной пригодятся, или когда там
надумаешь идти шмалать своих монстров...
- Они Володькины, а не мои, - сказал Бобка не оборачиваясь.
Малянов смолчал.
- Ребята! - раздался из кухни Иркин голос. - Неблагодарные! Обед
остынет!
- Пошли? - сказал Малянов.
- Да уж навернем...
По коридору им навстречу вкусно тянуло только что снятым с огня
рассольником. Калямушка уже околачивался на кухне с задранным хвостом -
терся об Иркины ноги, крутился вокруг них по сложной орбите, как электрон
кругом атомного ядра, и подвывал от избытка чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15