а она смотрела завороженно, преданно,
влюбленно. "Избыточные фотоны - косвенное свидетельство не регистрируемой
современными средствами наблюдения объемной вязкости Вселенной". Как там у
Стругацких в "Стажерах"?.. "Наступает чудесный миг, открывается дверь в
стене - и ты снова Бог, и Вселенная у тебя на ладони..."
А через два года наши полезли в Афган.
Прощай, счастливый мальчик.
Малянов решительно сел и спустил ноги с тахты. Комната решительно
поплыла. Малянов, набычившись, уставился в пол.
- Ух, блин, - вслух пробормотал он.
Посидел немножко и снова лег.
Приоткрылась дверь, и в комнату осторожно просунулась Иркина голова.
Несколько секунд Маляновы смотрели друг на друга. Потом Ирка спросила
на манер свежезамужней путаны из телерекламы:
- Может быть, "Алка-Зелцер"?
Малянов в ответ застонал и по-жаровски, со страданием в голосе,
протянул из "Петра Первого":
- Катя, рассолу!
Ирка вошла и присела на край тахты.
- Пациент скорее жив, чем мертв, - констатировала она фразой из
"Буратино". - Ну и зачем тебе это надо было?
- Что? - спросил Малянов.
- Столько выхлебать.
- Он, Ир...
- Никаких "ой" и никаких "Ир". Я понимаю, можно выпить рюмку, две -
чтобы согреться, расслабиться, чтоб разговор... Что я, ведьма? Баба-Яга?
Понимаю. Даже сама могу. Но ведь ты зеленый! И вчера прекрасно знал, что
утром будешь зеленый. И никуда не годный.
- Иронь, ну ладно тебе... У Глухова что-то случилось - то ли их
контору прикрыли совсем, то ли еще что... в отпаде человек. Ну,
оттянулись! Когда так вот с истерики оттягиваешься - за дозой не уследить.
Ирка поджала губы.
- Ну конечно, у Глухова, - сказала она саркастически. - У Глухова
отпад с истерикой - а медузой ты лежишь.
- Надо, кстати, позвонить ему, - озабоченно сказал Малянов. - Жив
ли...
- Он нас переживет.
- Только, наверное, лучше попозже... Вдруг спит?.. Сколько сейчас
времени, Иронь?
- Я - не говорящие часы, - Ирка поднялась. - Вон лежат - встань,
возьми и посмотри. Если можешь. А если не можешь - то и незачем тебе
время.
У двери она остановилась. Обернулась.
- Работать, как я понимаю, мы сегодня не в состоянии.
- Ну почему... К вечеру я, может, и оклемаюсь.
- Ну тогда вечером и посмотрим. А покамест - объявляется
хозяйственный день. Пробежка по лабазам и обеспечение недельного запаса
продовольствия, стирка, уборка квартиры. Что предпочитает ваше
изболевшееся от препон бытия, алчущее алкогольного отдохновения сердце?
- Откровенно говоря, сердце предпочитает пару бутылок пива, а потом
еще пару часов поспать, - с бледной улыбкой натянуто пошутил Малянов.
Ирка вытянула к нему обе руки и показала две фиги.
- Тогда, хозяйка, у сердца нет предпочтений. Руководи, я все приму и
все исполню.
- Договорились. Поднимайся пока, а я посоображаю, как тебя лучше
приспособить.
Со второй попытки акт оставления ложа прошел успешнее. Сунув ноги в
шлепанцы, горбясь, Малянов нешустро пошлепал в ванную. Дремлющий на
полочке под вешалкой, среди перчаток и шарфов Калям нехотя приоткрыл на
него глаз, но не пошевелился и не издал ни звука. Из кухни выступил Бобка,
остановился - руки в карманах.
- Что, сильно вдула? - сочувственным баском спросил он вполголоса.
Малянов только рукой махнул. Потом сказал:
- Правильно вдула. Самому тошно...
Бобка коротко хохотнул со знанием дела.
- Еще бы не тошно... Ох, и разит от тебя, па.
- Представляю... Ничего, Боб. Сейчас душ приму, зубья вычищу, всосу
кофейку - и наверняка реанимнусь. Мы еще увидим небо в алмазах.
- Давай. А то смотреть на тебя - прямо сердце кровью обливается.
Малянов благодарно улыбнулся сыну и открыл дверь ванной.
- Да, тебе какое-то странное письмо пришло! - крикнула Ирка из
комнаты.
- Что за письмо? - Малянов остановился на полушаге, сразу ощутив
холодок нехорошего предчувствия.
Ирка вышла в коридор с бумажкой в руке. Листок ученической тетрадки,
кажется.
- Я где-то к полуночи выглядывала тебя поискать...
- Елки-палки, зачем?
- Ну как. Все-таки муж. Вдруг тебя твоим пресловутым грузовиком
размазало. Да ты не беспокойся, я только во двор. Ни тебя, ни грузовика,
естественно, не обнаружила...
Куда как естественно, подумал Малянов.
- А на обратном пути смотрю - что-то белеет в дырочках. Когда оно
туда попало... прямо чудесным каким-то образом. Перед программой "Время"
Бобка за "Вечеркой" лазил - его еще не было.
"Знаю я все эти чудеса", - снова, как когда-то, подумал Малянов. Он
сразу забыл и о головной боли, и о душе.
- Без конверта, просто сложенный вчетверо листок. И надписан поверху:
Малянову.
- Дай!
- Мы прочитали, извини... раз уж без конверта. Ничего не поняли, чушь
полная. То ли кто-то подшутил, то ли после такого же вот снятия стресса
перепутал ящики... или дома...
- Или города, - добавил Бобка.
Малянов развернул листок. Точно, тетрадка. В клетку. Небо в крупную
клетку.
- А руки-то дрожат, - с отвращением сказала Ирка. - Позорище.
Пьяндыга подзаборный.
Руки дрожали, и душа дрожала, как заячий хвост. Началось. Началось.
Глаза Малянова раз за разом пробегали коряво написанные, неровные,
бессмысленные фразы: "Если вам дороги разум и жизнь, держитесь поближе к
торфяным болотам. Само ломо. Мы не шестерки! Отрежь хвост. Вечер".
Он медленно, как черепаха, сглотнул. Поднял взгляд на жену. Она
смотрела на него безмятежно и чуть иронично. Или чуть презрительно.
- Хотела выбросить, но не решилась, - сказала она. - Как ни крути,
тебе адресовано. Может, секреты какие-то, - усмехнулась. - И вообще, это
было бы неуважительно по отношению к главе семьи.
- Генри Баскервилю жена Стэплтона писала про торфяные болота, - не
утерпел Бобка. - Только у нее было наоборот: держитесь подальше!
- У буржуев всегда все наоборот, - изо всех сил стараясь, чтобы голос
его не выдал, проговорил Малянов. Листок трясся в руке. Малянов протянул
его Ирке. - Конечно, кинь в ведро. Ребята, наверное, балуются. Может, это
вообще знатоку торфяных болот Малянову-младшему. Видишь, как он сразу
расшифровку начал.
- Мы эту версию отрабатывали, - солидно пробасил Бобка. - По нулям.
- Ну я не знаю, - сказал Малянов.
Легким пролетающим движением руки Ирка взяла из его трепещущих
пальцев письмо и послушно двинулась на кухню, где под раковиной стояло
помойное ведерко. Малянов смотрел ей вслед и думал: она действительно не
понимает? Или, подобно ему, мужественно делает вид? Храбрость или
черствость? Помнит ли она, как этот вот отца уже переросший симпатяга, а
тогда - трехлетний ласковый бойкий лопотун тужился у них на коленях до
слез до побагровения: "Ы-ы-ы! Ы-ы!", и не мог произнести ни слова? То есть
помнит, конечно, еще как помнит - но связывает ли с тем, что происходило
потом и продолжает происходить теперь? Или для нее эта история и впрямь
сразу кончилась, как только Вечеровский бесследно исчез из своей квартиры
- то ли действительно уехал на Памир, как собирался, то ли нет - и Бобка
после трехдневных невыносимых мук, трех дней ада кромешного сразу вновь
залопотал? И, как вообще свойственно женщинам, разделяющим жизнь на
ящички: это - отдельно, это - отдельно, а это - само по себе, и не сметь
перемешивать, она запихнула все, тогда происходившее, в герметичный бокс,
тщательно его опечатала и уже ни за что не заглянет туда?
От ответа на эти вопросы зависело очень многое. Зависело все.
Зависело, понимает ли она, что происходит с Маляновым, или просто махнула
на него рукой и терпит, потому что Бобка. Зависело, едино они живут или
просто притерто. Но Малянов никогда не смел спросить. Он боялся, Ирка
элементарнейшим образом не поймет, о чем речь. И это будет значить, что -
всего лишь притерто.
Если едино - все обретало смысл. Если притерто, то... то - лучше, как
Глухов.
Он обнял сына за плечи и тихонько, чтобы Ирка не слышала, спросил:
- Сильно волновались вчера?
- Спрашиваешь, - так же тихо ответил Бобка. И чуть смущенно, но
честно добавил: - Па, ты, пожалуйста, пока не реанимнулся, не дыши ни
меня.
Сквозь ком в горле Малянов засмеялся и пошел в душ.
И только в горячем потоке, когда смотанные похмельем в маленький и
тугой, болезненно болтающийся клубок извилины в башке начали,
удовольственно покряхтывая, расширяться и распрямляться, заполняя весь
черепной объем, Малянов, вновь вспоминая и переживая молчаливое
исчезновение Фила - хотя о чем ему было с нами, дезертирами, еще говорить?
- вдруг сообразил. И зубная щетка, мирно елозившая по зубам, вывернулась
из вдруг снова ставших неповоротливыми пальцев и больно ударила в десну.
Малянов опустил руки и несколько секунд стоял как оглушенный.
Вечер - это Вечеровский. "Вечер" в записке - это подпись.
Это письмо от Фила, вот что это такое.
Одному Мирозданию известно, как оно очутилось в ящике и что значит.
Повеяло холодком. Значит, открылась дверь в ванную. Точно; сквозь
полупрозрачную полиэтиленовую занавеску Малянов увидел смутный Иркин
силуэт.
- Ты как тут? - спросила Ирка громко, чтобы Малянов расслышал ее
сквозь бодрый плеск.
- Отлично.
- Сердце?
- Нету.
- Да ну тебя, Димка! Я серьезно. Не делал бы ты воду такую горячую -
замолотит сердчишко с бодуна.
- Метода выверена, - ответил Малянов. - Я потом холодненькой окачусь.
- Ну вот тогда тебя кондратий и хватит. Сосуды-то уже не те!
- Сосуды-то как раз те, - сказал Малянов. - Содержание в них не то.
Ирка засмеялась.
- Очухался, чертяка. Ну, не задерживайся тут слишком, я кофе тебе уже
сварила. Остынет. А я на часы смотрю - думаю, все, утоп.
- Сейчас, Иронь, выхожу.
Вновь повеяло коротким, едва ощутимым сквознячком - дверь открылась и
закрылась.
Почему он так странно написал? Действительно, шифровка какая-то.
Торфяных болот... Что он хотел? Откуда?..
Так, так, спокойно. Мы еще слегка ученые, логически мыслить не совсем
разучились. Тот же Шерлок пляшущих человечков как расщелкал - мы что,
хуже? Он не знал, что Земля кругом Солнышка крутится, - а мы даже слово
"Галактика" еще помним. Хоть сейчас ее разложим по Гартвигу...
Как там было-то?
Оказалось, нелепый текст воткнулся в память, словно я наперед знал о
его важности. Впрочем, так и было, вероятно - интуиция сработала... Да
какая к черту интуиция - страх! Обыкновенный вечный страх. Если случается
что-то - значит, оно тут, рядом, щекочет тебя по загривку, Мирозданьице
наше: не шевелись, Малянов! не болтай, Малянов! не увлекайся, Малянов!
стой смирно!
Почему текст такой странный?
Фил хотел, чтобы никто, кроме меня, не понял?
Но ведь и я не понимаю...
А он был уверен, что пойму. Напрягусь и пойму. А больше - никто.
Кого он боялся?
Никого он никогда не боялся.
Тогда так - от кого таился?
От Мироздания - дурацкими шифровками на уровне седьмого класса
средней школы?
Не о том думаешь, Малянов. Расшифруй сначала - потом будешь оценивать
ее уровень.
Давай выходить. Ирка волнуется. Пылесосить буду - подумаю. Вряд ли
полчаса туда-сюда играют какую-то..."

"...к болотам, думал Малянов, накручивая телефонный диск. К болотам,
к болотам, поближе к болотам. Болот-то у нас тут хоть отбавляй... К
торфяным болотам. Не просто к бифштексам, а к ма-аленьким бифштексам...
- Да не звони ты ему, - сказала Ирка, подняв голову от телепрограммы,
которую тщательно изучала. - Либо спит еще, либо за добавкой побежал... Ну
вот не ответит он - ты что, к нему помчишься? У тебя все равно ключа нет.
- Не ответит - тогда буду мало-мало подождать, потом опять мало-мало
звонить, - ответил Малянов, вслушиваясь в длинные гудки. Поближе к
торфяным болотам... Зачем? И как это возможно, что я, буду анализы у них
брать, торфяные они или еще какие-нибудь?
- Не лучший это у тебя друг в жизни, - сказала Ирка, вновь углубляясь
в роспись вечерних телепередач.
- Но ведь друг же, - возразил Малянов. - Между прочим, он притчу про
этого своего Конфуция рассказывал... Зашел Конфуций к другу, у друга мать
умерла, ну тот и зашел выразить этак по-китайски, с миллионом поклонов и
словес, свои глубочайшие и искреннейшие соболезнования. А корешок чего-то
там веселый скачет, ржет, как бегемот беременный... Поддал, наверное.
Конфуций все положенные поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его
соседи и спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному... можно
сказать, аморальному человеку положенные поклоны бить? А Конфуций и
говорит: к узам дружбы нельзя относиться легкомысленно.
Ирка только головой помотала - и тут в трубке наконец щелкнуло и
раздался страдальческий голос:
- Кто там?
- Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы... Уже первый час, я
подумал, вряд ли разбужу.
- Мы вторую банку допили?
- Конечно, - соврал Малянов.
- Хорошо... Мне помнилось, не допили... полез в пять утра - пусто.
Хорошо, что пусто, а то я бы...
- Как сейчас-то? - спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы не
дождется.
- Уже ничего. Тоска только.
- Ну это дело житейское.
- Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда... зато
ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй.
- Пожалуй.
- Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы
добрались...
- Прекрасно добрался. С трамваем повезло.
- Заблудившийся трамвай?
- Он самый.
- Дмитрий, я... - Глухов неловко, опасливо помялся, - лишнего ничего
не... наговорил вчера?
- Да нет, - с простодушным недоумением ответил Малянов. - Болтали о
том, о сем, китайские стихи читали... Мне, кстати, понравились. Только
очень много имен собственных, путаешься в них.
- Ну это же совершенно иной тип культуры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15