На
лице у него появилось выражение неподдельного изумления, глаза закрылись.
Как будто человек прилег на минутку отдохнуть.
- Ты убил его? - с испугом воскликнула черненькая Аля.
- Да нет, - сказал Калинов. - Таким ударом не убьешь... Так, успокоил
слегка. - Он коротко взглянул на Виту.
Вита презрительно смотрела на лежащего белобрысого.
- Не хочу я его здесь больше видеть, - сказала она с отвращением
и вопросительно посмотрела на окружающих.
И вдруг белобрысый исчез, словно его здесь и не было. Только послышался
негромкий шелест, будто ветерок кубарем прокатился по травке. Калинов
застыл.
- Спасибо, друзья! - Вита потерла пальцами виски.
- Не за что, - сказал курчавый парень в тунике и сандалиях. - По-моему,
этот тип и так уж всем надоел. Стоило его еще раньше выставить. -
Он подошел к Калинову и потрепал его по плечу. - А ты ничего, новенький!
Эко ты его! Я бы с тобой в разведку пошел... Клод. - Он подал Калинову
руку.
- Саша, - сказал Калинов. - Куда он делся?
- Вампир-то?.. Отправился домой. Больше он не появится. По крайней
мере, пока мы здесь.
И тут вдруг затрещало, как будто кто-то быстро-быстро заколотил палкой
по дереву. Калинова сбили с ног, он сунулся носом в траву и чуть не
захлебнулся, вздохнув, потому что вместо травы под ним оказалась грязь,
какая-то липкая жижа, и от жижи этой так отвратительно пахло, что
его чуть не стошнило. И солнца уже не было на небе, а была черная
беззвездная ночь, и сверху сеялся мелкий холодный дождик, мгновенно
пробравшийся за воротник кольчуги и растекшийся по спине маленькими
ручейками, а может, это был и не дождь вовсе, а холодный пот, потому
что, кажется, их все-таки ждали. Во всяком случае, круглые пальцы
прожекторов плясали по равнине, и каждый раз, когда они приближались,
приходилось въезжать носом в вонючую грязь. И не шевелиться.
А потом опять затрещало, и высоко над головами визгливо прочирикали
пули. Стреляли с вышки, которая приткнулась к колючей проволоке справа,
приземистая и раскоряченная, словно табуретка на кривых ножках. Самонадеянные
строители поставили ее по эту сторону ограждения... Впрочем, с какой
стати они должны были опасаться нападения извне?
- Замрите! - негромко скомандовал Клод.
Они замерли. И, лежа в липкой жиже, дождались, пока успокоится охрана.
Пулеметчики перестали палить в белый свет. Лучи прожекторов поплясали-поплясали,
тупо уткнулись в тяжелый столб дыма, повисший над крематорием, и погасли.
Где-то коротко тявкнула собака. От сторожевой вышки донеслись звуки
волынки, наигрывающей какой-то до одурения знакомый, но неузнаваемый
мотив. Ветер принес издалека обрывки заунывного колокольного звона.
На вышке вдруг загоготали, и грубый голос прошелся насчет штанов какого-то
Диего, которые теперь, кажется, потребуют основательной стирки...
Тоже мне, доблестный лейб-гвардеец, переполошил весь лагерь, где только
таких нарожали, ублюдков?.. Хорошо, что комендант нализался, как свинья,
и дрыхнет, и будет дрыхнуть до утра, а то не избежать бы тебе, тварь
болотная, карцера в половину роста...
- Вперед! - шепотом скомандовал Клод.
Они поползли. Каждый к своей цели. Калинов к сторожевой вышке справа,
Игорь - к такой же вышке - слева. Клод, Вита и Аля тянули мешок
с зарядами, чтобы несколькими взрывами пробить проход в рядах колючей
проволоки. За ними подтягивались арбалетчики, чтобы, когда грохнут
взрывы и пулеметы будут нейтрализованы, рвануться в проход и успеть
добежать до казармы прежде, чем гвардейцы успеют прийти в себя. И
быстро и хладнокровно засыпать их стрелами...
А оставшихся в живых офицеров, думал Калинов, мы повесим в воротах
лагеря - прямо под транспарантом "Боже! Прости нам грехи наши!",
- и они будут болтаться в веревочных петлях, которые они приготовили
для нас, жирные борова в оранжевых мундирах, густо пахнущие заморским
одеколоном, а мы с удовлетворением будем думать о том, что этим, по
крайней мере, грешить уже не доведется... Вот только куда мы денем
всю эту ораву освобожденных уродов в истлевших комбинезонах? Куда
мы денем всех гниющих заживо, слепых от радиационных ожогов полутрупов,
подумал он и тут же отбросил эту мысль, потому что мысль была не из
тех, с которыми ходят на колючую проволоку.
Он подобрался к самому основанию вышки, осторожно встал, чтобы проще
было бросать, и достал гранату из кармана. Осталось выдернуть чеку
и, дождавшись сигнала, швырнуть гранату туда, наверх, в подарок Диего,
сидевшему в испачканных штанах, и неведомому музыканту с грубым голосом.
И тут кто-то сказал сзади вкрадчиво: "Салют, деточка!", и
сквозь кольчугу Калинов почувствовал, как в спину ему уперлось что-то
твердое. Раздался громкий смех, и опять вспыхнули прожекторы, заливая
все вокруг ослепительным светом. Как на стадионе. И Калинов понял,
что их действительно ждали. Он сжался, соображая, как бы подороже
продать жизнь, но тут сзади закричала Вита, и столько муки было в
ее голосе, что он на мгновение потерял голову.
А потом со стороны оврага, где сидели ребята из резерва, вдруг ударила
молния, ударила прямо по вышке над ним, и вышка вспыхнула как порох,
и в огне кто-то завыл и завизжал нечеловеческим голосом, а молния
уже ударила по другой вышке, мимоходом срезала кусок проволочной изгороди
вместе с железобетонным столбом, и теперь гасила - один за другим -
прожекторы. И тут Калинов понял, что это луч лайтинга, и оглянулся,
и увидел, что тот, кто сказал ему "Салют!", тоже смотрит в
сторону оврага, на эту удивительную молнию. И тогда Калинов ударил
его гранатой прямо в висок. Гвардеец удивленно хрюкнул и кулем упал
под ноги. Конечности его судорожно задергались, он перевернулся на
спину и замер, и Калинов увидел в свете последнего прожектора лицо
белобрысого Вампира с широко открытыми мертвыми глазами. А к прожектору
уже подбирался луч лайтинга, по дороге сваливший трубу крематория,
и она, подрубленная под основание, неторопливо, как в рапид-съемке,
рушилась вниз, рассыпаясь на куски. Наверху взвыли в последний раз
и замолкли, только что-то чавкало и хлюпало, словно там топили на
сковородке свиное сало. И тогда, по-прежнему сжимая в правой руке
гранату, а левой доставая из-за спины арбалет, Калинов бросился к
проходу в колючей проволоке.
- А-а-а! - надсадно заорал он. - Грехи вам простить?!
Ослепительная молния ударила прямо в казарму, на месте ее вспух огненный
шар, и внутри шара тоже выли, заходясь от муки, десятки глоток.
- Я прощу вам грехи! - рычал Калинов, летя вперед.
Ему показалось, что сердце его не выдержит натиска ненависти и взорвется,
разлетится на десятки пылающих кусков, но сейчас это было совершенно
неважно.
А потом они выстроили оставшихся в живых ошалелых гвардейцев в шеренгу.
И пока узников выводили из лагеря, Калинов ходил вдоль шеренги, отбирал
у гвардейцев шпаги и заглядывал им в глаза, пытаясь увидеть в их глубине
что-нибудь звериное. Но это были обычные человеческие глаза, только
отупелые от страха.
И вот тут Калинову захотелось посмотреть на их сердца. Не может быть,
чтобы у них в груди бились обыкновенные человеческие сердца...
- Ай, мамочка! - вскрикнула Аля.
И Калинов увидел черный зрачок пистолета, нацеленный ему в голову,
и прищуренные глаза жирного борова, устремленные прямо на его переносицу:
видимо, туда должна была попасть пуля.
Хриплый голос проскрипел:
- Не двигаться!.. Иначе я раскрою череп вашему приятелю!
Никто и не двинулся. Но оранжевый вдруг крутнул головой, как будто
воротничок форменной рубашки жал ему шею, вскрикнул и, выронив пистолет,
ничком упал на плац.
А мимо, спотыкаясь, брели уроды в истлевших комбинезонах; те, кто
был зрячим, ненавидяще смотрели на гвардейцев, и слышался мерный стук
деревянных башмаков, а над всей этой бесконечной, вызывающей тошноту
колонной висел гул, как будто узники пели песню. Но они не пели, они
плакали, и девчонки рыдали вместе с ними, и оказалось, что это большое
счастье - принести свободу истерзанным людям. А потом Вита взяла
чей-то лайтинг, сдвинула предохранитель, и Калинов понял, что она
сейчас положит оранжевых, всю шеренгу, хладнокровно, в упор и, оцепенев
от ненависти, будет смотреть, как они издыхают, булькая кипящей кровью.
Над миром повиснет смрад, а Вита будет смотреть и смотреть, не имея
сил оторваться, тупо и завороженно, до тех пор, пока с ней не начнется
истерика...
- Стоп! - крикнул Клод.
И все исчезло: колючая проволока и бараки, гвардейцы и уроды. Остались
лишь пот, ненависть и счастье.
Вита с возмущением смотрела на Клода:
- Почему?
- Потому! - отрезал Клод. - Потому что с лайтингом и дурак сможет...
Безоружных положить или взглядом убить много ума не требуется. А ты
попробуй, разоружи врага голыми руками, да так, чтобы он не успел
убить ни тебя, ни твоего товарища.
- Нет, Клод! - загомонили все. - Это ты, Клод, зря. Ведь интерес
был... Был ведь?
- Был, - сказал Клод. - Но дэй-дримерам тоже надо оставаться людьми.
- Он повернулся к Калинову. - А ты ничего, парень. Я думаю, мы его
примем. Так, ребята?
- Так! - заорали кругом.
А Калинов вдруг обнаружил еще одно знакомое лицо. Появившаяся откуда-то
Флоренс Салливан спрашивала окружающих:
- Чей это дэй-дрим?
- Не знаем, - отвечали ей.
- Здорово было! Жаль, я опоздала...
Ах, мерзавцы, подумал Калинов. Это же у них игра такие... "Казаков-разбойников"
устроили... Развлекаются, подлецы! И я тоже хорош, нечего сказать!
Втянулся как мальчишка... Надо бы их вернуть к действительности.
Клод подошел к нему и протянул руку. И тогда Калинов, размахнувшись,
влепил ему пощечину.
- За что? - жалобно спросил Клод.
- За все! - ответил Калинов и влепил еще раз. - Как так можно? Ведь
это... Ведь это... - Он судорожно искал, чем их зацепить. И, кажется,
нашел: - Это же как "казаки-разбойники" на братской могиле!..
Можешь врезать и мне заодно!
Лицо Клода залила краска.
- Ай да мы, - сказал он. - Кому пришел в голову этот дэй-дрим?
- Мне. - Крылов по-школьному поднял руку. - Мой предок во времена
Великих Религиозных войн освобождал лагерь, в котором муслимы*
держали христиан.
-------------------------------------------
* Muslim (англ.) - мусульманин.
-------------------------------------------
- Тебе бы тоже не мешало отвесить... Да ладно уж, хватит на сегодня
тумаков. - Он миролюбиво хлопнул Калинова по плечу. - А ты ничего!
- И засмеялся: - В который уж раз говорю это сегодня.
Калинов пожал плечами, понимающе улыбнулся.
- Давайте еще какой-нибудь дэй-дрим, - предложила Аля.
- Нет, Алла, - сказал Клод. - Больше мне не хочется. Сегодня не
стоит... Пойдем, Зяблик, поваляемся на пляже.
Группа рассыпалась. Кто-то потянулся вслед за Клодом и Игорем, кто-то
разлегся на травке в тени деревьев. Флоренс Салливан, пристально посмотрев
на Калинова и немного удивив его таким взглядом, побежала на пляж.
- Ты остаешься? - спросила Алла Виту. - А я пойду, позагораю с ребятами.
И она умчалась к озеру, на ходу сдергивая с себя сарафан. Калинов
с удовольствием проводил глазами хорошенькую фигурку. Вита фыркнула.
- Что? - Калинов повернулся к ней.
- Самая красивая девушка у нас, - сказала Вита, глядя вслед удаляющейся
Алле. - Хороша, правда? И богата... Ты где живешь?
- В Питере.
- В Санкт-Петербурге? В России?
- Да.
- И я тоже... Вообще-то в Мире мы не встречаемся. Но с тобой... -
Она умолкла и отвернулась.
- В мире? - спросил Калинов. - В каком мире?
- В Мире. С большой буквы... Так мы называем настоящую жизнь. Землю...
Калинов снял с себя куртку и бросил на траву. Лег. Вита без церемоний
пристроилась рядом.
- В настоящей жизни... - проговорил Калинов. - А что же тогда здесь?
- Здесь? Здесь придуманная. Клод называет это Дримленд.
- А кто ее придумал?
- Не знаю... Наверное, мы все. Вместе... А почему ты все спрашиваешь?
- Потому что мне интересно.
- Странно, - сказала Вита. - Обычно те, кто сюда приходят, кое-что
уже знают... Кто дал тебе номер?
Калинов внутренне сжался. Соврать что-то надо. Например, заявить,
что номер дал Фараон.
- Никто, - сказал он. - Я подсмотрел.
- Правду сказал. - Вита облегченно вздохнула.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я чувствую, когда человек лжет. У нас тут не лгут.
- Совсем?
- Да. Даже те, кто в Мире лжет, тут не лгут. А если лгут, то больше
у нас не появляются.
- Почему?
- Не знаю, - сказала Вита. - Не появляются - и все!
- Тогда я не буду лгать, - сказал Калинов. - Мне здесь нравится.
- А что именно тебе нравится?
- Ты.
Развлекаться изволишь, старый козел, сказал себе Калинов. Тоже мне,
Пан! Только перед тобой не Сиринга, свирелью дело не закончится*...
Однако жалеть о сказанных словах ему совершенно не хотелось.
----------------------------------------
* В древнегреческой мифологии нимфа Сиринга, стремясь сохранить
девственность и избежать преследований Пана, превратилась в тростник,
из которого Пан изготовил свирель.
----------------------------------------
- Дурак! - Вита отвернулась, и Калинов понял, что сказанное им ей
очень приятно. - Давай сбежим, - предложила она.
- Давай... Только Зяблик нас все равно отыщет.
- Не отыщет. Я ему сказала, что больше не люблю его.
Вот же чертененок, подумал Калинов. Как у нее все просто! Хочу -
люблю, хочу - не люблю... Эх, быть бы помоложе!
- Не смотри на меня так, - попросила Вита.
- Как?
- Как старый дедушка... Который все видел и все знает. - Она прикрыла
ему глаза теплой ладошкой. - Побежали?
Калинов поморгал, и Вита отдернула руку.
- Щекотно, - пояснила она.
Ау, молодость, снова подумал Калинов. А как было бы хорошо! Она бы,
скажем, попала в беду. А я бы ее спас!.. Как в старинных романах.
Но развлекаться больше не хотелось. Хотелось серьезного и "ароматного".

3. Искушение.
Сбежали они сразу, едва Калинову возжелалось серьезного.
Мир пропал. Распахнулось вдруг изумрудное небо, запылали на нем два
бледно-фиолетовых, призрачных солнца.
Калинов и Вита летели под солнцами, взявшись за руки. Далеко внизу
ласково шевелился чернильный океан. Оба они знали, что лишь отсюда
он кажется ласковым и ленивым, а там, внизу, волны достигают в высоту
сотни метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11