Как давеча у полковника Раскатова…
Альбина вскочила с кровати.
— Вы… вы… Как вам удалось? Ведь он не инициирован! — Она подняла ко рту правую руку, прикусила пальцы. — Боже, значит, Савицкая все еще любит вас! Иначе бы вы не смогли…
— Сядьте! — сказал я. — Чему вы удивляетесь? Жена любит мужа. Она всегда меня любила. Во всем виноват был я сам.
Альбина не поняла, но объяснять я ничего не собирался: беседа близилась к концу. И вот это ведьма поняла сразу.
— Неужели вы меня убьете? — пролепетала она. — У вас теперь две «рубашки». Вам никто не страшен! Даже сам дьявол! Не то что ведьма-половинка…
Я вспомнил фразу, которую сказал своему командиру и с которой все началось.
— Солдату не пристало с п…здой воевать пистолетом. — Я отстегнул кобуру и положил на стол со свечами..
Альбина смотрела, раскрыв рот и хлопая ресницами. Но когда я расстегнул ремень и снял брюки, до нее дошло.
— Не-е-ет!!! — завопила она и бросилась к двери. — Ма-а-ама! Ма-а-амочка!
Я догнал ее в два прыжка, обхватил под мышками и зажал правой рукой рот. Потом оторвал от пола и понес к постели. Ведьма попыталась укусить меня за руку, но моя хватка была железной. Возле кровати я поставил ее на ноги, повернул к себе лицом и одним движением разодрал халат — только пуговицы горохом посыпались. Она тут же попыталась ударить меня коленом в промежность, но легким движением ноги я блокировал эту попытку. Альбина зашипела, как кошка, а я опрокинул ее на постель.
Под халатом у нее ничего не было: видимо, она и вправду спала перед моим приходом. Впрочем, бюстгальтер ей и не требовался — чтобы поддерживать такой бюст, достаточно обыкновенной мужской майки. Лишь крупные соски намекали на то, что в принципе созданы для кормления детей, а в остальном от шеи до пояса передо мной лежал самый обыкновенный мальчишка.
— Голубчик, не надо! — залепетала она. — Не надо, голубчик! — И попыталась ударить меня ногами.
Я с легкостью отбил и эту атаку, навалился на щупленькое тело шестью пудами живого веса.
Она попыталась вцепиться мне в глаза. Пришлось завести агрессивные худенькие руки за голову и левой слить их воедино. Правой же я сумел стащить с себя то последнее, что разделяло наши тела. Почувствовав прикосновение главной угрозы, Альбина вновь завопила. Я опять зажал раскрывшийся рот, и ей осталось только извиваться. Впрочем, то, что она так отчаянно сопротивлялась, играло для меня и положительную роль. Иначе бы это тело черта с два меня возбудило. А так мой конь начал вставать на дыбы, превращаясь в таран. Почувствовав это, она переплела лодыжки и крепко стиснула бедра. Глаза ее опять горели такой ненавистью, что если бы это чувство сжигало, я бы давно превратился в кучку пепла.
Тогда я вставил ей между бедрами колено и изо всех сил надавил. Клин — давнее орудие человеческой цивилизации. Сработал он и в данном случае, мой конь добрался до единственного, что в Альбине было не от мальчишки, и устремился по давно изведанной с другими любовницами дорожке.
Думая, что я ослабил бдительность, ведьма вновь попыталась укусить мою ладонь. Однако я не тешил плоть — исполнял долг. И потому был настороже.
Альбина извивалась и брыкалась, пока мой таран не проломил крепостную стену ее девственности, а потом… Нет, не сверкнула молния и не загрохотал гром. И не потянуло серой из углов комнаты. Просто Альбина вздохнула, обмякла, закрыла глаза. А потом ведьмины бедра начали совершать инстинктивные женские движения. Тогда я отпустил ее руки, и она тут же вцепилась пальцами мне в загривок. Глядя на блаженное лицо, я улыбнулся: сейчас мои волосы были ей нужны совсем для другого колдовства, для того колдовства, что зовется плотской любовью.
Впрочем, любовью я по-прежнему не занимался. Дождавшись, когда она стиснула бедрами мою талию, содрогнулась и запищала от наслаждения, я тут же скатился с кровати и принялся заталкивать вздыбленного коня в привычную полотняную тюрьму.
«Спарились и разбежались!..»Я вспомнил, откуда эта фраза. Так думал писатель Виктор Банев о своих взаимоотношениях с медсестрой Дианой. Вольно было Баневу так думать! Он находился в опале, но его не приговаривали к смертной казни. Его ребенок был жив. А главное, модный писатель занимался любовью, абсолютно не заботясь о том, что может подарить своей партнерше незапланированного беби.
Я помотал головой. Глупости какие-то приходят на ум. Наверное, это то, что осталось во мне от Арчи Гудвина…
Я оделся, угнездил под мышку кобуру и взглянул на Альбину.
Та ответила взглядом, полным нежности и надежды:
— Может, мы еще встретимся?
— Обязательно, — сказал я. — Когда рак на горе свистнет!
В этих словах тоже был Арчи, и я не стал ему сопротивляться.
Альбина улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Ты меня изнасиловал. Я могу заявить в милицию. Генетический анализ подтвердит. Тебя посадят.
«А ждет тебя, бриллиантовый, дорога в казенный дом», — вспомнил я.
— Заявляй! Без толку! В твоем влагалище нет материала для анализа.
— Как это?!
— А вот так! Я позаботился об этом. Неужели ты думаешь, что я мог потерять разум из-за такого тела, как твое?
Это было жестоко по отношению к любой девушке. Тем более это было жестоко по отношению к той, кого только что подвергли насилию. Но иного обращения она и не заслуживала. Женщина — существо, созданное всевышним для того, чтобы дарить жизнь, она эту жизнь отнимала и, что вдвойне гнусно, еще и торговала останками. Пусть эти останки не были материальными, но один черт!.. Торговка всегда будет торговкой!
Я вновь посмотрел на Альбину.
Торговка оставалась торговкой. Теперь она пыталась сбыть то, что у нее осталось. Длинные узкие пальцы потеребили разодранный халат, потянули его на живот, укрывая распятое тело от моих глаз, но так, чтобы остались видны вишни сосков на мальчишеской груди и рыжий пушок в промежности, под которым расплылось на простыне алое пятно.
Мне стало мерзко, будто я тоже принял участие в торговом деле.
Впрочем, она-нынешняя за себя-недавнюю уже не отвечала. Как дети не отвечают за отцов. Она перестала быть ведьмой, но ей еще предстояло научиться быть просто женщиной. Все женщины торгуют собой. Ради семьи, ради детей, ради любимого… Эта торговля не имеет ничего общего с древнейшей профессией, хотя не менее стара, чем проституция. Эта торговля заложена в саму женскую суть, на нее обрек наших подруг сам господь, сделав из них биологически подчиненные существа. Зато в них хранится корень жизни… И в Альбине он тоже есть. Этим она искупит свою вину.
— Мы больше не встретимся, — сказал я. — Но тебе недолго ходить в одиночестве. Такие глаза пленят любого мужчину. И ты родишь своему троих. Поверь, это не худшая судьба для бывшей ведьмы. Лет пятьсот назад тебя бы просто отправили на костер.
Она словно спохватилась, словно только сейчас заметила свою наготу, укрыла одеялом вишенки и пушистый треугольник. Возле двери я еще раз оглянулся.
Зеленые глаза смотрели сквозь меня, и было в них что-то такое, чего я никогда не смогу понять.
— Прощай, ведьма-половинка! — сказал я. — Счастливых тебе детей! В «рубашках»! — И вышел.
Старуха в соседней комнате только-только начала копошиться на полу. Охранник возле батареи все еще был недвижен.
Я подошел к нему, пощупал пульс. Парень был жив, и смерть ему в ближайшее время не грозила. Если не нарвется на пулю в каком-нибудь деле…
Я оставил возле него ключ от браслетов и покинул это логово. Спустился по лестнице, прошел дворы-колодцы, вышел на Невский и принялся ловить такси. Сел в первую же остановившуюся машину.
— На Комендантский!
— У вас какой-то праздник? — спросил водила.
— Да! — Я улыбнулся ему. — Впереди праздник, каких мало.
На самом деле впереди меня ждала неизвестность, но на душе было спокойно. Потому что вместе с неизвестностью меня ждала женщина, которая не позже чем через девять месяцев родит еще одного ребенка в «рубашке».
И эту «рубашку»с него уже никто никогда не снимет.

Эпилог
Следующим утром я отправил Яне бандероль с ключом от ее квартиры и денежный перевод.
В тот же день мы с Катей перебрались в родное жилище, на улицу Кораблестроителей. Через порог я ее перенес на руках, как невесту.
— Я люблю тебя, — сказала она, когда я поставил ее на ноги. — И всегда любила.
— Я тоже люблю тебя. И всегда любил.
Мы занялись любовью прямо в прихожей, на ковре.
— Я очень виноват перед тобой, Катя, — сказал я потом. — Я был туп как сибирский валенок.
— Ты уже говорил это.
— И еще раз скажу… Я виноват.
Она лишь благодарно потерлась носом о мою щеку.
О приговоре, вынесенном дезертиру Ладонщикову, мы говорить не стали. На следующий день Катя вышла на работу.
А еще через два дня на имя Максима Мезенцева пришла повестка — меня вызывали в РУБОП, к следователю по особо важным делам Борзунову. Кате я бумагу не показал.
Когда я прибыл по вызову, меня тут же провели в кабинет следователя.
— Здравствуйте, Ладонщиков! — Седоватый мужчина со знакомым голосом достал из ящика стола и положил передо мной половину открытки с изображением обнаженной женщины.
— Здравия желаю! — Я достал из лопатника свою, приложил.
Конечно, это была не Инга — всего лишь фотомодель «Плейбоя» Анна Салтыкова, хотя к такому телу слова «всего лишь» не очень подходят…
— Играть, так уж до конца! — Борзунов кивнул на открытку-пароль. — Ну, рассказывайте!
Я узнал этот голос — передо мной сидел тот, кто командовал моим освобождением на даче в Елизаветинке. Мой последний работодатель… И я выложил ему все. Кроме Яны и Щелкунчика.
Он слушал внимательно.
В конце я спросил:
— Инга Нежданова была вашим человеком?
— Да, — сказал он.
— Как же вы ее не уберегли?!
Он пожал плечами:
— Инга вела себя в последние дни слишком самостоятельно. Многое делала вопреки приказам. Ваш рассказ лишь подтверждает это.
— А что ей оставалось делать! Вы-то не слишком спешили мне помочь!
— У вашей «Забавы» был номер, с которым вас не остановил бы ни один сотрудник правоохранительных органов. Не наша вина, что вы не стали пользоваться ею.
Ожил интерком:
— Сергей Николаевич! На закрытой — Москва.
Борзунов взял трубку, принялся слушать, коротко отвечая «Да!» или «Нет!». А я сидел и думал о том, что Инга отправилась в офис к Поливанову-Раскатову не потому, что нарушала приказы. Просто исчез мужчина, который любил ее, и помочь ей теперь мог лишь избыток адреналина в крови. Такая это была женщина, женщина, любящая ходить по минным полям, конь в малине…
Наконец Борзунов рявкнул: «Слушаюсь!»— и повесил трубку.
— Интересно, — сказал я. — Зачем Раскатов пошел на всю эту затею с компьютером-детективом? Ведь это лишь ускорило его разоблачение.
— Вы так думаете? — Борзунов усмехнулся. — Ничего нового к тому, что против него уже было, ваша детективная работа не добавила. Все это недоказуемо в суде. Зато он рассчитывал раскрыть нашего человека. И это ему удалось. Без Инги Неждановой обвинение при хороших адвокатах непременно бы развалилось. Все, что мы могли бы ему инкриминировать, это нарушение закона о запрете на коммерческую деятельность со стороны должностного лица. Так что ваша с ним последняя встреча закончилась, на мой взгляд, очень удачно.
— Иными словами, меня не обвинят в убийстве генерала Раскатова.
— Иными словами, никакого убийства не было. Генерал погиб в результате несчастного случая при чистке собственного оружия. Уголовное дело по факту смерти уже прекращено. В средствах массовой информации будет отражена именно эта версия. Если вы, конечно, не начнете искать второго Сергея Бакланова…
— Не начну, — сказал я. — А что будет со мной?
— Приговор в отношении Вадима Ладонщикова приведен вчера в исполнение. Но разве вы — он? Ваши нынешние документы зарегистрированы во всех государственных базах данных. Это все, что я могу для вас сделать. Вас устраивает такое решение вопроса?
Максима Мезенцева — Метальникова — Арчи Гудвина такое решение устраивало. Потому что другого не было: в любом случае капитан Ладонщиков был осужден по закону.
Многое между нами не было сказано, однако спрашивать не имело смысла — ответов я бы все равно не получил. В конце концов мне опять повезло, и это главное…
— Надеюсь, ваша… э-э… подруга не станет молоть языком.
— Жена будет молчать, — заверил я. И пояснил: — Мы через несколько дней вновь поженимся.
— Тогда примите мои поздравления, Мезенцев. И можете быть свободны.
Дома я сказал Кате, что у меня теперь другая фамилия и что нам надо снова пожениться. Она ни о чем не стала спрашивать.'
На следующий день мы пошли в загс и подали заявление. А еще через три недели, утром, перед уходом на работу, Катя сказала, что беременна.
Когда она ушла, я позвонил Яне в детский приют.
— Привет, марсианка! Это Макс. Помнишь, надеюсь, еще такого типа?
— Привет, Макс! — Она обрадовалась несказанно: это было понятно даже по телефону.
— Надо увидеться!
— Давай вечером. — Она обрадовалась еще больше.
— Нет, давай пораньше. Я приеду к тебе после обеда. Где находится детдом?
Она продиктовала адрес.
В два часа я подъехал к детскому приюту, через охранника вызвал Яну. Вытащил из багажника четыре больших пакета с игрушками.
— Это твоим питомцам.
— Ой, Максима, спасибо! Ты, похоже, разбогател?
— Ага. Отдаю долги!
Я только что потратил на игрушки четверть тех денег, которые реквизировал в сейфе на Семнадцатой линии. А остальные три четверти внес в банк на счет детского дома.
Занесли подарки в игровую.
— А где твои питомцы, марсианка?
— У них тихий час.
Я вполголоса выругался.
— Что такое? — встревожилась Яна.
— Можно пройти к ним в спальню? Я стерильно чист. Но если хочешь, могу помыть руки.
Она улыбнулась:
— Тебе очень надо?
— Очень!
— Ладно, пошли.
Она провела меня в спальню.
Маленькие человечки спали в кроватках, сопя и время от времени причмокивая. Будто сосали материнскую грудь…
— Сколько им лет?
— От полутора до трех.
— Кто из них самый несчастный?
Яна перестала улыбаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39