здесь он удобно устроился под видом вашего слуги. Затем Диана с ее «Магазином подарков» – ну кому пришло бы в голову подозревать хозяйку такого магазина? И наконец Джо, душа всякого общества, собравшегося в баре «Трефовой дамы», где выпивка быстро развязывала языки молодых летчиков и армейцев. А что касается передачи новых инструкций, то способов хватало. На этой неделе, например, акробатка Фифин превратила сцену «Ипподрома» в почтовое отделение. Вы скажете, что в глаза не видели этой женщины. Я знаю. В этом и не было надобности. Зато Родель, который слишком осмелел и стал неосторожен, не мог отказать себе в удовольствии выпить со старой приятельницей.
– Я слушаю вас очень внимательно, Нейлэнд, – сухо сказал полковник. – Но просто не понимаю, какое я ко всей этой чепухе имею отношение.
– Потом сегодня утром я вас ловко поймал, полковник, – продолжал я насмешливо. – Помните, я сказал, что, по моим сведениям, Скорсон из министерства снабжения, беседуя с вами по телефону в среду вечером, рекомендовал вам меня? А вы подтвердили и добавили, что это повлияло на ваше решение. Но…
Я сделал умышленную паузу, и он попался на удочку.
– Подумаешь – «поймал»! – сказал он пренебрежительно. – Вы были так довольны тем, что Скорсон будто бы рекомендовал вас, что я не стал этого отрицать. Самая обыкновенная вежливость. Что тут такого?
– Этого достаточно, чтобы вас повесить, Тарлингтон, – сказал я, отбросив насмешливый тон, который уже сослужил мне службу. – А если я скажу вам, что Скорсон действительно рекомендовал меня в среду, – что тогда? Совершенно очевидно, что это не вы говорили с ним по телефону, и вот почему. В тот вечер к вам пришел Олни, сотрудник особого отдела, посланный на завод Белтон-Смита под видом мастера. Пришел он будто бы по поводу вашего выступления на митинге в заводской столовой, а на самом деле потому, что он начал подозревать вас. Он узнал что-то о Роделе… в его записной книжке несколько раз упомянут человек со шрамом… но не знал, что Родель живет у вас в доме. Не доверяя Олни, вы постарались, чтобы он не встретился с Роделем. Они не знали друг друга в лицо. Как только Олни ушел, вы решили, что ему слишком многое известно и что его надо убить. Но Родель тут не годился – ведь он никогда не видел Олни. Оставалось вам самому догнать Олни и сделать это. А между тем без четверти девять вы ждали звонка Скорсона. И вот вы поручили Роделю поговорить по телефону – на таком расстоянии самое грубое подражание сойдет за вас голос. Это давало вам не только возможность уйти из дому, но и надежное алиби… Но вы допустили несколько промахов, полковник. Вам не удалось убедить полицию, что Олни сбили именно в той части города, где вы оставили труп. А главное, когда вы его втаскивали в машину неподалеку от «Трефовой дамы», вы не знали, что в последнюю минуту бедный Олни выбросил из кармана свою записную книжку. Полиция нашла ее, и я внимательно просмотрел все его заметки. Олни был очень умный и опытный работник. Нетрудно догадаться, – сказал я, глядя в глаза Тарлингтону, ибо это был мой главный трюк, – что вам в них отведено видное место.
Полковник усиленно размышлял, но не говорил ни слова. Из раны у меня снова потекла кровь, голова кружилась, в ушах гудело. Но нельзя было дать ему опомниться.
– Что касается зажигалки, которую вы нашли у Олни в кармане, – продолжал я, – то первая ваша догадка была правильна. Это не простая зажигалка, такой вы не купите нигде. – Я показал ему мою. – Каждый сотрудник контрразведки, в каком бы отделе он ни работал, получает такую зажигалку и выучивает условные вопросы и ответы. Я знал, что у Олни есть такая зажигалка, потому что в среду днем мы по ним опознали друг друга. Инстинкт вам подсказывал, что она была у Олни неспроста: такой зажигалки у заводского мастера не увидишь. Позже, в тот же вечер, вы встретились с Джо; к тому времени вы уже рассмотрели ее и решили, что это просто красивая безделушка. Держать ее у себя вам не хотелось, поскольку она принадлежала Олни, и вы подарили ее Джо. А Джо, – добавил я сурово, – арестован сейчас по обвинению в убийстве. Он сознался во всем. Он выдал всех.
У меня вдруг потемнело в глазах. Я слышал крик Маргарет. Потом увидел, что она склонилась надо мной.
– Нет-нет, не мешайте мне еще минуты две, – сказал я ей, собрав последние силы. – Родель ранил меня в плечо, и сейчас кровь опять потекла, но я доведу это до конца. Сядьте, Маргарет! Ну, пожалуйста!
Она не села, а осталась стоять возле меня. Я посмотрел на полковника, который сидел, как окаменелый.
– Я не пришел бы сюда в таком состоянии, чтобы сказать вам все это, если бы дело не было раскрыто и все главные улики не были в руках полиции. Я пришел потому, что люблю сам заканчивать свою работу. Своего рода тщеславие, если хотите. Такой уж у меня недостаток. А ваш недостаток, Тарлингтон, это – спесь. Вы всегда помните, что вы – привилегированная особа, ничего общего не имеющая с чернью, и вы хотите какой угодно ценой сохранить свои привилегии. Вы ненавидите демократию и все, что с ней связано. Ваше упрямство, дерзкое высокомерие, любовь к власти и самомнение мешают вам примириться с нею. Когда Гесс прилетел в Англию, он рассчитывал именно на таких, как вы. На то, что вы настроены прогермански, антипатриотичны в обычном смысле слова. Прошлая война, по-вашему, велась исключительно в национальных интересах, и, вероятно, тогда вы честно воевали. Но эта война, совсем другая, вам не по душе. Я слышал на днях вашу речь. Вы, как и все вам подобные, уговаривали народ знать свое место, воевать, и трудиться, и страдать, чтобы поддержать то, во что он больше не верит. И каждое ваше слово – еще одна пушка или бич в руках Гитлера и его шайки. Но вы несколько умнее и бессовестнее большинства себе подобных, и вы поняли: чтобы сохранить все, что вы хотите сохранить, нужно, чтобы народ не выиграл эту войну, а фашизм не проиграл ее. И нацисты убедили вас, что только их победа даст вам ту Англию, о какой вы всегда мечтали, то есть вы с кучкой избранных подниметесь на вершину, а простой народ навеки останется в прежнем положении. И вы пошли по извечной кривой дорожке… покатились по наклонной плоскости… болезненное честолюбие, спесь… ложь… предательство… убийства… и вы проиграли, Тарлингтон… проиграли… и если вы не хотите… остаться в памяти всех… английским квислингом… то у вас один выход… только один…
Я не мог больше выговорить ни слова: вся комната содрогалась и пульсировала, как мое плечо; ослепительные вспышки света сменялись черным мраком… Но, к счастью, мне уже не надо было ничего говорить. Без удивления, словно во сне, я увидел, что дверь отворилась и проем заполнила массивная фигура инспектора Хэмпа. Я сознавал даже в ту минуту, что его приход окончательно решит дело.
– Хорошо, инспектор, – услышал я голос полковника. – Погодите минутку. – И он вышел в соседнюю комнату.
Прежде, чем кто-либо из нас успел шевельнуться, раздался выстрел.
Говорят, что я сказал: «Что же, другого выхода у него не было». Но я этого не помню. Я потерял сознание.

10

Следующие три дня я провел в доме Маргарет, постоянно переходя от вспышек температуры к вспышкам раздражения. Когда падала температура, усиливалось раздражение. Происходило это отчасти из-за того, что я не желал лежать в постели. Но виновата тут была и приставленная ко мне сиделка. Эта ширококостая, рыжеволосая особа со множеством зубов и веснушек обращалась со мной, как с балованным ребенком лет десяти. Она безжалостно читала мне вслух веселые детские сказки. Она пыталась запретить мне курение, но в этой битве я победил. Зато она при содействии Маргарет не допускала ко мне никого из посетителей, приходивших повидать меня и занять взрослым разговором.
И еще одно злило меня: Маргарет была теперь только врачом, а я только больным. Со стороны можно было подумать, что мы с нею вообще незнакомы. По временам, когда температура поднималась, мне начинало казаться, что все случившееся в Грэтли – сон, что я никогда раньше не видел эту женщину-врача со строгим лицом и блестящими глазами, что меня упрятали в какую-то лечебницу и я просто брежу. А когда температура падала, я, конечно, рвал и метал, и тогда это рыжее чудовище уговаривало меня «не капризничать».
Но вот на четвертый день, в среду, сиделка объявила мне, что уходит. Она полагала, что я еще нуждаюсь в ее услугах, но ее ждал другой, более тяжелый больной. В середине дня я весьма учтиво с нею простился. Маргарет, как всегда в это время, ездила по больным. Лучше бы она вернулась, подумал я; но до чего спокойно без сиделки! Я мирно задремал. Когда я проснулся, в комнате уже горел свет, шторы были опущены, а за столом пили чай инспектор и Периго, настоящая комическая пара – один огромный, тяжеловесный, неторопливый, другой щуплый, живой, эксцентричный. Я им очень обрадовался.
– А ведь мы каждый день приходили сюда, Нейлэнд, – сказал инспектор. – Но нас к вам не пускали.
– Знаю, – проворчал я. – Идиотство! Это все сиделка.
– Нет, нас не пускала доктор Бауэрнштерн, – возразил Хэмп. – Нельзя – и до свидания. Правда, Периго?
– Да, она была тверда и непреклонна, – подтвердил Периго. – Раз налетела на меня, как фурия. Дама с характером…
– Сам убедился, – проворчал я. – Ходит тут взад-вперед с каменным лицом. И молчит. Впрочем, если бы она затеяла разговор, я бы не знал, что сказать. Ну, рассказывайте поскорее, какие новости на свете?
– Звонил вашему начальнику Оствику, – ухмыльнулся Периго, – и сказал, что вам надоело ловить шпионов. Он, естественно, ответил, что они не могут отпустить такого ценного работника.
– А ведь он прав, – заметил инспектор. – Взять хотя бы это дело. И самое забавное… хотя забавного тут, честно говоря, мало… что будь вы обучены нашему полицейскому ремеслу, у вас бы ни черта не вышло: улики-то были плохонькие. Что, разве не так?
– Плохонькие? Да, в сущности, прямых улик вообще не было. То есть таких, как вам надо. Зато было множество улик психологических. И это привело нас к цели. Остальное – удача и решительность. А что же вы ответили Оствику, Периго?
– Повторил слово в слово то, что вы сказали мне. Тогда он обещал, что вам дадут длительный отпуск, чтобы вы могли отдохнуть…
– Отдохнуть! Кто это может отдыхать, когда такое творится! Да и куда уедешь?
– Вы могли бы поехать следом за миссис Джесмонд, – сказал Периго. – Я слышал, что она собирается в путь.
– Я этой женщиной не очарован, как вы, Периго. И даже видеть ее больше не желаю… хотя с удовольствием посмотрел бы, как она за стойкой разливает какао рабочим ночной смены. А Оствику передайте, что я не намерен отдыхать. Я хочу работать, но по своей специальности. А может он помешать моему назначению в инженерные войска?
– Может и непременно помешает, – сказал Периго. – Кстати, не староваты ли вы для фронта, Нейлэнд?
– Староват! – завопил я, уничтожив его взглядом. – О, господи! Если меня держат в постели, это еще не значит… Завтра же встану, вот увидите… Староват! Да как вы…
Тут вошла Маргарет, на сей раз без «докторской» мины. Это не для меня, а для гостей, подумал я; и все равно приятно было снова увидеть ее такой.
– Не надо так кричать, – сказала она мне, но не как врач, а просто по-человечески.
– Он сегодня очень сердитый, – доложил Периго, выставляя напоказ всю свою коллекцию фарфора. – И говорит, что вы ходите тут взад и вперед с каменным лицом.
– На данной стадии болезни это обычное явление, – сказал инспектор, неожиданно выступая в роли медицинского авторитета.
Маргарет, посмеиваясь, кивнула.
– Мы всегда к этому готовы.
– Перестаньте говорить обо мне как о слабоумном, – вспылил я. – Если я раздражен, это объясняется вовсе не физическим состоянием. Я прекрасно себя чувствую. И завтра встану.
– Нет, не встанете, – отрезала Маргарет.
– Встану, вот увидите. Разумеется, я очень благодарен за уход и заботу и надеюсь, что я не слишком вас замучил. Но повторяю: если я раздражен…
– Почему «если».
– Ну да, я раздражен. Но это из-за того, что… это из-за старого паука Оствика, из-за ловли шпионов, из-за этой проклятой дыры Грэтли, из-за того, что мы воюем как последние кретины и обманываем людей, которые на нас надеются. Это из-за того, что… из-за того, что мне нужно заняться делом!…
– Вам нужно хорошенько отдохнуть, – снова отрезала Маргарет.
Периго встал, поглядывая на нас слишком уж лукаво, и сказал:
– Кое-чем я могу вам в этом деле помочь, Нейлэнд. После разговора с Оствиком я уже нажал на некоторые пружины.
– Спасибо. Приходите завтра, хорошо? Вы мне расскажете все о Диане, Фифин и остальных.
Инспектор положил мне на плечо руку, которая весила больше, чем недельный мясной паек целой семьи.
– Дружище, – начал он вдруг ни с того ни с сего, – слушайтесь доктора! Конечно, у вас своя голова на плечах… вы тут такие узлы развязали, с которыми мне бы и до рождества не справиться… но здравого смысла у нее гораздо больше… Между прочим, если вам чего-нибудь хочется, так скажите, мы принесем.
Мне хотелось тысячи вещей, но принести их они вряд ли могли. Маргарет ушла вместе с ними; времени до ее возвращения было много, и я собрался спокойно поразмыслить о своих делах. Но вместо того, чтобы логически разобраться во всем, я стал грезить о прекрасной, далекой, неведомой стране, где дышится легко, где ярко светит солнце. Я усердно работал там, строил, создавал то, что облегчает жизнь тысячам простых людей делает ее полнее и счастливее. И со мной была Маргарет, тоже занятая своим делом все дни напролет, а вечерами мы отдыхали в тишине и прохладе и разговаривали. Очнувшись от грез, я увидел, что она сидит у моего изголовья и серьезно смотрит на меня.
– О чем вы думали?
– Люди здравомыслящие о таких вещах не думают, – сказал я. – Но, впрочем, могу вам рассказать. – И я рассказал – гораздо подробнее и красочнее, чем сейчас рассказывал вам.
Она смотрела на меня ласковыми блестящими глазами, лицо ее смягчилось и стало еще лучше.
– Все это мне понятно, – сказала она. – Но почему я оказалась там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28