Что касается самого Грея, то он полагал, что всякое заявление, с виду сомнительное, должно быть доказано — или хотя бы иметь веские доводы в свою поддержку. Ему казалось, что при желании было бы очень просто тем или иным способом внести ясность и в вопрос о невидимости, но Сью выражалась настолько туманно, что это буквально доводило его до бешенства: «Невидимые люди существуют, они здесь, среди нас, и их можно увидеть, но их никогда не удастся заметить, если не знать, как правильно смотреть».
Однажды они оказались в Кенсингтоне на Хай-стрит вечером, в час пик, и смешались с толпой прохожих и посетителей магазинов. Сью сказала, что в подобных местах всегда полным-полно гламов. Она то и дело указывала ему на каких-то людей и объявляла их невидимыми. Иногда Грей видел тех, о ком она говорила, иногда нет. Недоразумения возникали на каждом шагу: вон тот мужчина у входа в магазин, да не этот, а тот, вот он уже уходит, слишком поздно.
Тогда он стал фотографировать толпу, направляя камеру всякий раз точно в указанное место, где, по утверждению Сью, в данный момент находился невидимый. Результаты были неубедительны: выходили просто фотографии толпы, и потом им оставалось лишь спорить, был ли тот или иной человек видимым, когда Грей делал снимок, или нет.
Однажды он сказал:
— Если хочешь что-то мне доказать, стань невидимой сама. Сделай это прямо у меня на глазах.
— Не могу.
— Но ты же всегда говорила, что можешь.
— Теперь это не так просто. Мне все труднее и труднее погружаться в невидимость.
— Но ты ведь все еще можешь это делать?
— Да, но ты уже умеешь меня видеть.
Тем не менее она попыталась. Она долго хмурилась и всячески старалась сосредоточиться, потом заявила, что стала невидимой, но, с точки зрения Грея, она никуда не исчезла, он по-прежнему прекрасно ее видел. Она принялась укорять его в неверии, и вопрос снова остался открытым.
Между тем было в ней нечто такое, что не вызывало у него ни малейших сомнений: были некоторые особенности ее внешнего облика, которые он находил привлекательными с первого дня их встречи и определял для себя как «неброскость». Это делало ее в каком-то смысле идеально ординарной. Все в ее внешности было стандартно: просто, правильно и обыкновенно. У нее были гладкая кожа, прямые светло-каштановые волосы, карие глаза, правильные черты лица, фигура стройная и худощавая. Она была среднего роста, одежда естественно облегала ее тело. Когда они не выясняли отношения и тихо проводили время вместе, ее мягкая манера держаться действовала на Грея успокаивающе. Двигалась она очень спокойно. У нее был приятный, но ничем не примечательный голос.
Незаинтересованному человеку она могла показаться обыкновенной серой мышкой, скучной и неприметной, но Грею, заинтересованному, увлеченному ею, она казалась на редкость привлекательной. Он чувствовал в ней нечто необычное: нечто скрытое, упрятанное под заурядной внешностью, — исходившую изнутри мощную электризующую энергию. Когда они бывали вместе, ему хотелось то и дело прикасаться к ней. Ему нравилось наблюдать, как меняется ее лицо, когда она улыбается, или занята чем-то, или сосредоточена на своей работе. Для него она была красавицей. Когда они занимались любовью, он чувствовал, как их тела сливаются в единое целое, еще не соприкоснувшись, — непередаваемое ощущение, которое он испытывал всякий раз, но так и не сумел определить. Ему казалось, что она стала неотъемлемой частью его самого — другой половиной, равной ему и вместе с тем во всем противоположной.
Она обижалась. Она заявляла, что, сомневаясь в ее невидимости, Грей тем самым отвергает и все остальное, всю ее жизнь. Фактически же дело обстояло иначе. Он ощущал в ней присутствие некого неявного, скрытого качества, которое особенно занимало и интриговало его и благодаря которому ее невидимость становилась для него эмоционально убедительной. Хотя в буквальном смысле Сью не была для Грея невидимой, как ни толковать это слово, в остальном она оставалась для него существом в высшей степени таинственным и неоднозначным. Он был весьма далек от того, чтобы отвергать ее опыт или отказываться от нее самой.
При всем том поездка в Ливерпуль давала ему возможность поразмыслить о Сью на расстоянии, обдумать ситуацию хладнокровно, вне действия ее чар.
2
В Ливерпуле все пропитано морем: набережная широкой реки, за которой виден Биркенхед, полоса Ирландского моря на западе, помпезные здания судоходных компаний викторианской эпохи, запах влаги в порывах ветра. Чуть в стороне от центра, но еще не на окраине, где улицы узкие, а постройки проще и беднее, море дает о себе знать уже по-другому. Там располагаются мрачные кварталы публичных домов, старые трущобы, опустевшие таможенные склады. Там множество пабов с морскими названиями и обширные пустыри, расчищенные для застройки и огороженные огромными щитами с рекламой ямайского рома и авиарейсов в Америку.
Это и был Токстет. И вот теперь запоздалое вмешательство правительства выражалось в бесплодных попытках возродить общественный дух там, где текучесть жизни всегда была нормой.
Как это было здорово — опять держать в руках камеру «Аррифлекс», ощущать на плече ее привычную тяжесть, прижиматься бровью к литой оправе окуляра. Грей был бы счастлив целыми днями не расставаться с камерой, молчаливо радуясь их воссоединению. С удивлением он обнаружил, что сохранил навык, что руки по-прежнему отлично знают свое дело, зрение и мысль, жестко ограниченные рамкой видоискателя, привычно заостряются и работают синхронно и четко. Мешало только одно: обычно он снимал в составе небольших бригад, а тут непривычное множество людей сбивало его с толку. Он чувствовал себя так, будто сдает испытательный экзамен. Ему казалось, что окружающие хотят убедиться, знает ли он по-прежнему свое дело. Но вскоре Грей понял, что боится собственных воображаемых страхов, что каждый слишком занят своими обязанностями, чтобы думать о нем. Он успокоился и с головой окунулся в работу.
Первый день съемок совершенно измотал его. Он порядком отвык от физических нагрузок, все следующее утро болела нога и ныли плечи. Но работа захватила его, и он чувствовал, что эти несколько дней стоят сотен часов физиотерапии.
Режиссер оказался опытным документалистом, и бригада без труда укладывалась в график. Съемки заканчивались во второй половине дня, и вечера оказывались свободны. Группа остановилась в знаменитом отеле «Аделфи» — причудливом строении викторианской эры в самом центре города. Каждый вечер народ собирался в большом, украшенном пальмами баре в бельэтаже, чтобы вместе выпить и поболтать. Грей пользовался бесценной возможностью пообщаться с коллегами: обменяться мнениями о работе, поговорить о былых заданиях, узнать свежие сплетни о старых знакомых. Обсуждали и новые перспективы: шансы получить контракт в Саудовской Аравии или отправиться в Италию для съемки политических репортажей.
Как эта жизнь была непохожа на то унылое существование, которое он вел последнее время, когда, сидя в четырех стенах, бесконечно думал только о себе и Сью, о ее странных рассказах, об их странных и не вполне здоровых отношениях! Однажды вечером он позвонил ей из номера. Услыхав знакомый голос в трубке, он испытал такое чувство, будто движется по длинному тоннелю, ведущему назад, в прошлое, в ту прежнюю жизнь, которая уже осталась за спиной. Она говорила, что без него ей одиноко, желала его скорейшего возвращения, сожалела обо всем, что было не так, говорила, что теперь все пойдет иначе. Он произносил слова утешения и старался быть искренним, но при этом чувствовал себя на редкость счастливым и беззаботным. Грей по-прежнему желал ее, жаждал близости с нею, но на расстоянии все их проблемы воспринимались совершенно иначе.
Последнюю часть фильма снимали вечером четвертого дня. Готовились к съемкам в местном рабочем клубе — мрачном помещении бывшего товарного склада. Грей со своими помощниками приехал заранее, чтобы установить осветители и освободить место для операторской тележки. В дальнем конце зала находилась примитивная сцена — небольшая площадка с несколькими прожекторами под потолком и парой звукоусилителей, затянутых в чехлы. Акустика оказалась прекрасной, и звукооператор, настраивавший уровень записи, все время недовольно морщился из-за мощного эха.
Среди посетителей клуба преобладали мужчины, женщин было немного. Мужчины носили костюмы без галстуков, женщины не снимали верхней одежды. Напитки подавали в обычных стаканах. Все говорили громко, перекрикивая грохот музыки, рвавшейся из динамика. Когда помещение заполнилось и у дверей встали двое громил, Грею вспомнился очень похожий паб в Северной Ирландии, где ему пару лет назад пришлось вести съемки. Там было такое же спартанское убранство: простые столы и стулья, голый дощатый пол, картонные подставки под пивные кружки, пепельницы с эмблемой пивоварни, светильники в дешевых абажурах под потолком и стойка бара, освещенная лампами дневного света.
Они начали съемку. Первые несколько кадров — общий вид заполненного людьми помещения, затем крупным планом — столики с посетителями, потом несколько интервью. Говорили о том, много ли народу сейчас без работы, каков уровень уличной преступности, есть ли перспективы переезда в другие места, обсуждали проблему повсеместного роста безработицы.
Главным номером вечера было выступление стриптизерши. Она появилась на площадке в кричащем, расшитом блестками наряде, который выглядел изрядно потертым. Грей вскинул камеру на плечо и подошел ближе к сцене, чтобы заснять выступление. Заметив камеру, женщина встрепенулась и постаралась показать все, на что способна. Она призывно гримасничала, вертела задом, картинно сбрасывала с себя одежду, сопровождая раздевание преувеличенными жестами. На вид ей было сильно за тридцать: грузная, с нечистой кожей, что было заметно даже сквозь толстый слой грима, с обвислой грудью и дряблым животом со следами растяжек, — едва ли она могла показаться кому-то привлекательной. Раздевшись, она спрыгнула с платформы. Грей следовал за ней с камерой, пока она ходила от столика к столику, садилась мужчинам на колени, раздвигала ноги, позволяла трогать свои груди, изображая при этом на лице мрачное веселье.
Когда она наконец удалилась и камера вернулась на операторскую тележку, Грей отошел в сторону и углубился в воспоминания.
В том баре в Белфасте тоже была стриптизерша. Тогда они явились к шапочному разбору: когда прибыли Грей со звукооператором, пальба уже закончилась, даже «скорая помощь» и полиция уже покинули место событий, им достались только следы от пуль на стенах и битое стекло на полу. Поскольку дело было в Белфасте, кровь быстро вытерли, и жизнь потекла своим чередом. Пока они снимали, волнение улеглось и публика принялась за напитки. Подходили новые посетители. На площадке появилась стриптизерша и начала свой танец. Грей со звукооператором остались посмотреть. Они совсем уже было собрались уходить, когда вооруженные люди неожиданно вернулись. Их было двое. Они проталкивались сквозь толпу возле двери и выкрикивали угрозы, держа винтовки «армэлаит» дулом вверх. Не успев сообразить, что он делает, Грей подхватил камеру на плечо и начал снимать. Он шел напролом через толпу, двигаясь прямо навстречу бандитам, и снимал крупным планом их лица. Он был уже совсем близко, когда они открыли огонь: убили выстрелом в упор какого-то мужчину, затем выпустили дюжину патронов в потолок, откуда кусками посыпалась битая штукатурка. Потом они ушли.
Снятые Греем кадры так и не попали на экран. Позднее его пленку использовали силы безопасности для установления личности преступников, в итоге боевики были арестованы и признаны виновными. За проявленную им безрассудную храбрость Грей получил денежную премию от вещательной компании, но сам инцидент вскоре забылся. Кое-что в этой истории так и осталось неясным. Никто, включая и самого Грея, так никогда и не смог понять, почему боевики позволили себя снимать, почему не застрелили его на месте.
Теперь, в суете и гаме ливерпульского рабочего клуба, Грей думал о том, что говорила ему Сью. Она напомнила ему другую историю, которую он сам, должно быть, ей рассказал, — как он однажды снимал уличные беспорядки. Тогда, утверждала она, в пылу съемки он инстинктивно сделался невидимым.
Не могло ли то же самое произойти с ним и в этом баре в Белфасте? Неужели в ее словах есть какая-то доля правды?
Он заканчивал съемку, испытывая неловкость. Он чувствовал себя посторонним, незвано вторгшимся в жизнь этих несчастных людей, и без того унылую и тягостную. Он по-настоящему обрадовался, когда они наконец упаковали оборудование и смогли вернуться в отель.
3
Проснувшись утром, Грей первым делом позвонил Сью домой. Она сама сняла трубку, но голос ее звучал сонно. Грей сказал, что съемки еще не закончены и что он вернется в Лондон не раньше чем через два дня. Это известие огорчило ее, но вопросов не последовало. Она сказала, что кое о чем подумала и ей не терпится поговорить с ним. Грей пообещал связаться с ней сразу по возвращении и повесил трубку.
После завтрака вся съемочная бригада собралась в вестибюле. Грей записал несколько номеров телефонов и даже предварительно договорился с продюсером о встрече в Лондоне на будущей неделе. Наконец все простились и начали расходиться. Грей не стал отказываться от приглашения помощника режиссера, который ехал в Манчестер и предложил подвезти его.
Когда они добрались до места, Грей попросил высадить его у ближайшей автобусной остановки и вскоре уже был в том самом пригороде Манчестера, где Сью родилась и провела детство. Он выяснил адрес по телефонному справочнику и отправился пешком через жилые кварталы на поиски дома ее родителей.
Это был небольшой дом довоенной постройки, стоявший особняком в самом конце короткого тупика.
Женщина, открывшая ему дверь, улыбалась, но смотрела настороженно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41