Права Рэйчел: Хряк – и, возможно, даже Паола – были не кем иным, как детьми деки-данса. Уинсаму, самопровозглашенному королю этого течения, оставалось лишь сожалеть о том, что он им стал. Он не понимал, как могло случиться, что все, включая его самого, внесли в дело деки-данса свою лепту.
Уинсам вошел в комнату Мафии в тот момент, когда она, наклонившись, снимала гольфы. «Ну прямо школьница», – подумал он. И с размаху шлепнул по ягодице, которая оказалась ближе; Мафия выпрямилась, обернулась, и он звезданул ее по лицу.
– Что это? – спросила она.
– Да так, – ответил Уинсам. – Для разнообразия. Одной рукой он сжал ее промежность, другой ухватил за волосы, поднял ее, будто жертву (хотя какая из нее жертва?), и не то потащил, не то швырнул на постель, где она так и осталась лежать в недоумении: калейдоскоп белой кожи, черных лобковых волосков, гольфов. Он расстегнул ширинку.
– Ты ничего не забыл? – спросила она робко и даже испуганно; ее откинутые волосы легли на тумбу для белья.
– Нет, – ответил Уинсам, – ничего.
III
Профейн вернулся в агентство «Пространство и Время» с убеждением, что Рэйчел всяко принесла ему удачу. Бергомаск взял его на работу.
– Прекрасно, – сказала она. – Он оплатит наши услуги, вы нам ничего не должны.
Рабочее время заканчивалось. Она стала наводить порядок на столе. И между делом предложила:
– Пойдем ко мне. Подождите меня у лифта.
Когда он стоял в коридоре, прислонившись к стене, то вспомнил, что с Финой все начиналось так же. Она притащила его домой, словно подобранные на улице четки, и уверила себя в том, что он обладает сверхъестественными способностями. Фина была набожной католичкой, как его отец. Рэйчел – еврейка, вспомнил он, как его мать. Что, если она, наподобие еврейской мамочки, хотела просто его накормить?
Оки спустились в набитом, но тихом лифте, она спокойно укуталась в серый плащ. Проходя через турникет подземки, она опустила два жетона – за себя и за него.
– Но… – возразил Профейн.
– Ты на мели, – отозвалась она.
– Я чувствую себя жиголо.
Так оно и было. Что-что, а центов пятнадцать всегда найдется, да еще полпалки салями в холодильнике – будет, чем его накормить.
Рэйчел решила поселить Профейна у Уинсама и кормить его за свой счет. В их компании квартиру Уинсама называли вест-сайдской ночлежкой. Места на полу хватало для всех, а Уинсаму было плевать, кто там спит.
На следующий день поздно вечером во время ужина у Рэйчел нарисовался пьяный Хряк Бодайн, он искал Паолу, которая исчезла черт знает куда.
– Здорово, – заговорил Хряк с Профейном.
– Старик, – отозвался Профейн. Они откупорили пиво.
Затем Хряк потащил их в «Ноту V» слушать Мак-Клинтика Сферу. Рэйчел сидела и внимательно слушала музыку, а Хряк и Профейн вспоминали свои похождения на море. Во время одной из пауз Рэйчел подсела за столик Сферы и выяснила, что он выбил у Уинсама контракт на две долгоиграющие пластинки для фирмы «Диковинки звукозаписи».
Они немного поболтали. Пауза кончилась. Квартет вернулся на эстраду и заиграл, начав с композиции Сферы под названием «Фуга нашего друга». Рэйчел вернулась к Хряку и Профейну. Они обсуждали Папашу Хода и Паолу. «Черт меня дернул, – подумала она, – куда я его завела? Куда заставила вернуться?»
На следующее утро, в воскресенье, она проснулась еще не совсем протрезвевшая. В дверь к ней бился Уинсам.
– У меня выходной, – заорала она. – Что за дела?
– Дорогой мой исповедник, – сказал он с таким видом, будто не спал всю ночь, – не сердись.
– Скажи это Эйгенвелью. – Она протопала на кухню, поставила вариться кофе и спросила: – Ну? Что там еще?
Как что: Мафия. Впрочем, на этот раз он обдумал план действий. Чтобы расположить к себе Рэйчел, он надел позавчерашнюю рубашку и не стал причесываться. Если хочешь, чтобы девушка свела тебя со своей подругой, не стоит сразу раскрывать карты. Нужно учесть некоторые тонкости. Разговор о Мафии был лишь предлогом.
Рэйчел действительно хотела знать, общался ли он с дантистом; Уинсам ответил, что нет. Эйгенвэлью в последние дни был занят: все свое время он проводил со Стенсилом. Руни интересовало мнение женщины. Рэйчел налила кофе и сообщила, что обе ее подружки отсутствуют. Он с закрытыми глазами пошел в атаку:
– Рэйчел, мне кажется, она спит со всеми.
– Что ж. Застукай ее и разведись.
Они влили в себя два кофейника. Руни излил душу. В три вошла Паола, невнятно им улыбнулась и исчезла в своей комнате. Уж не покраснел ли он? Сердце забилось чаще. Так ведут себя желторотые сопляки, кретин. Он поднялся.
– С тобой можно еще об этом поговорить? – спросил он. – Хоть немного.
– Если тебе это поможет. – Она знала, что не поможет, но улыбалась. – А как там контракт с МакКлинтиком? Только не говори, что в «Диковинках» стали делать нормальные записи. Ты что, увлекся религией?
– Если я чем-нибудь увлекаюсь, – ответил Руни, – то вязну в этом по уши.
Он возвращался к себе через Риверсайд-парк, размышляя о том, правильно ли он поступил. Его осенила мысль: что, если Рэйчел решила, будто он пришел к ней, а не к ее соседке?
Дома он застал Профейна, болтавшего с Мафией. «Боже правый, – подумал он, – ничего не хочу, только спать». Он лег, приняв позу эмбриона, и вскоре, как это ни странно, отключился.
– Значит, ты наполовину еврей, наполовину итальянец, – стрекотала Мафия в соседней комнате. – Надо же, как забавно. Non ё vero , прямо как Шейлок, ха-ха. В «Ржавой ложке» один актер утверждает, что он армяно-ирландский еврей. Надо вас познакомить.
Профейн решил не спорить. Он ограничился тем, что произнес:
– Наверное, «Ржавая ложка» – симпатичное заведение. Но не моего уровня.
– Брось, – отозвалась она, – что значит «нс твоего»? Аристократизм – это состояние души. Может, ты принц крови. Кто знает?
«Я знаю, – подумал Профейн. – Я потомок шлемилей, Иов – наш прародитель». На Мафии было трикотажное полупрозрачное платьице. Она сидела, упершись подбородком в колени, так что подол ее юбки лежал на полу. Профейн перевернулся на живот. «Это становится интересным», – мелькнуло у него в голове. Вчера, когда Рэйчел за руку притащила его сюда, Харизма, Фу и Мафия занимались на полу в гостиной австралийской борьбой «минус один».
Мафия, извиваясь, подползла к Профейну и распласталась рядом с ним. Кажется, ей взбрело в голову потереться носами. «Зуб даю, она думает, что это клево», – подумал он. Но тут примчался кот Клык и плюхнулся между ними. Мафия легла на спину, принялась почесывать и гладить его. Профейн поплелся к холодильнику взять пива. Ввалились Хряк Бодайн и Харизма, они орали пьяными голосами песню:
В Штатах бары шальные повсюду – аж тошно,
Там шальная братва, кутерьма, балаган,
Едешь в Балтимор трахаться, на пол улегшись,
А о Фрейде болтать едешь в Нью-Орлеан.
Дзэн-буддизмом и Беккетом бредит Айова,
В Индиане пьют кофе; в культуре – пробел.
Я из Бостона смылся и, честное слово,
Ничего в их культуре понять не сумел.
Я уйду в океан, но скажу на дорожку:
Лучшим баром считаю я «Ржавую ложку»,
«Ржавой ложке» останусь я верен вполне.
Атмосфера этого злачного заведения порой доходила вплоть до чистеньких фасадов Риверсайд-драйв. Никто и не заметил, как началась веселая вечеринка. Откуда-то выплыл Фу, схватил телефон и стал всех обзванивать. Как по волшебству, в оставленных открытыми дверях стали появляться девочки. Кто-то включил приемник, кто-то отправился за пивом. Сигаретный дым густыми клубами висел под потолком. Пара-тройка завсегдатаев прижали Профейна к стене и стали втолковывать ему, какие идеи проповедуют в их компании. Он молча слушал лекцию и потягивал пиво. Потом он опьянел, и как раз наступила ночь. Профейн отыскал свободный угол в комнате и уснул, не забыв при этом поставить будильник.
IV
В тот вечер 15 апреля Давид Бен-Гурион в своей речи по случаю Дня Независимости предупредил страну, что Египет планирует захватить Израиль. Кризис на Ближнем Востоке назревал с зимы. С 19 апреля вступило в силу соглашение о прекращении огня между Израилем и Египтом. В этот же день Грейс Келли вышла замуж за принца Монако Ренье III . Так неспешно наступала весна, мощные потоки и крошечные водовороты событий пита п. и газетные заголовки. Люд;; читали те новости, какие хотели, и каждый соответственно строил собственную крысиную нору из клочков и обрывков истории. В одном только городе Нью-Йорке, по самым приблизительным подсчетам, было пять миллионов крысиных нор. Одному Богу известно, что творилось в умах министров, глав государств и политиков в столицах мира. Несомненно, их личные версии истории находили выражение в действиях, если, конечно, преобладало нормальное распределение типов.
Стенсил не относился к этой категории. Слуга народа без рейтинга, по необходимости творец интриг и хитросплетений, он, как и его отец, должен был, по идее, иметь склонность к активным действиям. Но вместо этого проводил дни почти так же инертно, как растение, ведя беседы с Эйгенвэлью и ожидая появления Паолы, чтобы выяснить, как она вписывается в готическое нагромождение умозаключений и предположений, на создание которого он потратил немало сил. Разумеется, помимо этого оставались еще «версии», которые он теперь прорабатывал без особого интереса и почти равнодушно, как будто на самом деле перед ним стояла гораздо более важная задача. Однако какая именно задача, ему и самому было не до конца ясно, как неясна была конечная цель его V-образных построений и то, почему он вообще занялся поисками V. Он только чувствовал («инстинктивно», как сам говорил), какая крупица информации могла пригодиться, а какая нет, чувствовал, когда след нужно бросить, а когда надо, петляя, идти по нему до конца. Естественно, в такой интеллектуальной охоте, какую вел Стенсил, ни о каком инстинкте не могло быть и речи; его одержимость, несомненно, была благоприобретенной. Но когда именно и почему он стал одержим – вот в чем вопрос. Разве что он действительно был, как сам же утверждал, сыном своего века – фантомом, которого не существовало в природе. Интеллектуалы, которые обычно собирались в «Ржавой ложке», назвали бы его современным человеком в поисках самоидентификации. Многие уже сошлись на том, что именно в этом и состояла его Проблема. Беда, однако, была в том, что Стенсил имел в своем распоряжении все личины, с которыми мог в данный момент управиться; определенно можно было сказать лишь одно: он Тот, Кто Ищет V. (с полным набором имперсонаций, которые могли для этого потребоваться), а она сама имела к его самоидентификации столь же отдаленное отношение, как дантист-душевед Эйгенвэлью или любой из членов Братвы.
Из этого вытекала, однако, довольно интересная двусмысленность сексуального плана. Хороша будет шутка, если в конце своих поисков он лицом к лицу столкнется с самим собой, преображенным своего рода трансвестизмом души. То-то посмеется Вся Шальная Братва. По правде говоря, Стенсил не знал, какого пола V., не знал, к какому роду или виду относится существо, скрытое под этим инициалом. Предположение о том, что V. – это одновременно и юная туристка Виктория и канализационная крыса Вероника, вовсе не указывало на какой-либо метемпсихоз, а лишь подтверждало тот факт, что изыскания Стенсила связаны с раскрытием Большого Заговора, великой тайны столетия, – точно так же, как Виктория была связана с интригой вокруг Вейссу, а Вероника – с новым крысиным миропорядком. Если V. была историческим фактом, то она продолжала действовать и по сей день, поскольку конечный Безымянный Заговор все еще не был осуществлен, но при этом V. вполне могла оказаться не особой женского пола, а, скажем, парусным судном или целым народом.
В начале мая Эйгенвэлью представил Стенсила Кровавому Чиклицу, президенту корпорации «Йойодин», имеющей множество заводов, разбросанных по всей стране, и такое количество правительственных заказов, что было непонятно, как их все можно выполнить. В конце 1940-х годов Чиклиц безмятежно руководил компанией, занимавшейся производством игрушек на единственной крошечной фабрике на окраине городка Натли в штате Нью-Джерси. Приблизительно в ту пору дети в Америке вдруг все разом помешались на новых игрушках вроде волчка в виде простого гироскопа, который приводится в движение с помощью веревочки, намотанной на вращающуюся ось. Почувствовав перспективность этого рынка, Чиклиц решил расширить производство. Он уже был близок к тому, чтобы полностью овладеть рынком игрушечных гироскопов, когда однажды школьники, пришедшие на экскурсию, сообщили ему, что принцип действия этой игрушки такой же, как у гирокомпаса. «Как у чего?» – не понял Чиклиц. Дети рассказали ему про гирокомпас, а заодно о гировертикали и гироскопе направления. Чиклиц смутно припомнил, что в каком-то коммерческом журнале читал статью, где говорилось, что правительство постоянно закупает эти приборы. Они используются на кораблях, самолетах, а в последнее время также и на ракетах. «Что ж, – подумал Чиклиц, – почему бы и нет». В то время возможностей для развития малого бизнеса в этой области было предостаточно. Чиклиц наладил выпуск гироскопов по заказам правительства. Не успел он оглянуться, как его компания стала заниматься производством телеметрических приборов, компонентов для систем тестирования, портативного оборудования связи. Его предприятие непрерывно расширялось за счет приобретения дополнительных производственных мощностей и слияния с более мелкими компаниями. Менее чем за десять лет Чиклиц построил промышленную империю, занимавшуюся системами управления, фюзеляжами самолетов, двигателями, командными системами, оборудованием наземной поддержки. Как-то один из принятых на работу инженеров сказал ему, что единица измерения силы называется «дина», или сокращенно «дин», и Чиклиц окрестил свое детище «Йойодин», дабы увековечить простенькую игрушку, с которой начиналась его империя, и в то же время выразить идею силы, свободного предпринимательства, технического совершенства и несокрушимого индивидуализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79