Но Татарского поразил не столько наряд молодого человека, сколько
то, что его лицо было ему знакомо, причем очень хорошо, хотя он ни разу
в жизни с ним не встречался. Он видел это лицо в сотне мелких
телевизионных сюжетов и рекламных клипов, как правило на вторых ролях,
но кто такой этот человек, он не знал. Последний раз это произошло
прошлым вечером, когда Татарский, раздумывая о русской идее, рассеянно
смотрел телевизор. Хозяин кабинета появился в рекламе каких-то таблеток
- он был одет в белый халат и шапочку с красным крестом, а на его полное
лицо были наклеены светлая бородка и усы, делавшие его похожим на
доброго молодого Троцкого. Сидя на кухне в окружении охваченного
непонятной эйфорией семейства, он назидательно говорил:
- В море рекламы легко заблудиться. А часто она еще и
недобросовестна. Не так страшно, если вы ошибетесь при выборе кастрюли
или стирального порошка, но, когда речь идет о лекарствах, вы ставите на
карту свое здоровье. Подумайте, кому вы поверите - бездушной рекламе или
вашему семейному доктору? Конечно! Ответ ясен! Только вашему семейному
доктору, который советует принимать пилюли "Санрайз"!
"Понятно, - подумал Татарский, - это, значит, наш семейный доктор".
Семейный доктор между тем поднял руку в приветственном жесте, и
Татарский заметил в его пальцах короткую пластиковую соломинку.
- Подсаживайтесь, - сказал он глуховатым голосом.
- Давно подсели, - ответил Морковин.
Видимо, слова Морковина были обычной в этом месте присказкой,
потому что хозяин кабинета с долей снисходительности кивнул головой.
Морковин взял со стола две соломинки, протянул одну Татарскому и
прилег на ковер. Татарский последовал его примеру. Опустившись на ковер,
он вопросительно поглядел на хозяина кабинета. Тот ласково улыбнулся в
ответ. Татарский заметил на его запястье часы с браслетом из необычных
звеньев разного размера. Заводная головка часов была украшена маленьким
брильянтом; вокруг циферблата тоже были три спиральных брильянтовых
кольца. Татарский вспомнил редакционную статью о дорогих часах,
прочитанную в каком-то радикально-кислотном журнале, и уважительно
сглотнул. Хозяин кабинета заметил его взгляд и посмотрел на свои часы.
- Нравятся? - спросил он.
- Еще бы, - сказал Татарский. - Если не ошибаюсь, "Piaget
Possession"? Кажется, стоят семьдесят тысяч?
- Пеже позесьон? - Тот поглядел на циферблат. - Да, действительно.
Не знаю, сколько стоят.
- Господин Пеже со своими пацаками, - сказал Морковин.
Хозяин кабинета явно не понял шутки.
- Вообще, - быстро добавил Морковин, - ничто так не выдает
принадлежность человека к низшим классам общества, как способность
разбираться в дорогих часах и автомобилях.
Татарский покраснел и опустил взгляд.
Участок ковра перед его лицом был покрыт узором, изображавшим
разноцветные фантастические цветы с длинными лепестками. Татарский
заметил, что ворсинки ковра густо, как инеем, покрыты крошечными белыми
катышками, похожими на цветочную пыльцу. Он покосился на Морковина.
Морковин вставил трубочку в ноздрю, зажал другую пальцем и провел
свободным концом трубочки по лепестку небывалой фиолетовой ромашки.
Татарский понял наконец, в чем дело.
Несколько минут тишину в комнате нарушало только сосредоточенное
сопение. Наконец хозяин кабинета приподнялся на локте.
- Ну как? - спросил он, глядя на Татарского.
Татарский оторвался от бледно-пурпурной розы, которую он
самозабвенно обрабатывал. Обида успела совершенно отпустить.
- Отлично, - сказал он, - просто отлично!
Говорить было легко и приятно; если он и чувствовал некоторую
скованность, когда входил в этот огромный кабинет, то теперь она исчезла
без следа. Кокаин был настоящим и почти не разбодяженным - разве что
чувствовался слабый привкус анальгина.
- Вот только я не понимаю, - продолжил Татарский, - почему такая
технология? Это, конечно, изысканно, но как-то необычно!
Морковин с хозяином кабинета переглянулись.
- Ты вывеску на нашей конторе видел? - спросил хозяин. - "Институт
пчеловодства"?
- Видел, - сказал Татарский.
- Ну вот. А мы тут вроде пчелок.
Все трое засмеялись, и смеялись очень долго, даже тогда, когда
причина смеха успела забыться. "Эх, - с умилением подумал Татарский, -
есть же на свете хорошие люди!"
Наконец веселье угасло. Хозяин кабинета поглядел по сторонам, как
бы вспоминая, зачем он здесь, и, видимо, вспомнил.
- Так, - сказал он, - к делу. Морковка, подожди у Аллы. Я с
человеком поговорю.
Морковин торопливо обнюхал пару райских васильков, поднялся и
вышел. Встав, хозяин кабинета потянулся, прошел за письменный стол и
опустился в кресло.
- Присаживайся, - сказал он.
Татарский сел в кресло напротив стола. Оно было очень мягким и
таким низким, что он провалился в него, как в сугроб. Подняв глаза,
Татарский обомлел. Стол нависал над ним, как танк над окопом, и это
сходство явно не было случайным. Две тумбы, украшенные пластинами из
гофрированного никеля, выглядели точь-вточь как широкие гусеничные
траки, а картина в круглой раме, висевшая на стене, оказалась прямо за
головой хозяина кабинета и напоминала теперь крышку люка, из которого он
высунулся, - сходство усиливалось тем, что над столом были видны только
его голова и плечи. Несколько секунд он наслаждался произведенным
эффектом, а потом встал, перегнулся над своим танком и протянул
Татарскому руку:
- Леонид Азадовский.
- Владимир Татарский, - сказал Татарский, приподнимаясь и пожимая
пухлую вялую ладонь.
- Ты не Владимир, а Вавилен, - сказал Азадовский. - Я про это знаю.
Только и я не Леонид. У меня папаша тоже мудак был. Он меня знаешь как
назвал? Легионом. Даже не знал, наверно, что это слово значит. Сначала я
тоже горевал. Зато потом выяснил, что про меня в Библии написано, и
успокоился. Значит, так...
Азадовский зашелестел разбросанными по столу 6у магами.
- Что там у нас... Ага. Посмотрел я твои работы. Мне понравилось.
Молодец. Такие нам нужны. Только вот местами... не до конца верю. Вот,
например, ты пишешь: "коллективное бессознательное". А ты знаешь, что
это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
- На уровне коллективного бессознательного, - ответил он.
- А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо?
Татарский шмыгнул носом.
- Господин Азадовский, - сказал он, - я этого не боюсь. Потому не
боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое "коллективное
бессознательное", давно торгуют сигаретами у метро. В той или иной
форме, я хочу сказать. Я и сам у метро сигаретами торговал. А в
рекламный бизнес ушел, потому что надоело.
Азадовский несколько секунд молчал, обдумывая услышанное. Потом он
усмехнулся.
- Ты хоть во что-нибудь веришь? - спросил он.
- Нет, - сказал Татарский.
- Ну хорошо, - сказал Азадовский и снова заглянул в бумаги, на этот
раз в какую-то разграфленную анкету. - Так... Политические взгляды - что
там у нас? Написано "upper left"*. Не понимаю. Вот, блядь, дожили -
скоро в документах вообще все по-английски будет. Ты по политическим
взглядам кто?
----------
* Верхнелевые (англ.).

- Рыночник, - ответил Татарский, - довольно радикальный.
- А конкретнее?
- Конкретнее... Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие
сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая
кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в
этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара...
Зазвонил телефон, и Азадовский жестом остановил разговор. Взяв
трубку, он несколько минут слушал, и его лицо постепенно сложилось в
гримасу отвращения.
- Ищите дальше, - буркнул он, бросил трубку на рычаг и повернулся к
Татарскому: - Так чего там про
Гайдара? Только короче, а то сейчас опять звонить будут.
- Если короче, - сказал Татарский, - в гробу я видел любую
кантовскую сиську в себе со всеми ее категорическими императивами. На
рынке сисек нежность во мне вызывает только фейербаховская сиська для
нас. Такое у меня видение ситуации.
- Вот и я так думаю, - совершенно серьезно сказал Азадовский, -
пусть лучше небольшая, но фейербаховская...
Телефон зазвонил опять. Азадовский взял трубку, послушал немного, и
его лицо расцвело широкой улыбкой:
- Вот это я хотел услышать! Контрольный сделали? Хвалю.
Видимо, новость была очень хорошей - встав, Азадовский потер руки,
пружинисто пошел к встроенному в стену шкафу, достал из него большую
клетку, на дне которой что-то быстро заметалось, и перенес ее на стол.
Клетка была старой, со следами ржавчины, и походила на скелет абажура.
- Что это? - спросил Татарский.
- Ростропович, - ответил Азадовский.
Он открыл дверцу, и из клетки на стол вылез маленький белый
хомячок. Посмотрев на Татарского маленькими красными глазками, он
спрятал мордочку в лапки и потер нос. Азадовский сладко вздохнул, достал
из стола что-то вроде сумочки для инструментов, раскрыл ее и выложил на
стол пузырек японского клея, пинцет и маленькую баночку.
- Подержи его, - велел он. - Да не бойся, не укусит.
- Как его держать? - вставая с кресла, спросил Татарский.
- Возьми за лапки и разведи их в стороны. Как исусика. Ага, вот
так.
Татарский заметил на грудке хомячка несколько зубчатых
металлических кружков, похожих на часовые шестеренки. Вглядевшись, он
увидел, что это маленькие копии орденов, выполненные с удивительным
искусством, - кажется, в них даже мерцали крошечные камни, что усиливало
сходство с деталями часов. Ни одного из орденов он не узнал - они явно
относились к другой эпохе и напоминали регалии с мундира екатерининского
полководца.
- Кто это ему дал? - спросил он.
- А кто ж ему даст, если не я, - пропел Азадовский, вынимая
пинцетом из баночки короткую ленточку из синего муара. - Держи крепче.
Выдавив на лист бумаги каплю клея, он ловко провел по ней ленточкой
и приложил ее к брюшку хомяка.
- Ой, - сказал Татарский, - он, кажется...
- Обосрался, - констатировал Азадовский, окуная в клей зажатую в
пинцете бриллиантовую снежинку, - это он от радости. Оп...
Бросив пинцет на стол, он наклонился к хомячку и несколько раз
сильно дунул ему на грудь.
- Сохнет мгновенно, - сообщил он. - Можешь отпускать.
Хомячок суетливо забегал по столу - подбегая к краю, он опускал
мордочку, словно пытаясь разглядеть далекий пол, мелко тряс ею и
пускался на другой край, где повторялось то же самое.
- За что ему орден? - спросил Татарский.
- А настроение хорошее. Что, завидно?
Поймав хомячка, Азадовский кинул его назад в клетку, запер ее и
отнес обратно в шкаф.
- Почему у него имя такое странное?
- Знаешь, Вавилен, - сказал Азадовский, садясь за стол, - чья бы
корова мычала, а твоя б молчала.
Татарский вспомнил совет не говорить и не спрашивать лишнего.
Азадовский убрал наградные принадлежности в стол, смял испачканный клеем
лист и швырнул его в корзину.
- Короче, мы тебя берем с испытательным сроком в три месяца, -
сказал он. - У нас сейчас свой отдел рекламы, но мы не столько ее сами
разрабатываем, сколько координируем работу нескольких крупных агентств.
Типа не играем, а счет ведем. Так что будешь пока сидеть в отделе
внутренних рецензий, на третьем этаже в соседнем подъезде. Мы к тебе
приглядимся, подумаем, а потом, если подойдешь, переведем на более
ответственный участок. Видел, сколько у нас этажей?
- Видел, - сказал Татарский.
- Вот то-то. Пространство для роста не ограничено. Вопросы есть?
Татарский решился задать вопрос, мучивший его с первого момента
встречи.
- Скажите, господин Азадовский, я вчера видел клип про какие-то
пилюли - это не вы там играли доктора?
- Ну я, - сухо сказал Азадовский. - А что, нельзя?
Отведя взгляд от Татарского, он взял трубку и открыл записную
книжку. Татарский понял, что аудиенция окончена. Нерешительно переступив
с ноги на ногу, он поглядел на ковер.
- А можно ли...
Азадовский понял его с полуслова. Улыбнувшись, он вытащил соломинку
из вазочки и кинул ее на стол.
- Говно вопрос, - сказал он и принялся набирать номер.

ОБЛАКО В ШТАНАХ
Стержневым элементом офисного пространства был пронзительный голос
кухарки с Западной Украины, доносившийся почти весь день из небольшого
буфета. На него, как на веревку, нанизывались все остальные звенья
звуковой реальности: звонки телефонов, голоса, пищание факса и жужжание
принтера. И уже вокруг этого сгущались материальные предметы и люди,
населявшие комнату, - так, во всяком случае, казалось Татарскому вот уже
несколько месяцев.
- Короче, еду я вчера по Покровке, - тенорком рассказывал
секретарше залетевший с улицы сигаретный критик, - торможу у
перекрестка, Пробка. А рядом со мной "Чайка". И, значит, выходит из нее
реально крутой чечен и глядит по сторонам с таким видом, словно ему
насрать на всех с высокой колокольни. Стоит он так, знаешь,
наслаждается, и тут вдруг рядом останавливается такой реальный
"кадиллак". И вылазит из него такая девчушка, в рваных джинсах и кедах,
и шнырь к ларьку за пепси-колой.
Представляешь себе этого чечена? Такое проглотить!
- Ну! - отвечала секретарша, не отрываясь от компьютерных клавиш.
За спиной Татарского тоже говорили, причем очень громко.
Выслуживался один его подчиненный, пожилой редактор из партийных
журналистов, - он взвинченным басом распекал кого-то через селектор.
Татарский чувствовал, что редактор говорит так оглушительно, безжалостно
и бодро исключительно в расчете на его уши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36