Выбравшись оттуда, он всякий раз благодарил бога и удивлялся про себя: как это люди мирятся с такой вечной ярмаркой и продолжают там жить. И что еще хуже: всю снедь изволь покупать за наличные деньги, кошелек так и держи наготове, с земли и зернышка не возьмешь... так прямо и проедай свои кровные!.. Но что мог значить его страх перед городом? Пока дойдет до того, чтобы решать этот вопрос, еще столько воды утечет. К тому времени Мари станет более разумным человеком, а если даже ее желание не изменится, что ж, в конце концов, и в городе можно жить. Дорсио отозвалось на стук дятла, дятел теперь, как добраться до личинок и червячков, а это было что, можно бы и город...
Но больше ничего но сказал точно ножом обрезало. И не на один день, а на несколько.
Тыну махнул рукой — дескать, успеем еще все обсудить, нетал и ушел на гумно, как будто ему там что-то понадобилось.
Он и сам по знал, что с ним произошло. Но он вдруг мстил пород нопрооом: да или нет? Перед глупейшим, сделаться ли куруским Яаиом или Тыну Приллупом? Теперь, когда жена, казалось, склонна уплатить смою долю издержек, он сам так сильно заколебался, точно сделка сулила ему чистейший убыток. Он топтался на месте, как курица в куче пакли, и т» мог отделаться от наивной мысли; неужели одну из троих ты отдашь другому! Он действительно ловил себя им той мелочной жадности, в которой его сердито упрекнул щедрый барии.
И мучительных колебаниях, которые чуть не лишили сна и аппетита, Тыну наконец обратился к богу, моли у него сонета. Но этот всеобщий поверенный и советчик по горло запаленный работой, занимался, по-видимому, никого то другого бобыля: ответа все не было. Тогда Ириллуи решил пойти к знахарке.
ЖИЛИ м Тану и сразу же дала ответ. Тыну и успел о споем деле (они обменялись общими фразами о здоровье, сторону реки, причем старуха набила смой огромный нос табаком), а знахарка, разложив карты, тотчас же прочла в них как по писаному: ждет, мол, хозяина Ириллупа большая удача, ежели только он сам сумеет взять быка за рога, поймать свое счастье. Помочи ость, по их надо осторожненько обойти сторонкой.
А в заключение грязные пестрые кусочки картона, пахнущие как казалось Тыну, травой-вонючкой, изрекли кратко и загадочно: «Не отдашь — не получишь». Да, пусть хозяин с того берега крепко запомнит: не отдашь — не получишь.
Но именно эти туманные слова заставили Тыну вскочить, как подброшенного.
Он пожал бабусе обе руки, пообещал осенью кое-что добавить к уже принесенной плате и ушел.
Дятел спешил за червячками — скорее, скорее!
— Не отдашь — не получишь... Не отдашь — не получишь!
От бабкиного хуторка Сутсу до Приллупова дома было напрямик через болото около часа ходьбы. Но Приллуп перемахнул это расстояние вдвое скорее. Он бежал бегом, словно его подстегивал страх, что гадалка догонит его и отберет свои откровения. У роки, уже занеся ногу на гать, он глянул назад, па избушку Сутсу, и, убедившись, что никого не видно, ухмыльнулся. А потом как припустил с берега — только вода захлюпала под ногами! Почему он и сейчас так спешил — неизвестно, разве затем, чтобы поскорее быть дома и в этот воскресный вечер приблизить завершение предсказанной сделки. Только перед подъемом на холм Круузимяэ, уже обувшись (дома не должны знать, что он ходил через болото), Тыну замедлил шаг, чувствуя слабость в коленях, а в голове — легкий туман.
Он нашел жену во дворе. Она лежала на траве, около нее белели рядом три раскрытые книги. Дело в том, что у Мари была странная привычка читать по нескольку книг сразу — страницы две из одной, страницы две из другой, причем, как она уверяла, их содержание нисколько не перепутывалось у нее в голове. Таким же образом она выполняла и не очень спешные домампше работы — бросит одну, возьмется за другую: так, мол, удобнее и легче. Насмешки и подтрунивания ее не трогали; как ей хотелось, так она и поступала. Дюжину засаленных книжек — разные рассказы и песенники — она привезла с собой из отцовского дома и перечитывала их уже бог весть в который раз. У Приллупа, кроме Библии и молитвенника, имелся лишь маленький календарь, и никакого другого чтива в доме не прибавлялось.
Когда Тыну подошел, Мари отвела глаза от книжки, но взгляд ее только скользнул по ногам мужа, затем она продолжала спокойно читать. О том, куда и зачем Тыну ходит, Мари обычно не спрашивала. Приллуп растянулся на траве рядом с женой и начал набивать трубку. Он был доволен, что на него обратили так мало внимания: можно было подыскать подходящее начало для разговора и попытаться придать голосу твердость — в его груди еще что-то екало и подкатывалось к горлу.
— Где ребятишки? — помолчав, спросил он как бы для пробы.
— В Паюзи, наверно,— ответила Мари и взялась за другую книжку.
— Поссорились им, что ли?
Но хотелось почитать. Тыну сильно пыхтел трубкой. С вечернего неба лился Голоиа Мари и книга нежно рдели.
Мы с тобой так до конца и не договорили... произнес наконец Прпллуп и положил руку на плечо молодухи.
Мари продолжала читать — как видно, попалось увлекательное место. Она инстинктивно протянула руку назад и о гнела руку мужа, словно ей было тяжело под ней. Но она слышала, что сказал Тыну, и когда самое интересное было прочитано, отозвалась:
О чем то?
Ну, рал но ты помнишь. Ты сказала — в городе. Когда па молоке этом поднакопим сколько надо - переехать бы в город... Я, правда, в тот вечер призадумался, спорна вроде чудно показалось; как-никак с землицей этой да с навозом до того свыкся, сросся, точно улитка со сноси ракушкой. А поразмыслишь да прикинешь — городе не плохо. Не надо со скотиной копиться, да о хлебе душой болеть. Все готовое, все под рукой, знай покупай да ешь, живи себе барином... Купили бы сразу два дома побольше... будет охота откроем или еще какое дельце, а нет — деньги и сами процент дают... Вот уж тогда вволю наглядишься и на людей, и ни не и кую ней чипу, как думаешь, Маннь, а?
Мири прочла еще несколько строк и ответила, не подними когда Лап станет себе имение покупать, •вы и возьми молоко.
Когда?..— Длинные ноги Приллупа заерзали по |раие, усмешка искривила угол рта.-—Ты что, шутишь? Кю мне тогда это молоко даст? Старик уже и сейчас злится, что но ухватились сразу, когда он предложил. Он, мол, добро делает, а тут еще жди, торгуйся, как с мужичьем... И шла бы ты да кончила эту канитель, право...—Фраза эта ласковой укоризной скользит с губ в заросли бороды.
— А ты замолчи — вот канитель сразу и кончится.
— Значит, ты... значит, ты не хочешь?
— Нет.
Рыже-карие глаза Приллупа на миг закрылись, точно от удара по голове. Он вынул трубку изо рта, снова взял ее в зубы, снова вынул и опять сунул в рот.
— Но ты же обещала... ты сказала, что...
— Сказала, что не прочь бы жить в городе, кабы можно.
— Кабы можно... Так тогда и было бы можно... ведь ты...
Мари перевернула страницу, ни одна жгшка на ее лице не дрогнула, и все же слова замерли у Тыну на языке, горло его вздулось, из груди вырвался такой звук, точно его что-то душило. Как поваленное дерево, лежал он еще несколько минут на траве, потом поднялся и побрел к избе. Мари показалось, что у него подкашиваются ноги.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Покойный Аабрам Приллуп, бывало, сомневался — у бога ли надо вымаливать мирские блага или у злого духа. Сын его Тыну предусмотрительно обращался и к тому, и к другому, но дело не подвинулось ни па шаг. Всевышний хранил молчание, очевидно давая понять, что подобное ходатайство к его канцелярии не относится, а нечистый хоть и отвечал через зловонные листочки знахарки Трийну, но слишком уж кратко и неопределенно. Лови свое счастье, обходи помехи сторонкой,.. Хорошо сказано, да как это сделать?.. До чего же неясные указания дают человеку эти наставники и помощники, обитающие в заоблачных высотах и в недрах преисподней! Они совсем упускают из виду, что остротой ума их клиенты не отличаются. Вполне ясными были только слова: не отдашь — не получишь.
И Аабрамов сын готов был отдать.
Но что делать, если та, кого ты собираешься отдать, этого не хочет? Если речь идет уже не об упрямстве, с которым можно было бы справиться, а о твердом решении? Что же, черт подери, теперь ловить и что обходить сторонкой?
И Приллуп снова решал махнуть на все рукой. Но, едва похоронив своего мертвеца, он опять выкапывал его из могилы, снова оживлял безнадежность дыханием надежды. Да, предскажи ему гадалка какую-нибудь пустяковую удачу — другое дело! Но ведь тут, наверно, крылось большущее счастье, по меньшей мере такое, какого ждал сам Тыну, а может быть, и гораздо, гораздо большее. И ради такого счастья стоило бороться, стоило ломать и тратить слова, лишаться сна и аппетита. Найдется же, п конце концов, верный способ, попадется в руки надежный рычаг! Или какой-нибудь счастливый случай поможет и укажет путь.
— дни шли за днями, а подходящих путей и способов находилось мало придумал какой то предлог, чтобы послать город городские соблазны повернут мысли куда следует. Мари отправилась поэтому могла целый день наслаждаться всем, что там привлекало и манило. Но вернулась она вовсе не в таком восторге, как в первый раз: городская жизнь сейчас пока лились ей вялой и скудной, а жара нестерпимой.
Питом Тыну попробовал пустить в ход денежные посулы. Он обещал всю прибыль от продажи барских телят целиком отдавить— она может с этими деньгами делать псе, что душе угодно, с первого дня. Обещал ей также доли.) дохода с каждого фунта масла, а под конец намекнул, что небось и «тот, другой» -—не такой уж, тоже нет да подарит что-нибудь сверх всего прочего.
По Мари, обнажив редкие зубы, усмехнулась: Ишь какие вы добренькие!
Приллупу часто приходила мысль — не посоветовать ли барину, чтобы он сам по-отечески пробрал строптивую молодуху: может, от господского слова будет больше толку, чем от мужицкого. Но всякий раз этот способ казался ому палкой о двух концах: вдруг Мари возьмет да и все портит каким-нибудь не в меру бойким, дерзким.
Однажды около полудня молодухе велели прийти выть полы в господском доме. А так как в этот день барин никуда но уезжал — Тыну сам видел его издали,— то, возможно, за этим приказом, принесенным кухаркой, скрывалось желание хозяина встретиться с Мари наедине. Но это могло быть и не так. Приллуп ничего не в силах был изменить, но поспешил уверить себя, что все обойдется благополучно.
Однако молодуха ответила посыльной с беспримерной дерзостью:
— Не пойду! Пускай зовут Пастухову жену, это ее давний заработок, он ей больше нужен, чем мне!
К счастью, Тыну успел еще догнать стряпуху в воротах: не передавай, мол, такого ответа, скажи лучше, что никого не застала дома!
— Господи помилуй! — вернувшись, воскликнул Тыну с искренним испугом, но и не без задней мысли, внезапно пришедшей ему в голову.— Неужто ты не видишь, что он тебя добивается, что ты ему приглянулась! Он мог бы любую другую выбрать, баб и девок кругом — хоть пруд пруди, а вот ему нужно тебя, только тебя! Неужели ты этого не ценишь! Разве не знаешь, кто он и кто ты!
Но что ты будешь делать с этой озорницей! Она расхохоталась, увидев его жалкую мину и сжатые руки, и выкрикнула, захлебываясь от смеха:
— Не ценю... не ценю!.. Я только себя ценю и уважаю, когда ты наконец поймешь это!
Мари смеялась редко и тихо, такого безудержного хохота Тыну от нее никогда не слышал.
Теперь Тыну уже больше ничего не мог придумать, решительно ничего. Словно на плечах у него была не голова, а деревянный чурбан. Чурбан этот, казалось, был вечно затуманен какой-то одурью: при ходьбе Тыну мерещилось, что у самых его ног — крутизна, что еще шаг — и он свалится в яму. И руки двигались неуверенно. Нагружая воз клевера, он вынужден был напряженно следить, чтобы навильник не попал мимо. по вечерам, когда он усталый ложился в постель, все тело казалось ему деревянным и кровать колыхалась под ним, как челнок на волнах.
В своем смятении Тыну начал опять, почти бессознательно, искать помощи у высших сил.
Он стал читать Библию, обеденным с голом заставлял детей набожно складывать руки, после церкви заглядывал еще и в молитвенный дом; ему захотелось также пойти вместе с женой к причастию, хотя оба они причащались после свадьбы, а с того времени не прошло еще и трех месяцев. Раньше Тыну был совсем равнодушен к религии: теперь же рвение его дошло до того, что он и молодухе заявил: пусть она со своей стороны тоже помогает установить в доме «христианский порядок», пусть требует, чтобы дети учили катехизис и по вечерам читали «Отче наш». Слушая эти наставления, можно было подумать, что сам Тыну всегда чтил такой порядок и неизменно его придерживался.
Так Приллуп постучался в дверь к господу богу косвенным образом; отсюда недалеко было и до прямой просьбы о помощи в известном важном деле. Тыну попытался пройти вне очереди. Но его снова заставили ждать. И следствием явилось то, что он опять начал склоняться в сторону темных сил.
Однажды в воскресенье, когда в церкви кончилась служба, Приллуп, направляясь к церковным воротам, случайно столкнулся с ворожеей из Сутсу поспешил отправить Мири пику за булками, а сам, многозначительно руку, увлек ее из толпы и сторону. Не знает ли» мол, пил такого средства, чтобы заставить непослушную образумиться и повиноваться мужу дело псе равно каком.
Трийну была бодрая старуха, почтенного вида, прилично одетая; ее матерински кроткие глаза смотрели на не ох ближних одинаково спокойно и дружелюбно. Л между ними сидел огромный нос, неудержимо рвущийся в мир; он был велик по размерам, но ничуть не величествен, его широкий, мясистый кончик и сегодня уютно. Чернота еще больше сгустилась, когда Трийну, слушай нопросы Приллупа, обратилась к своей коричневой лакированной табакерке. Темно-красный яйцевидный чепец был у знахарки чуть сдвинут к затылку, но и это не выглядело высокомерно: над всем господствовали почтенные седины, выглядывавшие из-под кружева чепца, и мягкое выражение лица старушки.
Сродство она, конечно, знает. И такое, что поможет наверняка всякую хворь — свое зелье. А против иной хвори — даже несколько.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24