Вукадин — черный сюртук, черные брюки, бархатный жилет, желтый шелковый галстук, поверх сюртука пустил шелковое зимнее кашне, а поперек живота длинную золотую цепь покойного Йолы, супруга тетки Христины, в руке он сжимал трость, опять же покойного Трифуна — кондитера, супруга покойной белградской благодетельницы Вукадина, трость, привезенная им из Белграда, приятное воспоминание о годах учения.
— Идем? — спросила хозяйка, натягивая на ходу ссохшиеся старые перчатки.— Ну и расфуфырилась же я!
— А я! Точно липа весной! — воскликнул Вукадин.—
Ты, хозяйка, клянусь богом, и сейчас заткнешь за пояс всех нынешних девчонок.
— Хе-е-е! Раньше бы на меня поглядел, когда покойный муж меня холил... а теперь... все в прошлом. Пойдем, что ли?
— Двинулись с богом.
И в первое воскресенье после 13-го декабря, после обеда, тетка Христина, Икица и Вукадин направились торжественно и с достоинством по оживленным улицам, прямиком к дому; где жила Дара. Вукадин поглаживал усы, тихонько покашливая при этом, и облизывал кончиком языка непрестанно пересыхавшие губы.
Когда поравнялись с домом, вперед прошла тетка Христина, за ней мужчины. Дара, увидав их, выбежала первая, поцеловала руку Христине и сердечно поздоровалась с Икицей и Вукадином.
— Не ждали гостей? — спросила Христина, минуя чисто подметенный двор.
— Ей-богу, чуточку попозже уже не застали бы нас дома... Как раз собрались уходить! — соврала Румена. Столько лет ждала, уж как-нибудь подождала бы и сегодня часок-другой.
— А мы малость хотели повременить, да господин Вукадин пристал: «Пойдем да пойдем»,— я ему: «Неудобно, дескать, господин Вукадин, они еще обедают».
— А если бы и обедали, так что? Ведь не чужие, как говорится, свои.
— Вот и мы этому бог знает как рады,— подхватила тетка Христина,— из-за этого самого мы, так сказать, и явились.
— Милости просим, милости просим! Не туда! Сюда, пожалуйста, в гостиную! — пригласила Румена.— Ну-ка, Дара, поживее подкинь дров в печку.
Гости вошли в хорошо обставленную гостиную, а во всем доме тем временем поднялась беготня и суматоха. Тотчас послали слоняющегося без дела соседского мальчишку к господину Настасу, велев сказать ему лишь: «Пришли!» — и ничего больше.
— Прошу садиться! — пригласила хозяйка. Гости уселись.
— Холодно! — завела разговор Румена.
— Что делать, такая уж пора.
— И день до чего короток стал,— продолжала Румена.
— Совершенно верно, не успеешь вымыть после обеда посуду, уже вечер, садись ужинать.
— Зато ночи длинные,— вставил Вукадин, скручивая цигарку.
— Да, это неплохо,— подхватил Икица,— если ночь длинная, значит, на многое времени хватит, скажем, почитать что-либо...
— Извините, одну минуту! — перебила, подходя к нему, Дара.— Я и забыла,— она попросила Икицу встать и сняла чехол со стула.— Пожалуйста.
— Все, что я читаю,— пробубнил Вукадин,— читаю зимой, и все, что узнаю, тоже зимой...
— Господин Вукадин,— прервала его Дара,— будьте так добры, не ждали мы гостей и видите...— Попросив встать и его, она сняла чехол и затем проделала то же самое со стулом тетки Христины.
— Очень красивая у вас мебель,— похвалила Христина, рассматривая освобожденные от чехлов стулья и диван цвета бордо.
— И все это Дарино,— заметила Румена,— купил ей Настас. А вот и он!
Господин Настас поздоровался со всеми и уселся рядом с женой.
Наступила небольшая пауза. Настас поглаживал усы, вздрагивал от холода и жаловался на стужу, остальные застыли на стульях с серьезным и холодным видом под стать гостиной.
— Как у вас нагреваются комнаты? — спросила, поеживаясь, госпожа Христина.
— Да... убей их бог! Никак! Должно быть потому, что редко топим,— сказала Румена, озабоченно посматривая на печку.
— И дымит, кажется? — спросила Христина.
— Как коптильня!
Завели речь о том, как живется на свете женатому и холостому. Перечислили добрые стороны семейной жизни и худые холостяцкой. Тетка Христина долго распространялась о том, как хорошо женатому: встанет он поутру, а белье уже приготовлено, если же, не дай бог, разболеется, есть кому ухаживать.
— Истинная правда,— вмешался Настас,— и я постоянно твержу моей: если уж болеть, лучше болеть мне, потому что, когда болен муж, жена убирает, готовит, и все в порядке, а если хоть на один день заболеет жена, в доме сразу же начинается кавардак; а насчет смерти, так лучше
530
первой умирать жене; ибо, когда умирает муж, тотчас же являются судебные исполнители и все опечатывают для описи наследства, когда же умирает жена, остается в живых хозяин, и все в порядке.
— Э, видали вы его,— крикнула жена Настаса.— Вовсе это не так.
Опять заговорили, как худо быть неженатому. Настас привел пример, как однажды умер холостяк, и соседи только на другой день вечером обнаружили его труп; тетка Христина заметила, что это еще ничего, и рассказала более страшный случай, как одного нашли только спустя неделю, а другого и вовсе не нашли.
— А сколько холостяков плакалось,— сказал Настас,— что не женились в свое время, а сейчас и рады бы, да никто за них не идет.
— Да что там,— промолвила Христина,— почтенный человек всегда свое счастье найдет. Молодость, как говорится, мимолетна!
Снова наступила пауза.
Настас и Вукадин пускали клубы дыма, Икица разглядывал альбом, а тетка Христина покашливала.
— Ну-с...— начала Христина,— а вы нас и не спрашиваете, зачем мы пожаловали?!
— Хе,— Румена улыбнулась,— вы уж сами скажите, уж наверно, не с плохим, а с хорошим.
В это время вошла Даринка и стала обносить гостей вареньем. Разговор прервался.
— Дара, дочка, ступай свари-ка нам кофе, только сама свари.
Когда Дару услали, разговор возобновился.
— Так вот... мой жилец, господин Вукадин, хочет, верней, страстно желает породниться с вами... так сказать, понравиться Даре и, разумеется, стать в полном смысле семейным человеком.
— Само собой,— подхватил Икица,— понятное дело.
— Совершенно понятное,— поддержал его господин Настас.
— Что ж, слово жениха вы слышали, а сейчас, ежели вы или ваша Даринка не против и ежели, скажем, вы не видите в парне какого недостатка или изъяна, значит, мы пришли недаром.
— Храни бог, храни бог! — воскликнули Румена и Настас.
— Я, как говорится,— начал Вукадин,— не мальчишка какой-нибудь, чтобы тыкаться куда попало. Я все
хорошо обдумал и решил: хочу иметь семейный дом и друзей, а этот ваш дом, господин Настас, так сказать, единственный в городе...
— Спасибо, спасибо,— поблагодарил Настас,— мы тоже слышали о вас только хорошее.
— Только хорошее,— подтвердила Румена.
— Верно, говорю не потому, что он мой жилец,— вмешалась Христина,— но могу вас уверить, что вы не раскаетесь, если меня послушаете. Я знаю девушку, знаю молодого человека, раскинула я малость умом и сказала себе: «Боже, вот где судьба! Поистине бог создал их друг для друга. Если малость и пришлось подождать, то все же в конце концов обрели. Однако мы все разговариваем, а девушку и не спрашиваем: согласна ли она?
— Как умная и послушная дочь, она не воспротивится воле старших,— заметил Настас.
— Сейчас позовем ее! — сказала Румена.
— Погоди-ка маленько, надо еще кое о чем потолковать,— промолвил Настас, поднимаясь и отзывая в сторону Вукадина.
Покуда Дара угощала гостей кофе, они беседовали, и по всему было видно, что вопрос о приданом разрешился благоприятно. «Ну, ладно,— слышался голос Вукадина,— я просто не хочу, чтобы мы нуждались, все это ради нее, я ведь не торгаш какой, которому нужны деньги!» Поговорили еще немного. Затем все услышали, как Настас сказал: «А указ у меня все равно что в кармане. Можешь не беспокоиться!» — и оба, довольные, вернулись на свои места.
— Итак, Дара, мое доброе дитятко, послушай, что я тебе скажу,— начал Настас.— Вот пришлась ты по душе господину Вукадину, и теперь он хочет услышать твой ответ. Мы свое согласие дали, а сейчас... решай ты.
— Говори, милая,— подбадривали ее тетка Христина и Румена.— Говори!
— Как вы прикажете, так я и сделаю!
— Ну вот и все,— промолвил Настас.
— Господин Настас, не в обиду будь сказано, но, ей-богу, никогда еще вы не поступали так умно, как сейчас,— воскликнула Христина.
После этого завязался оживленный разговор о всякой всячине, а главным образом о старых временах.
И каждый по порядку рассказывал историю своей свадьбы, как познакомился, влюбился, сватался и как после больших или малых помех со стороны родителей наконец игралась свадьба. Каждый заканчивал свою речь словами, что все это было совсем иначе, чем теперь, но в конце концов, как говорит господин Ика, это дело понятное; а о том, что у Дары и Вукадина нашлось для беседы немало приятных тем, и говорить не приходится. Дара не заметила даже, что в комнате стало темно, пока мать не напомнила о ее обязанностях. Дара вскочила и вскоре внесла лампу, пожелав всем доброго вечера.
— Так,— сказал Настас,— чтобы видеть, кто мы такие.
— Свои люди,— промолвила тетка Христина.
— Не пора ли? — предложил Икица.
Гости поднялись, хозяйка пригласила их отужинать, но печь дымила по-прежнему, и Настас позвал всех к себе, где все уже было заранее приготовлено. За ужином завели оживленную и серьезную беседу. Утвердили сватов, шафером — Икицу, кумом — помощника уездного начальника, а старшим сватом — господина Проку, пенсионера, и тот и другой были люди с положением, и могли влиять даже на государственные дела. Беседа затянулась до ночи. Вукадин признался Даре, что много раз читал ее письмо, знает его даже наизусть и удивлялся ее способностям так прекрасно писать жалостливые письма; Дара, в свою очередь, отдала должное его письму. Их приятный разговор прервала тетка Христина, заявив, что пора идти, так как завтра, в надежде, что мороз продержится еще несколько дней, она хочет начать стирку: «Уж очень хорошо в такую погоду белье сохнет». И, несмотря на уговоры хозяина, гости поднялись и ушли. У ворот они простились, а жених с невестой даже украдкой поцеловались, никем не замеченные. (Впрочем, это не ускользнуло от Икицы, и он довольно потер руки.) Разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи и приятных сновидений.
Но о сне, по крайней мере для Вукадина, не могло быть и речи. В голове все бурлило, как в улье перед роением. Роились мысли, одна за другой вставали картины, все краше, все заманчивей.
Вукадин лежал и размышлял.
Воображение рисовало картины его будущей брачной жизни. Вукадин женат. У него дети. Чин он получил, а в награду за долгое терпение через шесть месяцев и другой, а еще спустя несколько месяцев — третий, чтобы сравняться с коллегами, которые ждали меньше, а преуспели больше. К нему на славу уже приходят первые торговцы и крупные чиновники. Сидят только газды да высшие чиновники, а все прочие, начиная с секретаря и ниже, стоя крутят цигарки, стоя угощаются, потому что мест больше нет! Враги считают визитеров до двух часов дня и в конце концов бросают: разве всех пересчитаешь, даже в глазах рябит! Вукадин встречает гостей в собственном доме. У него уже пятьсот дукатов в сберегательной кассе без того, что в кошельке, и того, что роздано взаймы людям. И все скоплено на этой службе, где он имеет только бакшиш, а что будет, когда его переведут в таможню, куда он попросится тотчас после указа? И не в большую какую таможню, где обширный персонал, а, скажем, в такую, где он будет все и вся. «Ну и нагребу же я деньжищ!» — мечтал Вукадин, пока наконец не одолел его сон, который был еще прекраснее картин, созданных его разыгравшейся фантазией.
На сретенье сыграли свадьбу. День стоял ясный, как раз такой, какой полагается для встречи зимы с весной. Сватами были те самые, которых наметили во время просин и утвердили в день обручения. Свадьба была пышная. У церкви стояла длинная вереница колясок. Барышня Симка, одна из перезрелых невест, считала их из своего окна и насчитала семнадцать (цифра баснословная, доселе невиданная в Т.), а если прибавить и казенный возок (походивший на коляску, в которой разъезжал со своей супругой эконом окружной больницы Марьан), то можем со спокойной совестью сказать, что их было восемнадцать, а о людях и тех, кого застали в церкви и кто пришел пешком, говорить нечего.
Вот кончилось венчанье, и свадебный поезд промчался к дому, но по требованию молодой почему-то не по той улице, по которой ехал в церковь; Икица понял почему: сделано было это назло бакалейщику Жике, дом которого стоял на той улице.
После полудня начались танцы, и было так весело, что плясали бы, наверно, до глубокой ночи, если бы Вукадин не потребовал от старшего свата «поскорее разогнать дармоедов» и поскорей сыграть «пестрое коло», которым, по обычаю, завершаются свадьбы.
Прошло немало времени, Вукадин купил уже красные туфельки у сапожника Яни, а об указе ни слуха ни духа, хотя дядя Настас, кум Риста и старший сват Прока прилагали все усилия, чтобы Вукадин получил указ, хотя бы во имя справедливости — за выслугу лет. Им отвечали: то не позволяет бюджет, то его кондуит звучит недостаточно убедительно. Вукадину вменялось в вину даже то, что он поставлял через подрядчика Атаса писчую бумагу и канцелярские материалы, которые были уже однажды оплачены. Так тянулось до смены кабинета. Кабинет сменился. Вместе со старым кабинетом погорел и помощник уездного начальника Риста, а с ним и надежды, которые Вукадин возлагал на него.
Терпение у Вукадина иссякло. Между ним и Дарой начались частые стычки. Обоюдные укоры и обвинения, и все из-за отсутствия указа. Дара уверяла, что он испортил ей жизнь, а Вукадин — что ее родня принесла ему несчастье.
Думал, думал Вукадин, что делать, и наконец принял решение, которое согласно пословице: «Ради головы и отца по голове»,— считал самым разумным, ибо почему он должен быть иным, чем его теперешний министр?! Он сел и настрочил заявление следующего содержания:
Будучи неопытным человеком, я был вовлечен моими так называемыми друзьями, как г. Риста и г. Прока, в партию либералов и в качестве ее члена искренне и во всем ей помогал, однако с тех пор, как я убедился, что она заботится не столько о народе, сколько о благополучии чиновничества, и что только партия прогрессистов радеет о благе и процветании страны, я прошу записать меня в члены этой партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25