— Знаю, друг... Ну это ничего, вот кончится война, люди снова вздохнут свободно. Тогда и мы отдохнем. Несколько дней назад в доме покойной Холбиби встретил я твою мать. Говорила, наверное?
— Говорила. Спасибо, ты сделал то, о чем должен был позаботиться я, председатель. Кто знает, если бы доктор приехал раньше...
— Перестань, не растравляй себя. Теперь ее не возвратишь.— Орлов положил ему руку на плечо.— Почему редко показываешься?
— И хочется заехать, да сам знаешь, рабочих рук не хватает. Приходится самому возить с поля зерно... Да что мы стоим? Зайдем ко мне.
— Если бы не торопился, зашел бы и без твоего приглашения. Я еще не позабыл дороги к тебе.
— А ты откуда сейчас?
Орлов посерьезнел, густые рыжие брови сошлись над переносицей. Кивнул в сторону гор:
— Оттуда...— И махнул рукой, обрывая себя.— Кажется, напал на след.
Они замолчали-. Губы Орлова были крепко сжаты, глаза жестко прищурились. Садык понял, что он имел в виду Акбара. Однако расспрашивать не стал — то, что сегодня говорили люди, собравшие подарки для фронта, словно перечеркнуло существование Акбара, Даже имени его упоминать не хотелось.
— Загляни все ж хоть на минутку, мать обрадуется,— снова пригласил Садык.— Да и мне хочется поговорить с тобой.
— Спасибо, в другой раз обязательно зайду. Сейчас должен ехать. Передай матери привет.
Сев на коня, Орлов поспешил в сторону райцентра. А Садык пришел домой, переоделся и прилег отдохнуть. Хоть и не хотелось думать об Акбаре, встреча с Орловым снова навела на мысли о бывшем друге.
В комнату вошел Самад, держа за руку маленького Анвара.
Садык приподнялся на курпаче, ласково поглядел на ребятишек.
Самад вытер нос, потом показал на Анвара и спросил:
— Папа, правда, Анвар хороший?
— Конечно, сынок.
— Бабушка сказала, что теперь Анвар будет жить с нами...
— И это правда.
— А еще бабушка сказала, чтобы я звал Анвара братишкой!
— Да, сынок, теперь он будет тебе братом.
— Папа, а мама Анвара...
Садык прервал его:
— Подожди, сынок, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не станешь обижать Анвара!
— Как же я буду обижать его, папа, раз я его люблю?— с детской серьезностью ответил Самад и потащил за собой Анвара — Пойдем, я тебе свою лошадку подарю! А завтра мы из глины еще вылепим!
Садык с помягчевшим сердцем смотрел им вслед.
Утром в правлении появился бригадир Амонулло, прошел прямо к Садыку.
— Садитесь,— живо пригласил его Садык,— разговор есть.
Амонулло вопросительно смотрел на председателя: для чего, мол, он отозвал его с тока?
Садык докончил какую-то запись в блокноте, сунул его в карман гимнастерки, спросил:
— Как здоровье?
— Да все то же — по ночам кашель спать не дает.
— Одеваться надо теплее,— сказал Садык и,, взяв со стола сверток, протянул Амонулло.— Вот достал не
много меду и кусок курдючного сала. Растопите их вместе и пейте каждое утро по ложке, кашель пройдет.
— Зачем было беспокоиться, председатель! И так бы прошел, наверное, не на всю жизнь прицепился.
— Берите, берите! Если будете надеяться, что пройдет само, в конце концов с ног свалитесь. Лучшее лекарство против болезни — добрая еда.
Амонулло с благодарностью принял сверток.
— Я вас вызвал, чтобы вы помогли мне,— объяснил Садык.— В селении остались старики да дети.
— А что за дело?
— Возить зерно.
— В Кабутархона?
— Да, потому я и просил вас вчера приготовить мешки.
— Сколько в этом году сдадим фронту?
— Пятьсот центнеров. Сто уже сдали, еще четыреста надо.
— Пятьсот... а сумеем?
— Нужно сдать не меньше, чем в прошлом году.
— Это верно, только опять до весны хлеба не хватит.
— Будем надеяться, что такая весна у нас — последняя.
— Если бы так...
— Сейчас пойдем в амбар и приготовим мешки с пшеницей. А завтра с рассветом тронемся в путь.
Когда они пришли к складу, заведующего еще не было. Присели в тени тутовника и стали ждать. У низкого, местами разрушенного дувала был привязан к колышку серый осел. Он лениво отгонял хвостом слепней.
— Осел здесь,— значит, где-то поблизости и его хозяин,— сказал Садык.— Сколько мешков достали?
— Девятнадцать — все, что удалось найти. Вчера отдал их заведующему складом.
— Я думаю, хватит. В амбаре должно быть еще десять — двенадцать. Где сейчас найдешь свободные мешки? Зима у ворот. У людей хоть и немного, но есть еще кое-какой скот, значит, нужны сено, солома. Без осла и мешков в хозяйстве как без рук.
— Что правда, то правда,— согласился Амонулло.— Но с ослами тоже туго. Что будем делать?
— Соберем двадцать пять—тридцать голов — как- нибудь обойдемся. За четырнадцать — пятнадцать рейсов перевезем.
— Через ущелье до станции больше двадцати километров, только-только обернуться за день...
— Что поделаешь? Была бы хорошая дорога, возили бы на арбе. А по большой дороге до станции почти сорок километров, туда и обратно — восемьдесят...
— Да, лучше возить на ослах.
Садык оглядел склад. В глинобитном здании, нешироком и длинном, хранилось все их колхозное богатство — от ярма и сохи до зерна, свежих и сушеных фруктов. Он помнил, как строили склад. Это было года через два после организации колхоза. Стены ставил Исмат-пахлавон с подручным, а Садык, тогдашний бригадир, по поручению председателя вдвоем с Акбаром подвозили воду, месили глину — помогали мастерам. За полтора месяца они поставили стены, оштукатурили их снаружи и внутри, накрыли крышей. Работали от темна до темна, а то прихватывали и лунные ночи. До войны двор склада частенько напоминал небольшой базар. Колхозники получали здесь на трудодни зерно, фрукты и разные товары, бывало, прямо отсюда ехали на мельницу. В те времена заведующий держал открытыми настежь все шесть дверей склада. Летом и осенью, в теплое сухое время, он обычно сидел здесь, под тутовником, расстелив палас, а зимой или в дождливые весенние дни располагался в складе за низеньким столиком рядом с весами. Каждого, кто приходил, угощал чаем. Садык как сейчас помнит: на его столике всегда стоял чайник, накрытый ватным стеганым колпаком, чтобы не остывал. А теперь во дворе склада безлюдно и тихо, как будто он жилище дервиша. Не то что шесть дверей, одну и то редко увидишь открытой. Кажется, что обилие и достаток навсегда покинули эти места... Хотя у самого заведующего, инвалида, недавно вернувшегося с войны, хлопот здесь, конечно, немало. Он и сторож, и конюх, и за все имущество отвечает...
— А вот и хозяин!— Амонулло поздоровался с одноруким человеком лет сорока, с отечным желтым лицом.
Садык пошутил:
— Мы тут уже собрались взломать запоры, да бог усовестил нас, отогнал дьявола-соблазнителя! Так что сидим ждем.
— Лошадь заболела, председатель, второй день ничего не ест. Вот и водил ее к ветеринару.
Он вынул из кармана связку ключей, отпер дверь, и все вместе вошли в полутьму склада. Солнечные лучи, как золотые нити, тянулись из нескольких маленьких отверстий в задней стене.
— Ну и темнота,— поморщился Амонулло.
Садык повернулся к заведующему:
— Он прав, распахните-ка все двери.
— Все двери не стыдно открыть, когда склад полон. А сейчас отопрем их, и станет тут разгуливать ветер.
— Ладно, пусть проветрится. Открывайте, работа у нас надолго.
Заведующий отворил все двери, и сделалось совсем светло. В передней части склада высилась гора красноватой пшеницы. Крышу подпирали десять столбов из арчи. Садык внимательно оглядел потолочные балки.
— Пора ремонтировать.
— Если как следует обмазать крышу глиной, еще подержится,— ответил заведующий.
Садык скинул гимнастерку, повесил ее на гвоздик, вбитый в столб.
— Мы с Амонулло будем засыпать пшеницу в мешки, а вы взвешивайте. В каждом мешке должно быть сто килограммов.
Он подобрал несколько пустых мешков и направился к куче зерна.
Когда наполнили и завязали мешков десять, в склад вбежал запыхавшийся мальчишка.
— Что случилось?— спросил Садык.
— В селение приехали два человека, у каждого пистолет на поясе. Ждут в правлении. Послали меня поскорее разыскать вас.
Садык встревожился. Отряхнулся от пыли, снял с гвоздя гимнастерку и, натягивая на ходу, поспешил к правлению.
У коновязи стояли две лошади. Вороную Садык узнал сразу — на ней ездил Орлов. И действительно, на айване он столкнулся с Орловым, за ним показался
грузный мужчина в военной форме. Орлов обернулся и спутнику:
— А вот и Камолов, познакомьтесь.
— Махсумов,— сказал мужчина и протянул Садыку руку. Рука была мягкой, а голос неожиданно высокий, как у ребенка.
Чем-то он не понравился Садыку. Оглядел гостя еще раз: форма сидит ладно, на ногах блестящие хромовые сапоги, через плечо полевая сумка. Кобура на широком ремне как бы подчеркивает, что ее обладатель — личность значительная. Правда, глаза за толстыми стеклами очков казались уж очень большими,
Орлов увидел, что Садык встревожен, и успокаивающе улыбнулся:
— Товарищ Махсумов уполномоченный... из области. Хочет побеседовать с тобой, выяснить кое-какие вопросы. Проведи-ка нас в свой кабинет.
Садык отворил дверь кабинета, вошел первым; указал гостям на обшарпанный диван возле окна и предложил сесть. Сам опустился на табурет напротив, достал из кармана платок, вытер мокрый после быстрой ходьбы лоб. Вопросительно посмотрел на Махсумова. Тот устроился на диване поудобнее, сдвинул на ремне кобуру, сумку положил на колени. Пригладил пальцами густую темную шевелюру. Внимательно вгляделся в осунувшееся лицо Садыка.
— Сколько зерна сдадите в этом году фронту?
— Пятьсот центнеров.
— Выполните?
— Выполним.
— Хмм...— Махсумов добыл из кармана вышитый кисет, развязал, достал кусочек газеты, свернул самокрутку. Несколько раз жадно, словно в нетерпении, затянулся.— Когда вернулись с фронта?
— В этом году.
— Точнее?
— В начале июля.
— Где воевали?
Садык перечислил. Махсумов снова несколько раз жадно затянулся. Садык глянул на Орлова и увидел, что настроение у того явно портится. Он ерзал на месте, словно готовясь встать и сказать что-то, с беспокойством поглядывал то на Садыка, то на Махсумова,
— Вернулись после госпиталя?— продолжал Махсумов.
— Да.
— Где были ранены?
— На Украине.
— Когда?
— Полгода назад.
Махсумов открыл полевую сумку, вынул бумагу и карандаш, что-то записал.
— Сколько вам лет?
— Сорок один.
— Дети есть?
— Двое.
— КОММУНИСТ?
— Да.
— С тридцать шестого года?
— Да!— Садык уже начинал злиться.
— Если друг коммуниста дезертирует...
Лицо Садыка полыхнуло огнем.
— Что вы этим хотите сказать?
— Хочу сказать, что ваш друг Акбар Боев дезертировал.
— Мы с ним не друзья.
— А я думаю, что вы и сейчас ему сочувствуете!
— Что за чушь!
— Чушь?—Махсумов оглянулся на Орлова, словно приглашая его в свидетели: смотри-ка, он нас за дураков считает!
Орлов нахмурился:
— Товарищ Махсумов...
— После, после...— Тот снова обернулся к Садыку, прищурился.— Разве не вы послали в дом Боева десять кило пшеницы?
— Жена его долго болела.
— Да, это нам известно, она четыре месяца не работала в колхозе.
— Так ведь болела же. И потом, за эту пшеницу, если понадобится, я готов отвечать.
— Ну-ну! Говорите так, будто от вашего вздоха мельничный жернов будет вращаться... Кто знал, что вы посылаете колхозное зерно в дом дезертира?
— Думайте, что говорите!—Садык вскочил с табурета, забыв о больной ноге, и она тотчас напомнила, о себе.— Может, па нашему, и то; что я вместе с другими похоронил эту несчастную,— преступление? Если уж на то пошло, она, получив десять кило пшеницы, оставила колхозу корову с теленком.
— Садитесь, не стоит горячиться.
— Что вам от меня нужно?
— Когда вы последний раз встречались с Боевым?
— Почти три года назад.
— Где?
— Вместе отправлялись из райцентра на фронт.
— И где вы с ним расстались?
— В Оренбурге.
— Почему?
Махсумов затянулся еще раз, закашлялся, выбросил окурок й окно.
— Меня послали в часть под Сталинград.
— А его?
— Его тоже должны были послать на фронт.
— После этого встречались с ним?
— Нет!
— А когда вернулись домой?
Садык стиснул зубы и промолчал.
— Я спрашиваю: когда вернулись домой, встречались?
— Нет.
— Почему?
Садык не ответил.
— Ведь вы же друзья, нехорошо!— Махсумов насмешливо улыбнулся.
— Хорошо или нет—это мое дело!
— Это не ответ. Не забывайте, что я — уполномоченный...
— Рядом с вами еще один уполномоченный. Можете спросить у него, он хорошо знает, что к чему. Да и вы знаете, только...
— Товарищ Махсумов!— Орлов поднялся с места.— Я же вам объяснял...
— «Уполномоченный»! Сорняк—вот вы кто, а не уполномоченный!— Хромая, Садык направился к двери, вышел и услышал брошенные ему вслед слова Махсумова:
—3а одно зерно его нужно было арестовать. А вы проявили беспечность.
— При чем тут зерно?—спрашивал Орлов.
— А поддерживать семью дезертира — это как?
— Товарищ Махсумов, я хорошо знаю этого человека! И если уж мы с вами не можем поймать одного подлеца...
— Прекратите!
— Почему это прекратить? Вы несправедливы к человеку, да еще и...
— Хм... «несправедлив»! Кого это я тут обидел? Он что, святой, ваш председатель?
— Может, и не святой, но не хуже нас с вами, а может, и получше!
— Прекратите же...
Конца разговора Садык не слышал. Ярость заглушила боль в ноге. Он торопливо пересек улицу, вошел в колхозный сад. И, не останавливаясь, направился туда, где за садом начиналось кладбище.
«И откуда такие берутся? Сам небось и дыма фронтового не нюхал, в тылу отсиживался...»
— Садык, где ты?—послышался голос Орлова.— Подожди, Садык, мне с тобой поговорить надо!
Однако Садык не мог остановиться. Горький ком подступил к горлу, даже трудно стало дышать. Сейчас он никого не хотел видеть. Было единственное желание—оказаться возле могилы Бунафши..,
Медный диск солнца коснулся склона горы и, казалось, собрал последние, уже не греющие лучи с полей, с крыш домов и верхушек деревьев, с валунов и кустарников на холмах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11