— засмеялся Орлов.
— Ну что ты, разве у меня две головы? Увы, всего одна, и потому не могу ею рисковать! Говорят же: не шути со старостой, у него есть много способов наказать!
— Ну ладно, поворачивай!
— Ты сначала скажи, куда пойдем?
— Ко мне домой.
— Тогда лучше пешком.
— А как твоя нога?
— Терпимо...
Садык окликнул Амонулло:
— Захватите моего осла! А по дороге зайдите ко мне домой, скажите матери, чтобы не беспокоилась.— Он спешился, засунул погонялку под подпругу и крикнул:— И-их!
Осел послушно побежал вслед за длинноухими собратьями.
— Устал, наверное, за день?— спросил Орлов.
— Ну что ж, когда-нибудь придет время, отдохну сразу за все эти дни,
Они шагали рядом. Было тихо, лишь мерно поскрипывали сапоги Орлова. «Интересно, почему Орлов сам за мной пришел?»— думал Садык.
— На душе у меня неспокойно,— сказал Орлов.— Видно, ты до сих пор не простил обиду,
— На что же мне обижаться?
— Не притворяйся, что не понимаешь. Я чувствую, что у тебя на душе.
— Ладно, оставь. Мало ли что в жизни приходится выслушивать о себе. На то она и жизнь...
— Не обижайся, друг. Стоит ли принимать близко к сердцу сказанное недостойным человеком, Такие, как он,— вроде мусора, плывущего по реке. Но рано или поздно река освободится от мусора.
Садык был благодарен Орлову, что он не стал бередить ему душу, лишь упомянул о том неприятном случае.
— Дурак скроет свою глупость раз, два, ну десять... но когда-то ведь его выведут на чистую воду. Так что выкинь из сердца обиду!
— Ладно, на что обижаться-то? Видно, работа у него,.. трудная.— Садык перевел разговор на другое:— А почему все же ты в такой поздний час ведешь меня к себе? Наверно, не без причины?
-— Хочу сегодня выпить с тобой!
— Здорово! Раньше-то ты и запаха вина не переносил. Может, обманывал, а сам тайком выпивал?
— Скажешь тоже! Помнишь, однажды я пил в твоем доме.
— Да, пять лет назад, когда у меня родился сын!— Садык засмеялся.— И выпил-то всего пиалку мусалласа.
— Пиалка-то пиалкой, а что после было? Забыл? На всю жизнь опозорился.
— Как же, помню. Очень лихо ты тогда опрокинул эту пиалку, а когда уходил, кормушку для скота за собаку принял. «Пошел!»— кричишь. Споткнулся, упал, как только ногу не сломал,— рассмеялся Садык.
— Тебе смешно. А мне каково было? Поди разбери в такую темень — кормушка это или собака. В общем, твой мусаллае сделал свое дело.
— А помнишь, ты мне не верил, что сумею сделать вино? Подзадоривал все—мол, мастерство винодела не про меня... Даст бог, кончится война, я такой мусаллас приготовлю, что ты на этот раз, отведав полпиалки, дорогу домой забудешь.
— Ну уж нет, слепой теряет свой посох лишь однажды!
— Ладно, тогда ты выпил в честь рождения моего сына. А сегодня что случилось?
— Сегодня тоже не грех выпить. Утром я уезжаю..,
Садык даже остановился.
— Куда уезжаешь? Зачем?
— Назначили на место Махсумова. Сегодня уже сдал дела. Дома познакомлю тебя с моим преемником.
— Вот как! А Махсумов?
— Я же говорил тебе: река рано или поздно выбрасывает мусор на берег. А жизнь, она тоже как река. Ну пошли?
Орлов дружески опустил руку на плечо Садыка. Подумал, что уезжает, не изловив дезертира Акбара, но вслух об этом не сказал.
Предутренний час. С высокого темного небосвода равнодушно смотрят на спящую землю далекие холодные звезды. В кишлаке по-ночному тихо, лишь иногда на окраине лениво подвывает собака.
Осторожно ведя коня в поводу, к дому Садыка подошел Акбар. Замер, чутко прислушался. Ночью даже обычные звуки настораживают, кажутся таинственными и непонятными. Зашелестел увядшими листьями ветерок, и по спине Акбара пробежала дрожь. Издалека снова донесся приглушенный вой собаки.
— Что ты все воешь?— вздрогнув, зло прошептал Акбар.— Чтобы эта беда пала на голову твоего хозяина!
Акбар, как и многие, верил, что, если собака воет, значит, предчувствует чью-то смерть. Он съежился не то от страха, не то от холода, залубеневшая от пота и грязи одежда коробилась на плечах. Сердце стучало неспокойно, на какое-то время он потерял самообладание, руки сильно тряслись. С большим трудом подавив' волнение, подвел коня вплотную к воротам, накинул повод на луку седла, а сам неслышно перелез через низенький дувал и оказался во дворе. Тихонько отодвинул засов, отвел одну створку ворот и оставил ее открытой. Конь, словно удивляясь поступкам человека, вскинул голову, навострил уши и, переступив несколько раз на месте, успокоился.
Пригнувшись и настороженно оглядываясь по сторонам, Акбар прокрался к дому, поднялся на айван, прижался к стене, постоял, вслушиваясь. Было тихо. Низко согнувшись, он скользнул мимо окна гостиной и оказался у двери, ведущей в спальню. Осторожно потянул за ручку, но дверь была заперта. Акбар вытащил из-за голенища нож, просунул лезвие в щель и бесшумно поднял крючок. Тихо скрипнув, дверь отворилась, и Акбар юркнул внутрь.
В комнате — хоть глаз выколи. Решившись, он чиркнул спичкой и сразу же задул ее. В неяркой вспышке света разглядел две постели. На одной спала тетушка Назокат с младшим внуком Салехом, на другой, прижавшись друг к другу, лежали Анвар и Самад. Акбар неслышно приблизился к их постели, осторожно снял ручонку Анвара с шеи Самада и, подняв спящего сына на руки, тенью выскользнул наружу.
До сих пор удача сопутствовала ему, но, когда он вышел во двор, задел пустое ведро, оно опрокинулось, покатилось, звякнуло обо что-то. Рядом в ветвях яблони суматошно захлопала крыльями горлинка.
Отворилась дверь гостиной, на айван вышел Садык. Акбар в страхе и нерешительности все еще стоял во дворе, крепко прижимая сына к груди. Но, увидев Садыка, метнулся к воротам.
Садык, как был босиком, бросился следом.
— Эй, кто там! Стой! Стой, говорю!
В темноте Садьж налетел на колоду, ушиб ногу, растянулся на земле, в кровь ободрал подбородок. Поднимаясь, услышал с улицы ржание коня и плач ребенка.
Прихрамывая, он бросился на улицу — вдали затихал топот коня. Кляня себя за нерасторопность, Садык подождал несколько мгновений и, поняв, в каком направлении удаляется конь, поспешил обратно во двор.
Тетушка Назокат молча стояла е лампой возле двери и так же молча, словно лишившись дара речи, показала ему на опустевшее место, где только что спал Анвар. Проснувшиеся дети терли кулачками глаза и дружно ревели.
«Это Акбар!»
Быстро натянув сапоги, прихрамывая, Садык поспешил к коновязи, накинул на коня уздечку и, не оседлывая, вывел его из ворот.
Конь мчался сквозь темноту ночи в сторону гор. Голова Садыка была непокрыта, ворот рубахи распахнут, а холодный встречный ветер вздувал ее за спиной пузырем. Второпях Садык забыл плетку. Он подгонял коня, все время подергивая повод.
Конь дышал с трудом. За все эти месяцы, что он носил Садыка, его никогда так не гоняли, не садился хозяин никогда на него и без седла. Раз хозяин поступил необычно, значит, случилось что-то неладное.
Выехав из кишлака, Садык резко повернул налево. Бешено мчавшийся конь закружил на месте, но Садык твердой рукой направил его на тропу, ведущую в горы, к роднику Сероб.
Глаза Садыка постепенно привыкли к темноте, однако пока он не слышал даже копыт лошади Акбара, Сжав в гневе зубы, повторял про себя: «Врешь, не уйдешь! Не уйдешь, негодяй!» Низко склонившись над гривой коня, все погонял его, а сам зорко вглядывался в ночь.
Подскакав к роднику, Садык натянул узду. Конь встал, навострил уши. Садык осмотрелся. Арчовые деревья казались огромными черными валунами. Таинственно журчал родник. Снизу послышалось тихое пение куропатки, где-то поблизости ей ответила другая,
Садык спешился, постоял немного, подумал и, приняв решение, повел коня под уздцы. Он привязал его среди кустов, а сам вернулся к роднику. Только сейчас он почувствовал, как холодна осенняя ночь. Из ущелья налетал ветер, лизал его обнаженную грудь, лицо и голову. Садык шагал не разбирая дороги, губы его непрерывно шептали:
— Врешь, не уйдешь!
У родника он укрылся за стволом высокой старой арчи. Ее ветки с тонкими, словно иглы, листьями спускались до самой земли. Чутье подсказывало Садыку, что скорее всего Акбар прячется где-то неподалеку. Прежде чем отправиться в дальний путь, он проведет ночь в какой-нибудь глухой пещере или под выступом скалы вблизи родника. Ночью не рискнет подниматься на коне в горы — дорога здесь опасная,— подождет до рассвета.
«Конечно, он мог отправиться и в другую сторону,— размышлял Садык, а потом решил:—Нет, что бы 1Щ ни было, до рассвета надо оставаться у родника. Утром отсюда будут видны многие тропинки в гору. Хорошо, что я оставил коня в ущелье, а меня он тут не заметит. Если этот гад скрылся здесь, утром обязательно попадется мне в руки!»
Сначала он прислушивался к каждому звуку, сидел неподвижно, но вскоре почувствовал, что замерзает. Надо было заняться чем-нибудь таким, что помогло бы ему забыть о холоде.
Садык подвигался, немножко согрелся, потом тихо спустился к ручью, собрал несколько пучков камчин-бутты и вернулся к арче. Еще раз внимательно огляделся, прислушался — ничего подозрительного.
Устроившись поудобнее, принялся плести из кам-чинбутты какое-то подобие веревки или плетки. Он с детства любил это занятие. Умел сплести из камчин-бутты и корзинку, и веревку, и плетку, и многое другое, И ничто в минуты волнения так не успокаивало его. Друзья посмеивались над ним, но он оставался верен себе. Однажды на фронте... Да, тогда их рота в ожидании приказа о наступлении стояла на болоте. Бойцы, по колено в холодной жиже, выжидающе глядели на командира, а тот сам ждал команды из батальона. Немцы осыпали снарядами лес за их спинами, и от этого еще сильнее хотелось рвануться вперед. Однако приказа все не было. Прошло с полчаса, солдаты нервничали, старались вытянуть ноги из грязи, найти хоть какую-нибудь опору. И вот в такой момент Садык на глазах у всей роты стал плести корзину из камыша, благо здесь его было достаточно. С того дня бойцы, особенно перед наступлением, любили подшучивать над Садыком.
— Эй, Садык, скоро в атаку!— говорили они.— Достать тебе камыша?
Садык улыбнулся, вспомнив этот случай. Пальцы его машинально сплетали что-то похожее на плетку, а глаза беспокойно обшаривали заросли арчи вокруг родника.
Близился рассвет, громче слышалось пение куропаток.
— Не уйдешь, негодяй! Не уйдешь...— все шептал Садык.
Вскоре лучи солнца высветили острые пики гор, потам ближние скалы, потом узкие зеленые листья арчи и наконец коснулись побледневшего и усталого лица Садыка. Кругом было тихо, словно человек никогда не появлялся в этих местах.
Поигрывая сплетенной из камчинбутты плеткой, Садык размышлял. Когда он допустил ошибку? Почему не сумел разглядеть, что за человек Акбар? Он даже себе не может объяснить, почему Акбар дезертировал... Можно ли понять такого человека? Садык многое видел на фронте. Видел людей, сознательно шедших на смерть, чтобы спасти, жизнь других. А Акбар? Неужели он не понимает, что сражаться за Родину — это то же самое, что защищать жизнь и счастье своей семьи, свой дом, собственное честное имя?
Солнце согревало величественные, недоступные вершины. Садык продолжал внимательно осматривать все вокруг. И вдруг он увидел, что наверху, у подножия скалы, качнулась ветка арчи, показалась мужская голова в шапке. Человек стоял неподвижно, настороженно оглядывая ущелье и заросли у родника. Потом быстро перебежал от арчи к другой, росшей пониже, потом к следующей... Испуганно озираясь, тихо приблизился к роднику, опустился на колени, вынул из-за пазухи бурдючок, опустил его в воду.
Садык бесшумно поднялся, вышел из своего укрытия и сделал несколько шагов к роднику. Из-под ноги его скатился камушек, булькнув, ушел под воду. Акбар испуганно обернулся, посмотрел вверх, и бурдючок выпал из его рук. Садык стоял над ним на скале, его холодный немигающий взгляд, казалось, пронзал Акбара насквозь.
Акбар вскочил, побежал.
— Стой, стрелять буду!— крикнул Садык. Крик эхом отозвался в ущелье.
Акбар тут же остановился, замер на месте. Не оглядываясь, поднял руки.
Садык быстро спустился. Теперь они стояли, лицом к лицу, один глядел с презрением, другой — со страхом. Оба часто дышали.
— Опусти руки,— сказал Садык,— у меня нет оружия. Да и не стану я пачкаться о тебя!
— Чего... чего ты тогда хочешь?— Акбар говорил с усилием, голос его дрожал.
Садык оглядел обросшее лицо бывшего друга, его запавшие глаза в темных кругах, воспаленные веки, отсыревшую рваную одежду, худую черную шею... Когда же он в последний раз видел теплую воду?
— Вернись и иди с повинной. Может, и простят.
— Думаешь, я такой дурак?
— Ты хуже дурака.
— Воля твоя, можешь говорить что хочешь.
— Почему ты сбежал?
— Каждый думает о себе...
— Значит, испугался? Струсил?
— Нет!
— Тогда почему изменил родине?
— Какой родине?
— А у тебя их много?— Садык невольно замахнулся, но, еле сдержав себя, опустил руку.— Нет, я не трону тебя. Разве кулаком научишь того, кто не знает, что такое родина? Верно говорят, в семье не без урода!
— Отпусти меня. Я уйду из этих мест. Навсегда,
— Куда?
— Куда-нибудь, где меня не знают.
— Думаешь, в другом месте люди не распознают тебя? Как ты будешь жить с такой совестью?
— Не знаю я никакой такой совести! Я жить хочу!
— И змея хочет жить!
— Хорошо, пусть я буду змеей!
— Мне жаль тебя, бывшего... Когда-то я верил тебе. Помнишь, что ты сделал в Джахоннамо?
— Когда человеку выпадают тяжелые дни, он вспоминает все свои проступки.
— С тех пор, как узнал я о твоем дезертирстве, жалею, что тогда не отдал тебя под суд.
Акбар промолчал.
У Сам перестал быть человеком, хочешь и сына сделать таким?
— Что ты хочешь сказать?
— Если сын останется с тобой, он может стать таким же, как ты, подлецом!
— Это мое дело.
— Не-ет, ошибаешься!
— Пожалей хоть ребенка, ради него не трогай меня! Я же сказал: уйду навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11