Мой шкафчик был помечен белым куском пластыря с моим именем, написанным фломастером. Под новым куском пластыря был старый, с именем, оставшимся от предыдущего матча.
— Юнитас, — произнес я вслух. — Подумать только! Старик Джон и я переодевались у одного и того же шкафчика.
— Что ты сказал? — спросил меня Джон Вильсон, наш защитник и торговец недвижимостью, расположившийся рядом.
— Я — воплощение американской мечты. Человек, которого в другое время и в другом месте без колебаний приговорили бы к смертной казни, раздевается в том же шкафчике, что и великий Джонни Ю.
— Невероятно, — с усмешкой отозвался Вильсон.
— Скажи, а жена все еще сердится на тебя из-за губной помады на трусах?
Вильсон расстроенно покачал головой.
Я быстро разделся и направился к деревянным столам, стоящим около душевой, осторожно ступая по сырому холодному полу.
— Ты не мог бы растереть меня как следует, Эдди? — попросил я. — Прошлой ночью меня избили в Сентрал-Парке. У меня все болит.
— Только не вздумай бежать, не закончив разминку, — предупредил меня массажист, не отрывая глаз от голеностопа, который он бинтовал. — Сам знаешь, какой за это штраф. — Он взглянул на меня. — Дай мне закончить. Я не хочу пачкать руки растиркой, потом не отмоешь.
Я вернулся обратно и вывалил свои вещи в металлический ящик в шкафчике. Разминка будет короткой, только для специальных линий, а я к ним не относился. Меня разотрут и разогреют, но не будут бинтовать. Во время тренировки специальных линий я немного побегаю и постараюсь размяться, но не в полную силу. Все это займет не более сорока пяти минут.
Массажист намазал меня обезболивающей жидкостью и растирал мои ноги и спину до тех пор, пока они на запылали как в огне. Когда он закончил, в раздевалке уже никого не было.
Я быстро натянул тренировочный костюм и выбежал на поле. Команда уже строилась для гимнастических упражнений. Джим Джонсон, тренер защитных линий, подстерегал меня в засаде, но мне удалось избежать двадцати пяти долларов штрафа, так как я успел встать в строй до начала упражнений. Глядя на его огорченное лицо, я улыбнулся и приветливо махнул рукой. На шее Джонсона вздулись вены.
Мы уже закончили упражнения и начали расходиться по группам, когда по стадиону прогремел сержантский голос Джонсона.
— Еще раз! — выкрикнул он. — Полагается считать, выполняя прыжки. Ты считал вслух, Эллиот?
Он накрыл меня на месте преступления. Делая прыжки на месте, мы все должны были считать вслух. Этого требовал дух команды.
— Да, ты меня накрыл, Джимми, — признался я.
— Нам не нужны шуты, Эллиот, — раздался голос Б. А. — Если не хочешь работать вместе с командой, уходи с поля.
Я замолчал и опустил голову.
— Итак, все сначала, — крикнул Джонсон. — Благодарите Эллиота за лишнюю работу.
— Встали! — скомандовал Максвелл, с упреком глядя на меня за то, чти я попался. — Начали!
Прыжки были выполнены под сопровождение голосов, раздающихся над пустыми трибунами стадиона. Когда мы разбились на группы, я специально пробежал рядом с Джонсоном.
— А ведь я так и не считал, — громко прошептал я. — Только открывал рот.
— Ах ты подонок! — завопил он и бросил в меня мячом. Я увернулся, засмеялся и побежал по стадиону.
Тренировка быстро закончилась. Б. А. объявил, что все, кто хочет, могут возвращаться в отель на метро. Это было настолько странно, что я рассмеялся. Еще более странным было то, что только Максвелл, Кроуфорд и я ехали на автобусе.
Остаток субботы был занят инструктажем, собраниями и отдыхом. Максвелл взял с собой своего подопечного, Арта Хартмана, и уехал вместе с Хутом, пообещав вернуться к одиннадцати и успеть к проверке.
Джоанна пробралась ко мне в комнату около шести, до встречи с Эмметом, и тут же мы залезли в постель. Нам обоим было хорошо, однако на этот раз чего-то не хватало. После того как она ушла, я решил, что это конец. Я чувствовал себя виноватым. Не знаю почему.
В одиннадцать часов помощники тренеров раздали нам снотворное и приняли заявки на таблетки для завтрашней игры. Я попробовал дважды позвонить Шарлотте, но оба раза неудачно. Телевизионный комментатор сообщил, что завтра ожидается сухая и прохладная погода.
В половине двенадцатого Максвелла все еще не было. Он пришел через полчаса.
— Проверка прошла? — спросил он, запирая дверь.
— Нет еще.
Проверки так и не было, и, глядя, как Джон Уэйн в пух и прах разбивает благородных индейцев, мы мирно, как херувимы, уснули.
Воскресенье
На этот раз Максвелл поднял трубку после первого же звонка. Он застонал в микрофон и с грохотом опустил телефонную трубку.
— Который час? — спросил я, не отрывая голову от подушки.
— Восемь. Завтрак в восемь тридцать, инструктаж в девять, религиозное обращение в девять тридцать, дядюшка Лось в десять. Как видишь, для тех, кто повинуется воле Всевышнего, все идет по расписанию.
Максвелл любил дядюшку Лося, как будто это был его близкий родственник, и, когда мы играли в другой временной зоне, всегда старался, чтобы ничто не мешало ему посмотреть передачу про любимого мультипликационного героя.
Пока Максвелл кашлял и стонал в туалете, я лежал и думал про свой сон.
Мне приснилось, что я опоздал и автобус уехал без меня. Я никак не мог найти стадион, я слышал доносящийся с него шум. Наконец мне удалось остановить едущего туда Микки Мэнтла, объяснившего, что стадион очень интересен, но что сам он не хотел бы жить на нем. Он высадил меня у стадиона и уехал. Я отправился в раздевалку, прорываясь через гигантскую паутину. То и дело мне на шею падали волосатые желто-черные пауки.
Наконец я добрался до выхода на поле. Стадион был переполнен, и игра уже началась. Я стоял у края поля голый. С другой стороны меня звал Руфус Браун, обслуживающий здание нашего клуба. Он держал в руках мою форму и шлем. Я побежал через поле и оказался вовлеченным в игру. Максвелл дал мне пас, но я не мог поднять руки, которыми прикрывал свою наготу. Мяч попал мне в лицо и сломал нос. Мне стало легче дышать. Внезапно бинт, обмотанный вокруг бедра, развязался, и нога отвалилась. У меня в руках был мяч, и я полз к зачетному полю. Затем Б. А. крикнул мне, чтобы я кончил дурачиться, и посадил меня на скамейку. Я все еще был голым, и из носа текла кровь. Все окружающие смотрели на меня...
— Давай быстрее, цыпленок, — сказал Максвелл, вытирая свое свежевыбритое лицо.
Я быстро вскочил с кровати и натянул штаны.
— Б. А. разрешил надевать водолазки?
— Да, — кивнул Максвелл, поднимая руку и брызгая дезодорантом под мышкой. Принимая во внимание расписание сегодняшнего дня, это казалось несколько странным.
Объявление у лифтов гласило, что нам отведены залы № 1 и № 2 для завтрака, инструктажа и религиозной службы. Там же будут бинтоваться колени и голеностопы у игроков, еще не имеющих серьезных травм.
— М-м-м... какой приятный запах, — сказал я, останавливаясь у входа в зал № 1. — Как дома у мамы.
Большинство игроков уже сидели за столиками, ожидая завтрака. Стоя у входа, я ждал, пока Максвелл выберет столик, который он осчастливит своим присутствием. Это было важной деталью ритуала подготовки к матчу. Всякий раз он выбирал столик в соответствии с критериями, известными только ему. Сидя со своими избранниками, он будет пить кофе, шутить и стараться ободрить перепуганных игроков, сидящих рядом.
В зале № 2 уже стояли стулья, классная доска, вездесущая переносная трибуна Б. А. Здесь состоится последний инструктаж перед матчем и религиозная служба.
Максвелл сел за столик вместе с Джо-Бобом, Тони Дугласом, Медоузом и еще двумя игроками. Я подошел к ближайшему столику и присоединился к чернокожим атлетам, среди которых были Делма Хадл и непокорный свободный защитник Томас Ричардсон.
— Привет, Бубба, — произнес Хадл. На нем была белая шелковая рубашка с монограммой на левой стороне груди, широкий зеленый галстук, светло-зеленая кашемировая куртка и боксерские трусы. На нем не было ни брюк, ни ботинок.
— Садись, — пригласил он с улыбкой, но его глаза были серьезными. — Как нога?
— Уже лучше, — сообщил я, рассеянно сжимая четырехглавую мышцу на правой ноге. — Если станет еще лучше, придется ее отрезать.
Хадл засмеялся своим странным, высоким смехом.
Полная официантка в грязном белом халате поставила на середину нашего стола блюдо с омлетом и бифштексами. Традиционная пища перед игрой состояла из заранее приготовленных, разогретых бифштексов и омлета из яичного порошка. Всем было известно, что это один из худших видов пищи для людей, готовящихся к тяжелой физической работе. Бифштексы и омлет, попав в желудок, не перевариваются, потому что предматчевое напряжение вытесняет кровь из желудка, направляя ее в другие части тела.
— Ты только посмотри, Бубба, — сказал Хадл, показывая на блюдо. Омлет был светло-зеленого цвета. В кухнях отелей часто добавляют пищевые красители к яичному порошку, чтобы омлет выглядел желтым. Зеленый и желтый цвета стоят рядом в цветовом спектре. В Питтсбурге омлет был настолько ярко-желтым, что Хадл перед едой надел солнечные очки.
Полная официантка поставила такое же блюдо в середину каждого стола, выслушивая стоны и комментарии игроков.
— Эй, леди! — завопил Джо-Боб. — Скажи, а курица действительно их снесла? Мне кажется, они еще не созрели.
Официантка не отвечала, сжав зубы, но ее губы что-то шептали.
Процедура завтрака сопровождалась недовольным ворчанием, но скоро изумрудный омлет был съеден. Он будет неподвижно лежать в желудках игроков, ожидая когда организм приступит к работе. Или до того невероятно напряженного момента, когда перед самым началом игры тело выбросит его из себя на пол раздевалки и на посторонних, стоящих рядом.
Было девять часов утра. Я проглотил свою первую таблетку кодеина. Следующую я приму в одиннадцать и еще одну — перед самой игрой.
— Кодеин? — спросил Хадл, глядя мне в глаза. Я кивнул.
— А тебе не хочется от них спать?
— Нет. Скорее наоборот, я испытываю возбуждение. Только тело немеет.
— Ты помнишь Джейка?
— Угу. — Джейк был чернокожим полузащитником. Он перенес неимоверное количество травм, но продолжал играть, если не блестяще, то надежно.
— Джейк принимал кодеин и всякую мерзость, — продолжал Хадл. — Тогда он чувствовал себя молодым и неуязвимым. По его словам, ему казалось, что между ним и окружающим миром — прозрачная пена. Единственно, нет железа.
— А что за мерзость он принимал? спросил я.
— Не знаю. Я не увлекаюсь этим дерьмом.
— Не у всех такой идеальный организм. Некоторым из нас постоянно приходится исправлять ошибки Создателя, иначе мы просто не сможем играть. Послушай, — внезапно вспомнил я. — Ведь у нас в девять инструктаж.
— Босс пригласил специального оратора для религиозной службы, — объяснил Хадл, — а тот может приехать на завтрак не раньше девяти.
— А кто это?
Лицо Хадла расплылось в насмешливой улыбке.
— Господи, — застонал я. — Неужели доктор Том?
Хадл поднял свою чашку в торжественном тосте и кивнул.
Доктор Том Беннет был таинственным человеком. Он появился у нас в тренировочном лагере три года тому назад. Щегольски одетый в модный джемпер с застежками и шапочку для гольфа, он бродил по лагерю и навязывал всем свою дружбу. Беннет был доктором богословия, и Б. А. часто приглашал его рассказывать игрокам о чудесах Создателя, Христе, вечном блаженстве и религии.
Пользуясь собой как примером, доктор Том объяснял нам опасности, стоящие на пути тех, кто недостаточно верует в Господа. Он рассказывал, как в ранние годы его службы во славу Спасителя недостаточная вера во Всевышнего привела к тому, что ему достался крохотный бедный приход на севере штата Вашингтон. Доктор Том сразу понял: чтобы добиться успеха, ему нужно больше верить в чудеса Создателя нашего. Успех не заставил себя ждать. Скоро доктор Том встал во главе большого богатого прихода во Флориде и уверенно повел своих прихожан за собой в борьбе за вечное блаженство, против всеобщего цинизма и постоянно растущей инфляции. Наградой было огромное моральное удовлетворение и небольшая доля в прибылях фирмы, занимающейся освоением огромных земельных участков на океанском побережье.
Разбогатев, доктор Том принялся за осуществление обязательств, которые он дал Господу в заключенной между ними сделке. В обмен на жизненный успех и материальное благополучие доктор Том поклялся на крови распятого Христа, что понесет знамя христианства — безо всякой денежной компенсации — туда, где есть люди, отчаянно нуждающиеся в его духовном руководстве. И он выбрал Национальную футбольную лигу.
Б. А. и доктор Том стали неразлучными друзьями. Доктор Том хотел быть в компании игроков, а Б. А. хотел быть в компании Бога.
Доктор Том несколько раз пытался заманить меня на свои религиозные проповеди. Я объяснил ему, что существуют люди, нуждающиеся в Боге больше, чем игроки, живущие в отеле Миннеполиса, и что есть более интересные занятия, чем выслушивать напыщенного дурака, сравнивающего Бога с Великим Тренером на Небе. С тех пор доктор Том изменил тактику, говорил больше о девушках и виски.
Б. А. встал за столом, где сидело руководство клуба и, не замечая кусочка зеленой яичницы в углу рта, объявил, что доктор Том не сможет приехать в намеченное для проповеди время, ввиду чего наше расписание будет изменено и инструктаж переносится на девять тридцать пять, а проповедь начнется в десять.
Я посмотрел на Максвелла. На его лице отражалось мучительное раздумье. Он взвешивал преимущества доктора Тома и его проповеди по сравнению с вечными ценностями дядюшки Лося и его друзей.
В десять часов, после окончания собрания команды, я встал и вышел из зала, как обычно отклонив приглашение тренера «остаться и выслушать слова, обращенные к Всевышнему». Проходя мимо доктора Тома, уже стоявшего за переносной трибуной, я улыбнулся и кивнул. За мной встал Максвелл.
— Боже мой, — застонал Максвелл, как только мы вышли в коридор. — Как он посмотрел на меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26