— Здорово, Сэт, — сказал он, подходя к Максвеллу и обнимая его. — Ты видел, как подскочили акции авиалинии «Бранифф»?
Максвелл кивнул, обхватив его бицепс своими руками. Пальцы едва коснулись друг друга.
— Ты только посмотри на это! — воскликнул Максвелл, поворачиваясь ко мне.
— Здоровая жизнь и непрерывные тренировки, — ответил Хартман, сгибая руку в локте так, что бицепс превратился в огромный шар. — И время от времени — небольшие развлечения.
— Малыш, конечно, бросает мяч дальше старика Сэта, — начал Максвелл, подмигнув мне, — но чемпионом становятся не на тренировках, а в барах и спальнях. Успех атлета измеряется количеством девок и выпитых бутылок.
Максвелл повернулся к Хартману и ласково похлопал его по руке. Тот удовлетворенно улыбнулся, подошел к ванне, сделал воду погорячее и погрузился в нее до самого подбородка.
— Все читают бумажку, которую Ричардсон прикрепил на доске объявлений, — сказал мне Максвелл. Его голос был серьезным и доверительным. — Джонсон сорвал ее, чтобы показать Б. А. Вне всяких сомнений, он подозревает тебя.
Джим Джонсон, тренер защитной линии, так и не простил меня за появление на тренировке с накладной бородой. Ему страшно не нравилось мое вроде бы несерьезное отношение к игре настоящих мужчин. Десять лет, проведенных Джонсоном в корпусе морской пехоты, тоже не содействовали нашей дружбе.
— Почему? —- спросил я, изумленный тем, что кто-то нашел время прочесть ее.
— Не за что, — продолжал Максвелл, — но он страшно разозлен на тебя.
— Господи боже, но ведь я...
Улыбающаяся черная физиономия Хадла просунулась в дверь.
— Я ненавижу ниггеров! — взвизгнул он и исчез.
— Я тоже! — крикнул я в сторону закрывшейся двери.
— Вставай, — распорядился Рэнд, закончив массаж.
Я застонал, с трудом поднимаясь на колени. Вставать было сущей мукой. Эдди положил на стол два эластичных бинта.
— Я не вешал ничего на доску, — сказал я Максвеллу, который ковырял в носу и смотрел на сидящего в ванне Хартмана, — и мне нечего беспокоиться. Да и к чему раздувать это?
— Не знаю, — ответил Максвелл, — я только сообщил тебе. — Он повернулся и пошел к выходу.
— Я ни в чем не виноват! — крикнул я вслед Максвеллу.
— А кто выпил мое пиво? — укоризненно заметил Рэнд. Не знаю, почему я занимаюсь твоими ногами.
Он забинтовал меня эластичной лентой от коленей до бедер. Я походил на голого ковбоя, перепоясанного ремнями и с кобурами на бедрах.
Бросив по куску вазелина на пятки обеих ног, Рэнд принялся бинтовать голеностопы с быстротой и искусством, пришедшими в результате ежедневного занятия восемьюдесятью голеностопами шесть раз в неделю в течение шестнадцати лет.
Помощники тренеров, массажисты и врач отвечали за здоровье игроков. Дело, однако, было в том, что их мнение мало влияло на решения администрации. Медицинские рекомендации часто отвергаюсь из-за необходимости принятия тактических решений. Каждое воскресенье приносило массу проблем, успешно решить которые можно было только победой. Если помощники тренеров и массажисты, физиотерапевты высочайшей квалификации не соглашались изменить свои медицинские рекомендации и привести их в соответствие с текущими требованиями администрации, очень скоро им приходилось ставить клизмы в больницах для престарелых. В результате игрок, нуждающийся, по мнению медицинского персонала, в отдыхе или даже в хирургической операции, получал новокаиновую блокаду на травмированной части тела и имел таким образом возможность продемонстрировать самую главную черту профессионала — способность выносить боль.
Помощники тренеров и массажисты были техническими работниками, в задачу которых входил ремонт собственности клуба по мере того, как эта собственность медленно, но верно двигалась по направлению к мусорной яме. Не беспокойся о здоровье, внушали игроку, — в конце концов, твое тело принадлежит клубу. Обходите все правила, отключайте это беспокойное оборудование, причиняющее боль, бинтуйте, обезболивайте, делайте что угодно, но заставьте собственность клуб? работать и приносить прибыль. То, что чувствует собственность, — это всего лишь боль. А вот то, что чувствует корпорация, — это убыток.
— Как у тебя с коленом?
— Ничего не надо. Оно и так отлично работает, — соврал я, внося дополнительную дезинформацию в память компьютера. — Я просто надену эластичный чулок.
— А как пальцы?
— Я поднял руку и пошевелил вывихнутыми вчера пальцами. Они все еще были прибинтованы друг к другу.
— Спина? — продолжал он проверку оборудования. — Хочешь, наложу щиток?
— Нет, не надо. — Мне не хотелось привлекать интерес к порванным мышцам и сломанным ребрам. На тренировке я стараюсь быть поосторожнее и избегать столкновений. На матчи я надеваю легкий щиток, скрывая это от всех.
— Витаминный укол?
— Давай. Парочку.
Игла вонзилась мне в плечо. Я следил, как в шприце понижается уровень красной жидкости, и тут же почувствовал себя куда здоровее.
— После тренировки не забудь о расслабляющем уколе.
— Ладно. — Я нахмурился. Укол мышечного релаксанта походил на удар штыком в ягодицу. Но он снимал напряжение в мышцах спины и ног, и к тому же после него я лучше спал.
Я направился обратно к своему шкафчику. Меня не покидало ощущение, что, если бинты, скрепляющие меня, соскользнут, я расплывусь по полу.
Перед соседним шкафчиком сидел Джон Вильсон и пил лимонад из банки. Я взял банку из его рук и запил лимонадом очередную таблетку кодеина номер четыре. Затем разостлал на полу полотенце и вытянулся на нем, сунув голову в шкафчик, ожидая начало инструктажа и наслаждаясь теплом от обезболивающей растирки.
Поспав несколько минут, я встал и позвонил Джоанне, чтобы договориться о встрече в Нью-Йорке. Вместе с Эмметом она летела на самолете команды.
— Джим Джонсон вошел в раздевалку и объявил, что собрание начнется на десять минут раньше.
Я поспешно бросил трубку и побежал за тетрадью и тренировочным костюмом, затем рванул в зал.
Максвелл занял мне место, и я тихонько проскользнул в чашеобразное сиденье. Джим Джонсон проверил, все ли на месте, бросил на меня взгляд, полный ненависти, и отошел от переносной трибуны, уступая место Б. А. Тренер держал в руке листок с откровениями Ричардсона. Максвелл пихнул меня в бок.
— Теперь держись, — ухмыльнулся он.
— Этого не может быть, — пробормотал я.
— Ты хочешь что-то сказать? — Б. А. стоял V трибуны, глядя на меня бесстрастным взглядом. Его голос был полон льда.
— Нет, сэр, это я про себя.
— Может быть, ты хочешь нам что-нибудь рассказать? — не отставал он. Его глаза остекленели и казались мертвыми. Меня охватило чувство вины, сменившееся гневом. Губы сжались.
Боже мой, подумал я, теперь я даже чувствую себя виноватым.
— Ты что-то еще сказал?
—- Нет, сэр. — Я попытался говорить примирительным тоном, но без унижения. Вместо этого в голосе прозвучала растерянность.
— Мне кажется, ты всегда считаешь, что людям интересно твое мнение. — Б. А. поднял вверх смятый листок. — Наверно, многие из вас видели это? Среди нас, по-видимому, есть игрок, считающий, что индивидуальность выше команды.
Серьезность голоса Б. А. испугала меня. Я видел много раз, как игроки исчезали за проступки такие же пустячные.
— ...любой, кто ставит себя выше команды...
Страх стиснул меня в своих объятиях. Но у меня все еще был козырь. Я знал, кто прикрепил листок, и, если ситуация ухудшится, я был уверен, что Ричардсон признается. По крайней мере, я надеялся на это.
— ...не нуждается в любом, кто...
Последний раз, когда Б. А. произнес слова «не нуждается», исчез Дон Уэбстер.
Исчезновение Уэбстера необходимо было для того, чтобы скрыть один из самых больших промахов тренера. Мы играли против «Детройта» в решающем матче чемпионата. До конца оставались секунды, все тайм-ауты кончились. Мяч был на пятой линии «Дейтройта», когда Максвелл быстро использовал последнюю возможность и перенес мяч на правый фланг. По плану Элан Фримэн, заменивший Делму Хадла в нападении, должен был сблизиться с крайним линейным «Дейтройта» и поставить ему заслон. Это позволило бы Максвеллу оказаться свободным — он мог или прорываться сам, или отдать пас. Когда мы уже разошлись и выстроились в линию, готовые к возобновлению игры, и секундомер отсчитывал последние секунды, Б. А. неожиданно вернул на поле Делму Хадла. Никто не понял почему. Хадл, из-за своих относительно небольших параметров, никогда не играл вблизи зачетного поля противника, не был знаком с планом игры и не мог рассчитывать на то, чтобы блокировать стодесятикилограммового линейного. В результате линейный опрокинул Максвелла, отбросившего в отчаянии мяч. «Детройт» перехватил его, и матч закончился, а свободный нападающий «Детройта» в восторге прыгал в нашем зачетном поле, прижимая к груди мяч. «Детройт» выиграл у нас семь очков.
На пресс-конференции после матча Б. А. не сказал ни слова об этом заключительном эпизоде, но указал на то, что несколько ранее Дон Уэбстер выскочил с мячом за боковую линию. Это, неохотно признался Б. А., стоило нам победы. Никому не пришло в голову оспаривать мнение тренера по поводу того, что наказание в пять ярдов оказалось решающим.
В течение последующих шести месяцев Уэбстер был звездой на каждом просмотре фильмов. Замедленный повтор кадров с Уэбстером, выскакивающим в аут, телефотографии Уэбстера, выскакивающего в аут, отдельные моменты игры, заканчивающиеся показом Уэбстера, выскакивающего в аут, замечания специалистов, комментирующих значение Уэбстера, выскакивающего в аут, панорама нахмурившегося Б. А,, наблюдающего, как Уэбстер выскакивает в аут. В Уэбстере не было нужды. Команда не нуждалась в нем.
— Нам предстоит самый важный матч в судьбе нашей команды, и подобные разговоры... — Он положил листок рядом и наклонился вперед. — Ребята, вы знаете, что политика меня не интересует. Когда у меня возникают вопросы, я нахожу ответ на них в Священном писании, но я озабочен, так же как и все вы, трудностями, переживаемыми нашей великой нацией. Наркотики, вседозволенность, отсутствие уважения, насилие. Некоторые считают, что это — коммунистический заговор. Я, может быть, и не согласен с такой точкой зрения, но когда я вижу подобное у нас в клубе... — Б. А. окинул взглядом присутствующих. — Как бы то ни было, этому не место у нас. Мы — команда, и тот, который сделал это, — он поднял мятый листок высоко над головой, — должен найти в себе мужество встать и извиниться перед командой. — Лицо Б. А. оставалось спокойным; его невидящие глаза обежали зал, искусно избегая места, где сидел я.
— Б. А., — начал я. Бесстрастное лицо повернулось в мою сторону, и его водянистые голубые глаза внезапно ожили. Б. А. кивнул и повернулся к аудитории, как бы приглашая всех участвовать в зрелище моего унижения. Это должно было стать мероприятием, направленным на укрепление дисциплины в команде.
— Б. А., я не знаю, что произошло. Я хочу сказать, что я прочитал это. — Я замолчал, не зная, что дальше сорвется с моего языка. — Я признаю, что я прочитал это...
— Ты уже сказал это один раз, — прервал меня тренер.
— Раздался нервный смех.
— Я хочу сказать, — продолжал я, не в силах остановиться, — что, может быть, это не так уж и плохо...
— Не вам судить, мистер, что здесь хорошо и что плохо, — снова прервал меня Б. А.
— Извините, я хотел сказать совсем другое, — Сказал я, подавляя улыбку, так как мне в голову пришло идеальное решение проблемы. — Когда мы с Сэтом пришли утром сюда, листок уже висел на доске. Не представляю себе, кто мог сделать это. А ты, Сэт?
Максвелл кашлянул и покачал головой, не отрывая глаз от пола.
На лбу Б. А. появились морщины. Он чувствовал, что его план провалился. Б. А. попытался обнаружить сговор между мной и Сэтом, но это было безнадежно. Хорошей стороной тупого равнодушия Б. А. к окружающим его людям было то, что ему можно было беззастенчиво лгать, и он ничего не замечал. Единственное, что ему было нужно от футболистов, игравших в его команде, — это проценты и статистические данные, касающиеся роста, веса и психологических тестов.
Как только я упомянул Максвелла, дисциплинарное мероприятие столкнулось с трудностями. Единственным человеком в команде, которого Б. А. старался понять и в котором нуждался, был его трехчетвертной. Оба они хотели от футбола одного — власти и успеха. Для достижения этих целей оба они манипулировали командой, только пользуясь разными методами. Обоим был нужен успех команды, дававший им право на личный триумф. И хотя они были, в конце концов, соперниками в борьбе за окончательную власть и контроль над командой, они были союзниками, борющимися против меня и других игроков. Они были участниками одного заговора, и Б. А. понимал, что Максвелл не позволит ни мне, ни кому-то другому подорвать мощь команды, в которой оба нуждались. Так что я знал, что, упомянув Максвелла, освобождаю себя ото всех подозрений.
Я обернулся и улыбнулся Джонсону. Он взглянул на меня с ненавистью и вышел из зала, хлопнув дверью. Б. А. посмотрел в спину уходящему тренеру защитной линии и продолжил.
— Я созвал это собрание, — сказал он, комкая листок, — не для того, чтобы искать виновного. Если никто не хочет ничего сказать, будем считать вопрос закрытым.
Меня охватило чувство облегчения. У меня дрожали ноги, но я был опьянен победой.
— О'кей, — сказал Б. А. — Перерыв на пять минут. Господи, что это за способ зарабатывать на жизнь?
Алан Кларидж выскочил из зала, спеша к телефону. Кто-то успел рассказать ему о письме, посланном его матерью. Томас Ричардсон благодарно улыбнулся мне, а Энди Кроуфорд жестом показал, что хочет встретиться со мной в раздевалке. Вместе с Делмой Хадлом, Артом Хартманом и Максвеллом мы собрались около комнаты ответственного за снаряжение. Рядом лежала гора мячей, на которых нужно было расписаться. Максвелл взял мяч и фломастер и принялся за работу. Нам нужно было поставить автографы на пятидесяти мячах в неделю, и мы получали десять центов за автограф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26