Ковыль, как море волнующийся под ветром, теперь полег и стал похож на волосы старого умершего человека...
Близнецы в переметной суме вдруг разом заплакали — видно, захотели есть. Жандос остановил верблюдицу и поставил ее на колени. Потом он слез с нее, взял осторожно детей, снова поставил верблюдицу и потрогал вымя. Оно было опять тугое. Он припал к вымени и стал сосать жирное теплое молоко. Потом набрал полный рот и наклонился ко рту Бокенши. Проголодавшийся малыш стал сосать губы Жандоса и пить, захлебываясь от жадности, верблюжье молоко. Таким же образом он накормил и Борсака. Снова тронулись в путь, младенцы заснули в переметной суме.
Дорога была длинной, степь широкой, а жизнь узкой и короткой. Жандос ехал в полудреме, и мысли его складывались в слова: «Благословляю тебя, о аллах! Неужели мне удалось вырвать племянников из рук врагов? Может, все это снится? Не верится, что я совершил этот поступок, который не удался жигитам, и они все полегли, кроме моего отца. Я ведь еще так молод. Нет, наверное, это сон. Надо проснуться. Почему не светает? И где я? Неужели опять горю в этом огне, который разожгли джунгары? Я ведь давно уже умер и сейчас на том свете.
А погода стала проясняться, но солнышко совсем почему-то не греет. Мне-то все равно, только жалко Бокенши и Борсака. Ведь мы едем уже день и ночь, целые сутки. Я устал, и мне смешно вспомнить свои безмятежные дни детства, их просто не было. Может быть, когда мы отыщем наконец тучные мирные земли, где не бывает вражеских набегов, и станем жить там весело и дружно, вспомнив о сегодняшнем дне и о том, что мне пришлось пережить, я заплачу. И может быть, на старости лет я начну рассказывать молодым, как нынешние аксакалы: «Э, дети, чего мы только не повидали в свое время, чего только не пережили». А если я вдруг умру, то что будет с этим пестрым небом, с тем вон коршуном, парящим в
высоте, и с этой серой степью, распластанной, как шкура огромного верблюда? Неужели они пропадут вместе со мной? И это бледное солнышко? Конечно, все исчезнет вместе со мной. Иначе бы степь не пропадала, стоит мне закрыть глаза. Мне кажется, едва я умру, мир тоже перестанет существовать. Но вот мой брат Кайдос погиб, и ничего не уничтожилось в мире, никуда он не исчез. Значит, если я умру, мир останется существовать, как будто ничего не случилось. Солнышко, как обычно, взойдет в положенном месте, а потом зайдет. Значит, моя смерть ничего не изменит в мире. Тогда зачем мне жить? Но если бы меня не было, кто бы тогда освободил Бокенши и Бор-сака? Значит, я необходим в этом мире для свершения добрых дел. Моя мама, бывало, говаривала, что по-настоящему человека начинают понимать только послед его смерти. Только тогда видна истинная цена его поступков. Поэтому наш народ и придумал пословицу: «Мертвые коровы все молочные...»
Погода между тем опять стала портиться. Желтая верблюдица едва плелась. К вечеру тучи совсем закрыли небо, и степь стала неуютной и чужой. Жандос остановил верблюдицу и уложил ее на землю. Близнецы проснулись и стали плакать. Жандос понял, что они проголодались, и напоил их молоком верблюдицы. Близнецы плакали, только когда были голодны, а так все время спали.
Верблюдица легла поперек ветра и стала жевать свою жвачку. Она как будто свыклась со своей судьбой, поняла, что надо помочь детям, подальше унести их от врага. Жандос обнял своих племянников и устроился с подветренного боку верблюдицы, покрепче прижался к ней, радуясь, что нашел себе такую защитницу. Ведь она сейчас заменяла ему и близнецам родную мать, кормила и согревала. Жандос подумал, что, если бы судьба не послала ему на помощь верблюдицу, он бы погиб.
Все было хорошо, они двигались на восток. Но вдруг Жандос©м снова овладел страх. Его пробрал холодный пот, и он почувствовал, что заболевает. Чем больше темнело, тем сильнее его охватывал страх. Его порождала болезнь. Он попробовал успокоить свои чувства воспоминаниями, но они не помогли. Тогда он понял, что только разум может победить его страх. Но что делать, если разум у него еще детский, неокрепший? Однако и батыру дорога жизнь...
Умные люди говорят, что страх и радость одинаковы по своей силе. Чем больше человек боится, тем сильнее ему хочется жить, тем дороже ему становится жизнь и острее чувство неожиданной радости. Как-то мать ему говорила: «Твой отец в молодости был бесстрашным человеком. Сейчас он уже не тот. Наверное, стареет. В год нашей женитьбы он привел домой барса на поводу». Тогда Жандос удивился и спросил: «Как же ему это удалось?» — «Очень просто,— сказала мать,— обмотал он правую руку волосяным арканом, в левую взял кинжал и пошел в камыш, где было логово барса. Когда зверь бросился на него с раскрытой пастью, отец схватил его за язык и привел домой». Сейчас Жандос почему-то не верил в этот рассказ...
Ночь была похожа на могилу, в которой не место живому существу. Ветер свистел и шуршал в темноте, как будто рассказывал какую-то горестную историю о степи, о ее разочаровании и вечном сожалении. Да степи и не было, по существу,— она растворилась, исчезла в лютой, холодной ночи. Жутко человеку в такую ночь, тем более ребенку. Только верблюдица, казалось, не обращала никакого внимания на стон ветра, но это, может быть, потому, что она не умела говорить. Она защищала спиной ребятишек от ветра и согревала их своим теплом, не требуя ничего взамен.
За всю свою жизнь Жандос ночевал один в степи всего лишь третий раз. Непонятно почему, но чем больше он проводил ночей в одиночестве, тем сильнее захватывала его тоска и овладевало беспокойство. А ведь мог уже привыкнуть. Говорят, человек ко всему привыкает.
С каждым часом он чувствовал, что жизнь становится ему все дороже и дороже. И он думал, стоило ли жертвовать собой ради спасения племянников? Дуб согнуть нельзя, его можно только сломать. Если тебя захватил страх, значит, ты потерял волю. Он вспомнил еще один рассказ матери Айпары: «Однажды воры забрались в один дом, хозяин которого был известным трусом. А жена была смелая женщина, бросилась в драку с ворами. И им бы, наверное, туго пришлось, но муж крепко схватил ее за талию и сказал: «Катша, ты дерись, но спину свою держи ближе ко мне». Конечно, в это время воры благополучно сбежали».
Жандос невольно улыбнулся своим воспоминаниям, но беспокойство не проходило. Он весь дрожал, болезнь одолевала все сильнее «А что, если нападут волки?» — вдруг пришло ему в голову. Он испугался и стал всматриваться в темноту. И действительно, вдали показались зеленоватые точки. Жандос выхватил из-за пояса нож, но огоньки постепенно удалились, а потом исчезли. Он знал, что ночью глаза волка горят огнем. Люди говорили, что если волк перепрыгнет через верблюда, то больше не встанет Правда это или нет, кто его знает.
Жандос решил, что место для ночлега здесь неудобное, поэтому поднял верблюдицу и поехал дальше. Дорога длинная, степь широкая, а жизнь коротка...
Только на третье утро Жандос достиг знакомого озера, поросшего камышом. Кочевья он здесь уже не застал Кругом валялся мусор, конский навоз, виднелись следы юрт.
Жандос почувствовал, что страшно голоден. Хорошо, что на одной из стоянок юрт он нашел замызганный кусок курта. Он съел его, и это подкрепило силы, но не насытило. Ему мерещился запах кумыса и вареного горячего мяса. Он отыскал место своей юрты и заплакал.
На озере плавал одинокий чирок. Летали и вышагивали по земле вороны, как будто только они были настоящими хозяевами этой степи. Край осиротел и навевал тоску.
Жандос, который три дня питался только молоком верблюдицы, испытывал муки голода, а хуже всего — муки одиночества. Ему воображалась теплая юрта, горячая сорпа. Он бросился на землю и зарыдал. Вокруг не было ни одной живой души, кроме верной верблюдицы, которая с удивлением прислушивалась к его рыданиям.
Жандос только сейчас по-настоящему понял, как дорога ему родная земля, как нужны ему родные люди. Он понял, что без людей степь таит в себе предательство и равнодушие. Она жестока и сурова. Он узнал еще, что человека старит не время, а события. Жандос понял, что люди жестоки оттого, что им приходится влачить на земле свое горькое существование вроде волов, которым проткнули ноздри и тащат на поводу неизвестно куда. Понял, что если не погиб, то существуешь, бьешься как рыба об лед, что вон те тучи совсем не похожи на весенние, а подлые и коварные, что вороны, питающиеся падалью, только и ждут одного — падали. А озеро, покинутое перелетными птицами, пришло в горестное, унылое со-
стояние. Степь, лишившись людей, потеряет свое лицо..
Он подумал, что если Бокенши и Борсак останутся живыми и он благополучно доставит их в родное кочевье, если они вырастут и станут нормальными людьми, то это возвысит его. А если они вырастут и станут защитниками своего народа, он ими станет гордиться. Значит, труд его оправдался. А если вдруг они станут жестокими и чуждыми родному племени,— спаси от этого аллах! — он зарежет их собственной рукой.
Жандос лежал на земле и думал: «Аул стронулся с насиженных, привычных мест неизвестно куда. Хоть бы новое место оказалось счастливым. А йдруг и в новых местах их встретят враги или новые соседи посмотрят на них недобрыми глазами? О моя родная степь, лежишь ты передо мной пожелтевшая, словно пеленки ребенка. Скажи мне, чьи подошвы ты будешь лизать, чьей станешь пищей? Что ты станешь делать, если твои враги не придут, как джунгары с жестоким набегом, а прикинутся твоими друзьями, а у самих кинжал за пазухой? Не распознать тебе врага, встретишь ты его с распростертыми объятиями, потянешься к нему с улыбкой, как ребенок к матери, раскроешь нежные объятия, а тебе в это время всадят в спину нож. Спаси тебя аллах от этого! Ведь твоему радушию нет границ.
О широкая казахская степь! Лежишь ты с окровавленным ртом, как мать, выплакавшая в платок свое горе, настанет ли время, когда казахи забудут всеобщее кочевье и жалостное прощание с обжитыми местами? И заживут они без страха и испытаний. Почему-то все время я сравниваю тебя с теми вон дергающимися воронами. Видал ли кто, чтобы стая ворон взяла живого волка?
Я виноват перед тобой, о бедная родная земля. Я забыл о твоей щедрости и твоем бескорыстии. Ведь ты даешь приют и живому и мертвому. Если я начинаю долго думать о твоей будущей судьбе, почему-то мне хочется умереть. Хорошо, я умру, о аллах, умру»
Жандос не умер, хотя в какое-то краткое мгновенье и подумал об этом...
На четвертый день повалил снег. Жандос положил верблюдицу и притулился около ее теплого бока, чтобы немного вздремнуть. Бокенши и Борсак, привыкшие к верблюжьему молоку, спали в переметной суме.
Еще вчера черные холмы нынче завернулись в белый саван и успокоились. Грязная, неуютная осенняя степь давно уже соскучилась по снегу. Теперь ее было не узнать — так она преобразилась. Снег сверкал под лучами солнца, как россыпь драгоценных камней. Дальние холмы белели без единого темного пятнышка. Кончились враз надоедливые осенние дожди, воющий ветер, грязь и распутица. Степь выглядела как жайнамаз матери Ай-» пары.
Жандос дремал, привалившись к боку верблюдицы. Он не мог видеть, как на горизонте показались две точки. Сначала они были не больше двух жучков, ползущих по белой скатерти степи, затем стали увеличиваться. Когда всадники подъехали поближе, печальная картина представилась их взору. Посреди белой степи лежала верблюдица, припорошенная снегом, на горбах ее сидели две вороны и сорока. При приближении всадников птицы недовольно прокаркали, сорока заверещала, и они неохотно улетели. Какие-то жалкие люди отнимали их законную добычу. Верблюдица лежала, вытянув шею, будто ее ударили по голове, и словно говорила: «Сиротки, я сделала для вас все, что могла, теперь надейтесь только на себя». И странно, что в последний раз она легла спиной на восток, а головой в сторону Мекки, как будто напоминала людям, что до последнего вздоха надо смотреть на Каабу. Может быть, это и не так, но так было. Из глаз верблюдицы вытекли слезы, которые еще не успели замерзнуть.
Всадники удивились, что верблюдица не свалилась в сторону, не вытянула ноги, а околела, стоя на коленях.
Эти всадники были людьми матери Айпары, которая послала их на поиски Жандоса. Когда они подняли на руки двух младенцев, те завопили — видно, опять проголодались. Жандос был без сознания. Кое-как они привели его в чувство и поставили на ноги. Сначала Жандос схватился за кинжал, но, узнав своих, бросился в объятия. Потом он отошел в сторону и долго плакал
Ему было жалко верблюдицу, которая четыре дня спасала их от неминуемой смерти и наконец привела их к своим. Ему не хотелось, чтобы хищники растерзали ее. Он велел жигитам поднять ее, хотя бы перевернуть на бок и закопать. Когда те дернули ее за горбы, она повалилась на бок.
Смерть верблюдицы сильно подействовала на Жандоса. Он не знал, отчего она умерла, так как не голодала и не болела. Может быть, от тоски по своему верблюжонку? «Мы тебя похороним,— пообещал Жандос,— вернемся и похороним, чтобы ты не стала добычей воронья. Несчастная верблюдица, ты ведь должна была бы ненавидеть людей, кровожадных и бессердечных, которые отняли у тебя верблюжонка. Но все-таки ты опять подчинилась их власти, выполнила свой долг, не пожелала смерти младенцам, спасла их от врагов, проявив великодушие и доброту. Пусть же земля тебе будет пухом! Ты последняя из кочевья, которое с плачем ушло на восток. Ты как будто знала, что в этом беспокойном и бессердечном мире нет никакой надежды на благополучное существование. Ты не поверила в лучшую жизнь кочевья. В последний раз увидела белый, чистый снег и испустила дух, видно до конца исчерпав все свои силы, всю энергию. Перед смертью ты, наверное, долго рыдала и все звала своего погибшего верблюжонка, но я этого ничего не слышал, потому что был в беспамятстве. Ты, наверное, хотела встать и пойти на поиски своего верблюжонка, но около своего бока ты чувствовала тепло живых существ, которые доверились тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21