Но самое прекрасное было то, что мы пили воду родной земли и дымили очагами своих родных домов. Разве не носишь ты в правом кармане горсть земли взятую из ущелья Олжая?
Сейчас мы не знаем, куда идем, насколько плодородна наша будущая земля. Сумеем ли мы там прижиться или вернемся, как заблудившийся зверь возвращается на знакомую тропу, хотя его там и подстерег капкан. Может быть, мы двинемся в Улутау, о котором всегда говорил мой отец? Ты направляешься в сторону восходящего солнца, о мое родное кочевье, и, возможно, попадешь в свой обетованный край, но без меня. Меня уже нет для вас
Да ведь я заснул, несчастный, и мне все это при снилось! И джунгары и огонь. В памяти у меня осталось только то, что я прилег на плоский камень и вспомнил, как мы собирали с ребятами ягоды на той стороне ущелья Олжая. О боже мой, почему же я не сгораю? Сердце мое пока еще бьется, значит, я живой. Сверху что-то капает Вода это или кровь? Но почему же я не горю, ведь меня бросили в огонь?»
Нет ничего ему не приснилось, джунгары действительно бросили его в огонь, но вдруг хлынул ливень и потушил пламя Жандос остался живым.
6
Когда мальчишка упал в середину пылающего костра и осознал это, он не думал, что увидит еще раз этот яркий мир, что ему суждено пережить еще не одну холодную зиму и не одно теплое лето. Он думал, что смерти ему не избежать, что жестоко подкошен зеленым и незрелым, и только удивлялся, за что и почему судьба придумала ему такую участь. Разве так уж много у него грехов? Сопротивляться у него не было сил, и он молча покорился своей равнодушной судьбе.
Джунгары завернули его в несколько слоев кошмы -очевидно, для того, чтобы продлить свое жестокое удовольствие, насладиться сверх меры его муками. Пока тлели два слоя кошмы, мальчик терпел, даже не застонал ни разу И тут небо, как будто не выдержало подобной жесто кости, ужаснулось мерзости людской и выплеснуло из своих недр потоки воды. Костер потух, и гроза напугала врагов, которые ускакали искать себе убежища Может они подумали, что с мальчиком все покончено.
Жандос не думал, что его спас счастливый случай Он был уверен, что его спасла всесильная воля матери, которую он всегда считал святой. Она почувствовала опасность, грозящую сыну, и попросила аллаха спасти его. Кто его знает, так это было или нет, но мать Айпара знала о бедственном положении сына, погадав ему на бобах...
Дождь лил весь день. Джунгары не показывались из своих юрт. Весь день Жандос с обожженными руками и бровями пролежал без движения. Когда солнце зашло и стало темнеть, он с трудом выпутался из кошм и вылез из своего савана. Он долго сидел, пытаясь прийти в себя. Пальцы ног нестерпимо болели. Но, вспомнив о наказе матери, он вскочил, забыв про боль. Он не особенно удивился тому, что остался жив, ибо должен был жить ради своего народа, ради матери, вскормившей его своим молоком, для того, чтобы бороться с врагами и побеждать их.
Выбравшись из кошм, Жандос почувствовал, что замерзает. Подул холодный северный ветер, вестник первых осенних дней. А в этих краях осенние ночи бывали страшные. Ветер сулил ненастье и завывал осиротевшей собакой. В такие ночи дождь иногда переходит в снег, который днем тает, и все кругом превращается в сплошное месиво. Сегодняшняя ночь, очевидно, будет такая же, пронесется дикой необъезженной лошадью по степи. Жандос радовался непогоде, которая заставила его врагов укрыться в юртах. Значит, ему будет легче сделать свое дело — выкрасть близнецов Борсака и Бокенши. Надо только решиться. Ведь если джунгары поймают его и снова бросят в огонь, то вряд ли ему дважды повезет. Решимости ему не занимать, но множество вопросов вертится в голове. В каком доме держат близнецов? Есть ли сторожа? А если и есть, то ведь сторож тоже человек — может, и задремлет до утра.
Когда джунгары уснули мертвым сном, Жандос ползком подкрался к белому шатру, около которого стояли двое часовых с копьями. Они не особенно всматривались в темноту и не особенно к ней прислушивались. Во всяком случае, они показались Жандосу довольно беспечными.
Обычно у джунгаров много собак, но на этот раз их что-то не было видно, тоже, наверное, укрылись от непогоды. В каждом шатре сверкали угли еще не потухших очагов. Где-то вдали заржала лошадь, проревела верблюдица.
Хотя дождь и перестал, все небо было обложено тучами и не видно было ни зги. Один из сторожей уронил голову на грудь, другой прислонился спиной к стене шатра, скрючился.
Сильный ветер, дувший порывами с юго-запада, как плеткой, сек снегом и дождем. Если прислушаться, то кроме заунывного воя ветра можно различить и другие звуки, доносящиеся из шатров: неожиданный плач ребенка, храпенье, сонное бормотанье. Джунгары спали. Но Жандос не слишком доверял этой темной ненастной ночи и беспечности врагов. Складывалось все как-то слишком удачно. Он удвоил осторожность, как змея подполз к шатру и снова прислушался, присев на корточки. Ему казалось, что сердце его стучит слишком громко. Но сколько бы он ни вглядывался в ночную темень, сколько бы ни прислушивался к ней до боли в ушах, ничего не было видно и слышно. Ему стало очень страшно, и он подумал, что лучше, наверное, было бы встретиться с врагом лицом к лицу, рубиться с ним, глотая кровь, чем вот так, когда опасность окружает тебя со всех сторон, и неизвестно, откуда грянет вдруг беда. Жандос не испытывал такого страха даже тогда, когда его бросили в огонь. Ему хотелось вскочить и бежать сломя голову или провалиться сквозь землю, стать невидимым и неслышимым. Но тут он вспомнил свою мать — и страх немного отступил, мысли прояснились. Он сжал зубы и решительно стал продвигаться вперед. Вдруг рука его коснулась чего-то мягкого, Жандос сообразил, что это уснувший часовой. Счастье его, что сон у того был крепок. Жандос посидел на корточках, чтобы прийти в себя, успокоить свое сердце.
Дверь была закрыта изнутри на крючок. Ветер усиливался, из темноты доносились рыдания верблюдицы. Жандос приготовил переметную суму, вытащил из-за пояса нож и прорезал кошму около стойки. Теперь оставалось просунуть руку в прорезь, нащупать крючок и открыть дверь. Он помедлил немного, а вдруг дверь заскрипит? Жандос, видимо, стал привыкать к опасности, потому что руки у него уже не дрожали. Он твердо решил освободить своих племянников.
Жандос увлажнил дверные петли слюной и тихонько толкнул дверь. Та все-таки предательски заскрипела. Сердце у Жандоса обмерло, в шатре кто-то громко всхрапывал. Это было кстати. Жандос открыл дверь пошире и вошел бесшумно в теплое помещение. Его тут же охватил озноб, зубы застучали. Он сунул в рот большой палец и прикусил его до крови. Постепенно он привык к душной темноте и стал немного ориентироваться в пространстве. Очевидно, справа у стены большая постель, оттуда доносился храп, но где же могли быть дети, их не было слышно. На его счастье или беду, вдруг захныкал младенец. Жандос бросился в сторону и лег на пол, прикрыв голову. С постели встала женщина, он понял это по ее легким шагам. Мужчина на кровати перестал храпеть и пробормотал по-джунгарски: «Если не замолчат твои щенки, я их поджарю на огне». Потом Жандос услышал чмоканье, ребенок жадно сосал грудь. Женщина долго не возвращалась на свое место, хотя чмоканье давно уже прекратилось. От неудобного положения тело у Жандоса занемело, но он боялся пошевелиться. Но наконец жена Кайдоса вернулась на постель. Жандос подождал немного и пошевелился. Вдруг что-то мягкое навалилось на него, он вздрогнул, но не издал ни одного звука. Жандос подумал, что на этот раз ему легко не отделаться, он попал в руки врага. Но почему-то напавший прижимал его к полу без особой силы. Жандос рискнул освободиться от тяжести врага. К его удивлению, тот покорно соскользнул с его плеч. Это была просто большая шуба. Сначала Жандос чуть не рассмеялся от облегчения, потом разозлился на себя за трусость и стал продвигаться к люльке.
Кровать вдруг снова заскрипела, и женщина что-то пробормотала во сне. Жандос затаил дыхание. Мужчина вдруг перестал храпеть и со стоном повернулся на другой бок. Опять мальчик замер от страха. Потом ему пришл© в голову, что это ведь юрта Кайдоса, отнятая врагом, и он знает в ней все до мельчайших подробностей. Эта догадка придала ему уверенности. Он быстро развязал люльку, взял спящих детей под мышки и направился к двери. Жена Кайдоса и мужчина спали. Жандос открыл дверь и выскользнул наружу. Сторожа спали. Жандосу показалось, что один из них как будто пошевелился. Он нырнул в непроглядную темень, на минуту остановился, сунул двух младенцев за пазуху, прикрыл их полами и двинулся в сторону рыдающей верблюдицы.
Многвчисленные воины джунгаров как будто вымерли. Ненастье загнало их в теплые юрты. Да и какой человек станет бродить по степи в такую лютую погоду? Воющий ветер по-прежнему доносил плач верблюдицы, и Жанд©с упорно бежал на этот звук с двумя племянниками за пазухой. В скорбном стоне животного ему слышался плач всех матерей, которые потеряли своих детей. Чутье подсказывало Жандосу, что он спасется, если найдет в этой кромешной тьме верблюдицу. Он бежал, иногда оглядываясь,— не гонятся ли за ним враги. Он бежал и молился не аллаху, а своей матери Айпаре, веря в ее поддержку.
Правду говорят, что если долго преследовать трусливого, то он, отчаявшись, может превратиться в батыра. Скажи Жандосу в этот момент, что впереди дракон, он не задумываясь кинулся бы и на дракона. За эти несколько дней он столько перенес тягот и бед, что и взрослому такое не под силу. Он как будто состарился вдруг, и в сердце его вошла мудрость всех поколений казахов. Или просто опасность пробудила в нем звериное чутье?
Младенцы вдруг проснулись и заплакали. Это обеспокоило его. Кроме того, сильный ветер пронизывал грудь и не давал идти вперед. Лицо у него было мокрое, то ли от слез, то ли от дождя. Он вспотел и сразу же замерз. К счастью, рыдания верблюдицы не прекращались, они вели Жандоса в темноте...
Не измерить всю жестокость и всю доброту, которую подарила дикая природа человеку. Жандос ощущал в себе эту доброту некой таинственной могучей силой и думал, что она перешла к нему от матери Айпары. Возможно, природа смягчится к своему сыну, ведь он ее сын, и уймет ненастье. Ведь он только что вчера играл и баловался, был беспечен, как и полагается ребенку, а сегодня на него навалилось столько бед.
Бокенши и Борсак ревели криком, их голоса смешивались с мучительным стоном верблюдицы и уносились ветром...
Мать Айпара в эту ночь не сомкнула глаз.
7
Жандос подумал, что легче тащить на себе два корд-жуна камней, чем нести близнецов. Пусть они еще совсем крохи, но живые существа, все время пинаются и плачут. Как прежде он рад был непогоде, так теперь проклинал ее. Он просил аллаха, чтобы дождь перестал. Но тот оставался глух к его просьбе. Наоборот, ветер еще больше усилился.
Жандос очень устал и еле плелся со своей беспокойной ношей. Верблюдица зарыдала где-то совсем поблизости, но отыскать ее сразу в непроглядной тьме было нелегко. После долгих блужданий он заметил, наконец, животное. Видимо, это была та самая верблюдица, которая потеряла своего верблюжонка. Жандос погладил ее шею, она принюхалась к нему и тихонько застонала. Он пощупал вымя, которое набухло и готово было лопнуть. Верблюдица не шелохнулась. «Бедная, как мне тебя жалко»,— подумал Жандос. Он положил детей с подветренной стороны и подоил верблюдицу, чтобы облегчить ее муки. «Шек»,— сказал он, и верблюдица опустилась на колени. Только повернула голову и стала принюхиваться к младенцам. Он решил немного отдохнуть, прислонившись к теплому боку животного, но потом подумал, что джунгары близко и надо ему поскорее уходить.
Он отвязал корджун со своего пояса и положил в два его отделения близнецов. Потом отрезал немного шерсти с груди верблюдицы и прикрыл ею младенцев. Сам все время бормотал: «Чтоб все наши беды пали на головы проклятых джунгаров». Верблюдица, потерявшая своего верблюжонка, наверное, чувствовала, что ее горестная судьба и судьба этих бездомных детей одинакова. Поэтому, едва Жандос прошептал «чу, чу, животное», она легко поднялась на ноги и понеслась в степь.
Он знал, что ветры в этих краях осенью дуют обычно со стороны Мекки. Поэтому, если держаться так, чтобы все время дуло слева, то можно напрямик выйти к своему кочевью. Обдумав свой путь, Жандос решил, что не заблудится, и смело поехал вперед. Плавное движение верблюдицы укачало детей, они перестали плакать и задремали. Ветер как будто стал потише, но впереди была еще такая долгая дорога, неизвестно, сколько дней и ночей придется пробыть в пути, что Жандос не радовался. К рассвету ветер совсем стих, но долго еще пасмурное небо сеяло мелким дождем.
Рассвело настолько, что уже можно было различить отдельные холмы. Стали попадаться растения сасыр, которые не были для Жандоса в диковину. Он не раз собирал его желтые цветки. Недолговечна жизнь этого растения, в июле оно уже вянет и высыхает. Но если дать сасыр обессиленному животному, оно быстро встает на ноги.
Жандос подумал, что счастлив тот, кто приносит пользу своему народу, люди надолго запомнят твою смелость и твои поступки, как бы мал ты ни был. Другой проживет всю жизнь, и никакой от него пользы людям. Зачем тогда жить?
Наступило утро. Верблюдица продолжала нести на своей спине троих сыновей рода тобыкты. Когда совсем рассвело, Жандос узнал в животном желтую инген своего аула. Ее верблюжонка съели джунгары, и она не пошла вместе с аулом на восток, осталась на месте гибели верблюжонка, бродила по знакомым окрестностям и звала его.
Облака между тем истончали, сошли на нет, но до конца не рассеялись, сквозь их кисею проглядывало иногда слабое, неяркое солнышко. Но оно уже нисколько не грело, а холодный воздух, хотя ветер и ослаб, предупреждал о приближении зимы. Степь как будто смирилась со своей судьбой. Иногда из чахлой травы с фырканьем вылетал степной воробей или пробегал суслик. Ящерицы и вараны, которые летом сновали в траве, теперь забились в норы, подчиняясь древнему инстинкту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21