Акбота уселась около лампы, и Тасжан смог рассмотреть ее получше. У нее были густые черные волосы, тонкие с изгибом брови, длинные ресницы и чистые глубокие глаза. Когда она улыбалась или что-то говорила, на щеках появлялись ямочки. Она была больше похожа на персиянку, чем на дочь казахов. Взгляд у нее был прямой и пронизывающий, в то же время какой-то беспокойный и печальный. Все ее мысли и чувства бесхитростной души легко читались на ее красивом лице.
Акбота нахмурилась.
— Вы пришли изучать меня? Почему вы молчите?
— Вы же сами сказали, что сегодня я должен молчать.
— И все же расскажите немного о себе.
— Как мне рассказать о своей жизни, полной противоречий? Я просто не знаю.
— Это верно. Я чувствую, что ваша судьба многообразна. Все это мне не нужно. Кажется, вы немало повидали, были и победы, и поражения. А я вот, еще не начав свою жизнь, уже заканчиваю ее,— невесело произнесла Акбота.
— Как понимать эти слова? — спросил Тасжан с тревогой в голосе.
— Около меня постоянно кружится неизлечимая болезнь. И круг этот все больше сжимается. Уже три года как я принимаю чужую кровь.— Белое лицо Акботы еще больше побледнело.— Весной и осенью я сильно заболеваю, бывают осложнения. Каждый месяц хожу в город к врачу на осмотр... Живу вот здесь вместе с верблюжонком. Врачи одобряют мой образ жизни... Иногда приходит брат и приносит еду, иногда хожу в город сама. Но как только появляюсь там, начинает кружиться голова. Брат жестокий человек, я холодна к нему... У нас была верблюдица. Я отвела ее в далекий аул, где пасли верблюдов, и оставила там. На следующий год она принесла верблюжонка. Как только он встал на ноги и стал пастись, брат продал верблюдицу и купил себе мебель. С тех пор этот верблюжонок сирота. Я кормлю его остатками молока и айрана. Он привык ко мне, привязался, вот так и живем вместе, пока он сможет переносить такую жизнь... Сама я давно бы умерла, но все жду своих родителей с моря, которые не возвратились с рыбной ловли. Я верю, что однажды они появятся и позовут меня: «Акбота!» Ведь они должны вернуться. Они не могли исчезнуть навсегда, оставив совсем одну свою больную дочь. Ведь правда, ага?
— Правда,— сказал Тасжан дрогнувшим голосом. На глазах у него появились невольные слезы.
Заметив это, девушка тепло посмотрела на него и сказала:
— Вы тоже больны, но будете жить долго. Человек, собирающийся в иной мир, становится слишком мечтательным. Вот как я, например.— Акбота вдруг улыбнулась ясной улыбкой.— Мечтаю ходить пешком по морю со своим верблюжонком. Скажите, ага, разве это невозможно?
— Все возможно, родная, нет ничего невозможного.
— Я знаю, что врачи не вылечат меня,— тихо сказала Акбота.
— Бывает, что и вылечивают...
— Вы так говорите, чтобы утешить меня. Вы знаете, если постоянно переливать кровь чужих людей, то у человека начинает меняться характер. Вот так постепенно теряешь свою сущность и превращаешься в эту массу людей, которые живут в домах, построенных вами. А я не хочу быть похожей на них... Я кровосос, ага,— сказала Акбота и надрывно заплакала.
«О боже, ей идут даже слезы, льющиеся из глаз!» — подумал Тасжан. Он встал и погладил девушку по волосам.
— Акбота, вам нельзя так говорить.
— Просто я увидела понимающего человека и расслабилась... Больше не буду плакать.
— Поиграйте на домбре,— попросил жигит.
— Завтра, ага, завтра я посвящу вам свою мелодию и свою ночь...
Тут дверь открылась и вошел брат Акботы. Растерявшийся Тасжан стал. В руках мужчины была сетка с продуктами. Он бросил злой взгляд на остолбеневшего Тасжана и стал выкладывать на стол хлеб, колбасу, айран.
— Это стыдно,— сказал он наконец густым басом.— Вы ей в отцы годитесь, да к тому же Акбота больна.
— Я давно выздоровела,— вмешалась Акбота.— Просто скрывала от вас.
— Раз так, устраивайся на работу, трудись, корми себя сама.
— Выходит, я дармоедка? Ну, хорошо, через два дня я исполню все ваши советы, а сегодня оставьте меня в покое.
Акбота побледнела, губы у нее задрожали от обиды.
— Ну что ж, идемте в город,— обратился мужчина к Тасжану.— В этом доме вам не стоит задерживаться.
Тасжан вышел первый, брат Акботы последовал за ним со словами:
— Ты иди впереди, а я за тобой. Чего доброго, еще вздумаешь повернуть назад.
«Ну и тип! — с неприязнью подумал Тасжан.— Наверное, каратэ надо применять как раз против таких негодяев». Все же он постарался успокоить себя, но у него появилось такое отвращение к идущему за ним брату Акботы, что он побежал, чтобы избавиться от него. Ему казалось, что этот разъевшийся мужчина с тройным подбородком и сиплым басом начнет преследовать его, но тот быстро отстал. «Ну конечно, все его мысли и чувства превратились в ненасытный желудок,— зло подумал Тасжан,— а сердце заплыло жиром от сидения на балконе и обилия пищи».
Раздосадованный, он не стал подниматься в свой номер, а зашел в ресторан, который все еще был открыт.
— Двести грамм коньяка и кофе без сахара,— сказал он жестким тоном официантке.
Та, одобрительно кивнув, ушла. Тасжан выпил коньяк одним духом и откинулся на спинку стула. Он обратил внимание, что совсем не почувствовал вкуса коньяка, будто выпил обыкновенную воду. Затем он подошел к музыкантам, дал им пятерку и сказал:
— Самую громкую и визжащую музыку.
Его желание было мгновенно исполнено, но это не принесло ему облегчения. Он не знал, к кому бы придраться, на ком сорвать свою злость, не было видно ни одного рубахи-парня, из тех, которые любят «выступать» Тасжан не мог спокойно сидеть на месте, словно конь перед скачкой. Он искал драки, хотел, чтобы кто-нибудь задел его, весь был собран в тугой комок, но люди мирно сидели за столиками и кормились, как овцы на пастбище. Ему хотелось заорать на весь зал: «Выходи любой один на один!» В конце концов он почувствовал себя опозоренным, не найдя себе достойного противника. Все были заняты собой, до Тасжана с его переживаниями никому не было дела. И не было никого, кто бы выскочил на середину зала и встал перед ним.
«До чего мы дожили, единственное наше оружие теперь — сплетня,— подумал он.— Надо поскорее отсюда уйти. Но куда?»
Он понуро встал и огляделся. В зале мирно жевали, смеялись, выпивали, как будто нарочно подпаивая друг друга. «Все вы, слуги желудка, виноваты в беде Акбо-ты!» — хотелось крикнуть Тасжану, но он сдержал себя.
Акбота сказала, что он долго проживет. И это верно. Он безобиден, как черепаха, бесполезен, как плевок, никому не нужен и поэтому не умрет. Посредственности долго не умирают, они не способны на это, умирают гении.
Тасжан вернулся в номер и лег с намерением уснуть, однако сон не шел. Все в нем кипело.
Кто же виноват в болезни Акботы, в его неудавшейся судьбе? Круглый мир, ни одного угла, ни одной трещины, за которую можно было бы зацепиться,— скользишь, как на гладком льду. А нить жизни тверже алмаза, попробуй оборви ее. Тасжан вообразил, что сидит в самолете, у которого нет мотора, и его несет неизвестно куда, неизвестно, где и когда он упадет. Это и называется «жизнь как перекати-поле». Люди, конечно, живут теперь в мудрую эпоху, но он обособился от всех и, наверное, от этого свихнулся.
У него появилось такое ощущение, что он заново родился и ничего еще не понимает в жизни. Акбота, наверное, родилась слишком поздно. Ей бы родиться в восемнадцатом веке. Она не смогла приспособиться к бурному течению времени, к веку научно-технического прогресса. И это сильно и болезненно подействовало на ее чувствительную нежную душу, а современный город, загрязненный воздух, гул самолетов, шум машин доконали ее. Она — цветок, посаженный на бетон, рыба, которую бросили в нефтяное озеро...
Но одно ему ясно, что облик любимого человека не теряется никогда. Этот прекрасный облик создан только для тебя одного, его поймешь только ты один, и он явится в конце концов к тебе, сколько бы ты ни бродил по всем закоулкам земного шара. Ты найдешь его или он тебя найдет. Оказалось, что девушка из той лунной ночи его детства, когда он ради нее переплыл Бухтарму, превратилась в птицу любви и улетела на побережье древнего Атырау. О Акбота! Белая птица его юности! А ведь он счастливее других, потому что не убил своего ангела в образе Акботы, сохранил его в душе.
Да, этот уютный земной шар может сохранить только любовь. Исключительная, вечная любовь...
Под утро он все-таки уснул. За тонкой стеной храпел какой-то мужчина, и этот звук, как ни странно, навеял на него сон...
Он подошел к одинокому домику на берегу моря еще до захода солнца. На камне, у воды, стояла Акбота, одетая на казахский лад в платье с двойной оборкой, в камзол с тонкой талией, на голове шапочка с плюмажем из перьев филина, в ушах серьги, на руках серебряные браслеты, на шее красивое монисто, подвески для волос из серебряных монет.
Тасжан не поверил своим глазам, так преобразилась Акбота. А может, это призрак Акботы? Сам он был одет в техасские джинсы, узкую импортную рубашку, обут в заграничные туфли на высоком каблуке.
— Не узнали меня, ага? — серебристо прозвучал голос Акботы.— Я надела платье матери, вот и красуюсь. Ну как, идет оно мне?
— Ты в нем как птичка... Слов нет.
— А в прошлые времена все мы были такими... Родителей что-то не видно; наверное, сегодня уже не придут. Завтра я сама пойду их искать. Пешком пойду по морю с моим верблюжонком.
«Разве она умеет ходить пешком по воде? — подумал Тасжан.— Призрак она, что ли? Или это я призрак?»
— А сегодняшнюю ночь посвящу вам,— продолжала Акбота.— Я не изменила своего обещания, ага. Идемте домой.
И она пошла впереди, звеня подвесками и колыхая плюмажем на шапочке, словно райская дева. За ней неуверенно шагал Тасжан.
Он ни разу не видел ее такой веселой и сияющей, поэтому с удивлением, по-детски, то и дело посматривал на нее. Он готов был в эти минуты исполнить все ее желания...
Девушка взяла со стола чашу и, вся просветлев лицом, сказала:
— Тасжан-ага, я сейчас собираюсь сделать вам одно предложение, которому никто не поверит. Но вы верьте, не удивляйтесь и не пугайтесь... Я выхожу за вас замуж. Вода брачных уз готова. Перед рассветом вы уйдете отсюда, а я останусь. Может быть, пойду на поиски бесследно исчезнувших родителей, а вы не вмешивайтесь в это. Я прошу вас и умоляю, верьте от чистого сердца в наш брак, так же как и я верю в него. Пусть наши помыслы будут чисты... А потом не думайте обо мне, забудьте обо всем этом, не хвастайтесь никому. Если в вашем сердце осталось хоть чуточку места, сохраните там мой облик, и этого будет достаточно.
«Наверное, я вижу сон,— подумал Тасжан.— Такое не может быть наяву. Однако надо соглашаться со всеми ее желаниями. Ведь я сам искал этот призрак».
— Придите в себя и подойдите ко мне,— сказала Акбота.— Выпьем брачную воду и станем супругами.— Она отпила из чаши и протянула ее Тасжану со словами: — И на этом, и на том свете я ваша верная супруга. Поцелуйте меня в оба глаза, затем в лоб.
Жигит выпил воду и беспрекословно исполнил желание девушки: он поцеловал лицо Акботы, которое было холодное словно камень. После этого она сказала:
— Я счастлива, внутри у меня словно солнышко появилось и согрело. А теперь я сыграю вам кюй, который сочинила сама. Он называется «Осиротевший верблюжонок».
Акбота взяла домбру и начала кюй, которого Тасжан никогда не слышал. Печальный мотив, своеобразная игра произвели на Тасжана глубокое впечатление, все кости заныли, его охватила тоска. Кюй как будто рассказывал о путешествии, которое совершает человек, постоянно находясь между жизнью и смертью. В нем слышался и плач осиротевшего верблюжонка, который бродит по берегу моря, не зная, куда податься; в нем было и горе девушки, которая с тоской ждет своих родителей; и заупокойная одинокого человека, которая совершается им над самим собой, когда уже потеряны всякие надежды в этом обманчивом мире на рукопожатие теплой дружеской руки...
Струна домбры с громким звуком лопнула—ее нарочно оборвала Акбота.
— Вы стали моим первым и последним супругом,— сказала она.— Но я не могу пойти дальше духовной близости. Давайте ляжем рядом.
Тасжан плакал. Он продолжал стоять, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Акбота со звоном снимала свои украшения, одежду... Опять прозвучал ее негромкий голос:
— Я остаюсь для вас духовной супругой. Я бы, конечно, отдала вам и свое тело. Но что поделаешь, судьба не хочет этого.
На деревянной кровати неподвижно лежали жигит и девушка. Их ничто не разделяло, но в то же время между ними как будто была воздвигнута невидимая стена, и ни она, ни он не могли преодолеть ее, не смели.
— Тасжан-ага, вы плачете?
— Что поделаешь...
Действительно, Тасжан плакал, как ребенок, уткнувшись лицом в плечо Акботы. Такое редко бывает с человеком, но бывает. Только дети, незаслуженно обиженные, так безутешно рыдают перед матерью, изливая в слезах свое горе...
— Заря уже занялась,— сказала Акбота.— Вам пора возвращаться. Это говорю я, Акбота, ваша супруга, богом данная вам. Знаю, что вы не забудете меня, но постарайтесь меньше обо мне думать. Но вспомните, когда начнете проектировать новый город. Идите вперед и не оглядывайтесь назад. А я буду молиться за вас в обоих мирах. Поцелуйте же меня в последний раз, попрощаемся...
Тасжан вернулся в гостиницу, оставив неказистый домик и его хозяйку с чувством непонятной вины и полного своего бессилия перед судьбой. Так до утра и не сомкнул глаз, дожидаясь восхода солнца.
Когда вышел на балкон и бросил взгляд в сторону моря, ему показалось, что по золотистой солнечной дорожке, протянувшейся по морю от взошедшего солнца, спокойно шагает Акбота, ведя за собой верблюжонка, идет, звеня подвесками для волос, отправилась в свое вечное скитание. Тасжан невольно вспомнил ее вчерашние слова: «Ага, город, построенный вами, гонится за мной по бескрайней степи Мангыстау. Но он испугался моря и окаменел. Дома окаменели на берегу, будто чудища, созданные из камня и кирпича».
Акбота спокойно удаляется по морю со своим верблюжонком, а оно приветливо плещется в берегах, словно радуется счастливому возвращению своей дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10