— Ас вами, гражданка, поговорим по-другому.
Та завизжала:
— Отпускаешь подлеца?! Невинную наказываешь?! Подам на тебя жалобу в облуправление!
— Жалуйтесь куда хотите. Предупреждаю: и близко не подходите к гостинице «Интерконтиненталь», запру в тюрьме.
— Это мы еще посмотрим, кто кого запрет. Да знаешь ли ты, что твой начальник... мой...
Дальнейшего Тас не расслышал, он быстро вышел, плотно прикрыв за собой дверь, радуясь, что избавился от такой напасти. К нему подошел старик дежурный, который до этого прохаживался взад и вперед по вестибюлю, заложив руки за спину.
— Сынок, помни одно,— заботливо сказал он.— Никогда не подходи к городским бабам, замарают, оговорят, особенно когда напьются да станут плакать. Не верь их слезам. О аллах, что нас ждет впереди!
— Отец, это для меня хороший урок. Больше я к ним не подойду, пускай хоть вешаются. Но сейчас мне все-таки повезло, милиционер оказался умным парнем.
— Да, люди бывают разные,— согласился старик, потом снова пробормотал: — О аллах, что нас ждет впереди!
Пока Тас пешком поднимался на десятый этаж, совсем выбился из сил. Сердце отчаянно колотилось. Он удивился этому. Ведь как-никак мастер спорта по вольной борьбе и в последнее время, несмотря на свой возраст, занимался каратэ. И вот выдохся, как инвалид, с трудом поднялся на десятый этаж. «Наверное, это все нервы»,— подумал он
Действительно, с нервами у него было не все в порядке. До утра не сомкнул глаз. Только начинал засыпать, перед ним появлялась эта яростная бабенка, словно взбешенная верблюдица. Он курил, умывался холодной водой. В общем, никогда не чувствовал себя таким уставшим и вымотанным, как в эту ночь. На балкон выходить почему-то не хотелось.
В такие моменты вспоминаются почему-то только самые плохие и неприятные случаи из жизни. Нервы Таса были на пределе то ли из-за этой визгливой наглой женщины, то ли оттого, что в туалете беспрерывно бежала вода. Может быть, там разъело резьбу или что-то сломалось, но вода все шуршала и шуршала, не останавливаясь. Тас попробовал исправить, заглянул в бачок, подергал поплавок, но ничего у него не получилось...
«Все-таки зря я сюда приехал. Лучше было бы махнуть на родину к своим, которые сейчас, в эту пору, откочевали на джайляу чем сидеть тут, в душном городе. Там бы я встряхнулся, развеялся, попил бы кумыса, поскакал на коне. Но что толку от моих сожалений? С тех пор как я был последний раз в ауле, наверное, прошло уж сто лет. Тогда отец очень рассердился из-за того, что я редко к ним приезжаю. Он с досадой сказал: «Эх, сынок, лучше бы ты сосчитал да принял мою скотину, чем отдавать ее на растерзание волкам и прочим хищникам. Я ведь уже старый стал. У меня нет близких родичей, которым я мог бы доверить имущество. А ты мой единственный сын, но шагнул не в нашу сторону, отпрянул от нас, словно от чумы. Приезжай, если выберешь время, отдохнешь от своих пустых бумаг и от Алма-Аты. Если ты строишь дома, то остальные казахи жуков собирают, что ли? Они ведь тоже делом занимаются. И что с тобой случилась за напасть такая, не хочешь видеть свой родной край? Я уже прожил свои семьдесят лет, но в городе никогда не бывал и не хочу туда. Нам со старухой хватит и покосившейся лачуги. Казах не сдох с голода, хотя и не клал один кирпич на другой, не строил вычурных дворцов. Если уж ты так силен, сынок, почему не построил те свои дома в ауле?»
Я тогда не знал, что, ответить. Но понял одно, что отец не принял бы никаких моих соображений и рассуждений на эту тему. Характер старика известен — если уж он что решил, его не склонишь на свою сторону никакими силами, хоть трактором тащи.
Он, конечно, расстраивался еще и из-за того, что я развелся с женой, В этом он тоже винил меня. Как будто я первый и последний на свете человек, который развелся с женой! Во всяком случае, мой авторитет в глазах родичей сильно пострадал. Однако никто не спросил, кто виноват в этом разводе, никто не разобрался в сути вопроса, да и не пожелал разбираться. Для них было ясно одно, что всегда в таких случаях виноват мужчина. Никому не было дела до того, что я ушел от жены с одним чемоданом, как конь, освободившийся от ненавистного хомута, оставил все вещи и даже свои любимые книги.
Я никогда не противоречил ни одной ее прихоти, пальцем не тронул и все равно оказался виноват. А она ровно через полгода привела в дом другого мужчину. Теперь оба живут припеваючи, ни в чем недостатка нет. А я живу как бродяга. Впрочем, так мне и надо. Проявил, называется, великодушие. К чертям такое великодушие!
1 Джайляу — летнее пастбище.
Надо было судиться да разделить все поровну,
С чего же начались наши передряги? Она сказала: «Ты такой недотепа, не умеешь добывать деньги, как другие. Кроме месячной зарплаты, никакого дохода Чем сидеть в городе, лучше бы строил птицефермы да свинарники, купался бы в деньгах».
Архитектура для нее не искусство, а какие-то черточки на бумаге, никому не нужные. Ну разве можно жить с такой дурой? И я понял, что ей нужен покладистый муж, лишенный совести, благородства, верности, способ ный загребать деньги, брать у людей, а не давать А такие, как я, растяпы, способные жить на месячный оклад, подобно овце у кормушки, ей не нужны... Но, боже мой, какой она была красавицей! Как степной тюльпан, который вот-вот распустится. Ни одного изъяна не заметишь в ней. И она сама полюбила меня. Не пропускала ни одного соревнования, где я участвовал, преподносила с улыбкой цветы, когда я побеждал. И вот за какие-то десять лет вдруг-превратилась в бабу-ягу. Просто трудно поверить.
А когда мы метались в поисках квартиры, она была тихой, как овечка, делила поровну и радости, и горести; как говорят, укрывалась со мной коротким одеялом жизни, когда ноги прикроешь — голова под ненастьем, голову спрячешь — ноги мерзнут. Но как только наш быт наладился, вдруг начались ссоры. Почему? Не могу понять. Казалось бы, всего хватало. Вот уж правда — надо съесть пуд соли с человеком, чтобы узнать его. Только тогда, наверное, и поймешь человеческую душу, когда вместе испытаешь и невзгоды, и славу. А мы, наивные, думали, что знаем друг друга давно. Оказывается, ничего мы не знаем, и прежде всего самих себя. Наверное, самое сложное и трудное в этом мире познание человека, его души».
Почти всю ночь не сомкнувший глаз, весь разбитый и помятый, рано утром Тас вышел на балкон. Из-за волнующегося моря прямо перед ним поднималось солнце, словно медная чаша над огнем. Море, сиявшее в лучах солнца, полыхало пламенем, и мягко, словно баюкая кого-то невидимого, покачивались ярко-алые волны Казалось, солнце соединяет небо и море в одно целое. Рубиновые сверкающие лучи тянулись за светилом по водной поверхности, постепенно удаляясь от берега. Куда-то про пал неприятный запах гнили, воздух стал чище, появилась прохлада.
Тас вдохнул полной грудью, и как будто разум и сознание понемногу стали возвращаться к нему. Город постепенно пробуждался. Если приглядеться внимательно, то вдали, за фиолетовыми сопками, можно увидеть машины, добывающие нефть. Как будто одушевленные существа, какие-то допотопные животные, подымали и опускали они головы, а еще были похожи на стадо пасущихся верблюдов среди колючек.
Город располагался на самом берегу моря, и когда стоишь на верхнем этаже, на балконе, то возникает такое впечатление, будто плывешь по этому морю.
Вдруг Тас с удивлением увидел, что по берегу идет девушка и ведет за собой верблюжонка. Не веря себе, он протер глаза и снова посмотрел на берег. Действительно, на границе всемогущей цивилизации и бескрайнего моря девушка в голубом платье вела верблюжонка с плюмажем из перьев филина между ушами животного. Неторопливо вышагивала она и даже глазом не повела на высотную гостиницу «Интерконтиненталь», где на балконе стоял он. Как будто этой гостиницы и вовсе для нее не существовало. С какой-то неповторимой величавостью, с нежными движениями, от которых веяло стариной, мягко ступала она, ни на что не обращая внимания. Черные волосы, заплетенные в две косы, лежали на спине, голубое платье легко колыхалось.
Тасу она показалась русалкой, вышедшей прямо из моря со своим верблюжонком. Ему захотелось увидеть ее лицо, но с высоты десятого этажа оно было неясно. Тас весь подался вперед, словно собирался выброситься с балкона.
Девушка с верблюжонком уже прошла гостиницу и едва маячила в зыбком мареве горизонта. Откуда она появилась, куда ушла — все было загадкой для Таса. У него заныло сердце, им овладело какое-то непонятное чувство сожаления.
На балконе соседнего дома появился пожилой мужчина в полосатой пижаме и посмотрел в бинокль вслед ушедшей девушке. Тас почему-то приревновал его к ней.
На небе не было ни горсти туч, что обещало днем небывалый зной. Солнце едва поднялось на высоту аркана, а уже стояла духота, нечем было дышать.
Тас быстро оделся, спустился вниз, перекусил в буфете и пошел на берег моря. Здесь было прохладнее, с моря тянул свежий ветерок. Волны, снующие проворно, как ящерицы между огромными камнями, ударяли в огромный валун, на котором сидел Тас, и его обдавало мелкими брызгами. Он разделся и прыгнул с валуна в море. Вода была очень теплая, и тем не менее плавание взбодрило его, он почти избавился от ночных наваждений. Проплыл метров сто и вернулся на берег.
Он растянулся на спине широкого камня, навеки поселившегося на берегу Атырау, и взглянул на бездонное ясное небо. Оно было такое же синее, как и море.
Мягкий шум волн, прохлада, нежные солнечные лучи, которые будто ласково поглаживали его тело,— все это влило в душу Таса благодатную силу и навеяло какие-то неясные надежды на будущее. Он забыл прошлое, в котором было немало огорчений. В его сознании словно пел соловей, неожиданно поселившийся там. «А, пускай все пропадет пропадом!» — пробормотал он, положил руки под голову и закрыл глаза. Постепенно высыхали мелкие бусинки воды на теле, и вскоре ему показалось, что солнце расплавило его всего, он растворился в нем, пребывая между сном и явью.
С балкона дома напротив гостиницы за ним наблюдал мужчина в полосатой пижаме. Словно сторож этого города, он не пропускал ни одного движения, заслуживающего внимания.
Над головой Таса совсем низко кружили чайки, чуть не касаясь его крылами, но он не видел этого...
«Как же все-таки спроектировать новый город, который намечено построить на берегу Атырау? Нельзя повторять планировку Актау. Надо оставить только сваи, которые оправдали себя, а дома построить по-другому.
Всякий город подобен человеку, у которого свое лицо, свой облик, характер, повадки. Город не только сборище построек, занимающих часть какого-то пространства, не только жилище с голым скелетом стен и перекрытий, город — зеркало эпохи, дающее представление о культуре, духовном богатстве и психологии его жителей. Значит, он должен подняться до уровня архитектуры, отвечающей современным эстетическим требованиям. Город должен быть завершенным организмом, единым ансамблем. Только тогда мы сможем создать вечные творения вроде Ленинграда, Парижа, Вены... Впрочем, строить только ради сегодняшнего дня — ошибка.
Я готов поспорить и с тем, что искусство архитектуры — окаменевшая музыка. Искусство архитектуры имеет свой живой облик, с вечно поющим сердцем, мозгом, ничего нет в этом искусстве окаменевшего.
Когда мы строим только ради того, чтобы удовлетворить потребности своего времени, это неправильно. Ведь архитектура никогда не принадлежит определенному отрезку времени, хотя мы и пользуемся городами сегодня. Они и послание прошлого в будущее, и наследство будущего от прошлого, весть будущему от нас, ныне живущих, наше письмо потомкам, от которых мы уже никогда не получим ответа.
Но куда это годится, когда стены наспех построенных домов трескаются и чуть не падают?
Хотя мы сидим среди огромного богатства, используем чудовищную силу техники, однако не смогли подняться до высот архитектуры прошлых веков. А ведь в те времена все строилось вручную. Все это должно заставить нас стыдиться перед будущим поколением. Хотя бы одно здание в год строилось своеобразным, уникальным, как-то нестандартно. Когда мы избавимся от стандартных домов, похожих на спичечные коробки, то...»
Над морем с криком летали чайки в поисках корма, солнце стало не на шутку припекать. Человек в полосатой пижаме исчез со своего балкона: видимо, ушел на работу.
На балконах гостиницы стали появляться люди. Опершись локтями о перила, они смотрели на море. На седьмом этаже, лениво потягиваясь, появилась светловолосая девушка. Она сняла платье и стала загорать. Тас подумал почему-то, что человек с биноклем рассматривает именно ее, как она одевается, раздевается...
Тас опять закрыл глаза, его сморило, и он вроде бы уснул. Между тем на берегу появилось множество людей, их загоревшие тела мельтешили, как известное всем школьникам броуновское движение.
Город окончательно проснулся, забурлил, загудел и перешел на привычный для себя ритм. Люди куда-то торопились, словно хотели поскорее прожить свою жизнь, покончить со своим существованием. Один бог знает, почему человек с надеждой и нетерпением ждет каждого следующего дня, совсем не думая о том, что эти дни и годы проглатывают жизнь. Счастливы по-настоящему лишь дети, которым ничего не ведомо, кроме того, что на берегу тепло и можно купаться сколько захочешь. Взрослые же сидят и ломают головы над тем, что будет завтра и будет ли вообще это завтра...
Вечером Тас пошел в ресторан, так как делать было нечего. Жители этого города не могли пожаловаться на свой тощий карман; в общем, как говорят, гребли деньги лопатой. Нефть обеспечивала им безбедное существование. К зарплате каждого рабочего добавлялась аккордная плата. Поэтому в Актау стремились многие, даже из Сибири, с Кавказа. Стоит только посмотреть на повадки, поведение, ясные довольные лица, смех представителей разных национальностей в ресторане...
Покачивая бедрами, к Тасу подошла официантка.
— Что будете заказывать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10