Обрывки голосов, беспечный смех, восклицания были перемешаны с шарканьем и скрипеньем режущих лед коньков.
В кассе — пристроившейся возле ворот фанерной будочке, разрисованной бородатыми гномами, — Едиге за десять копеек получил билет и у входа столкнулся с двумя девушками в синих спортивных костюмах, с коньками под мышкой. Тонкое трико плотно, даже с некоторым вызовом, обтягивало их стройные, гибкие тела, подчеркивая каждую линию. Со словами: "Дайте дорогу!.. Посторонитесь!.." — они опередили Едиге. Одна из них зацепила его локтем. Проскочив вперед, обе девушки разом оглянулись, стрельнули глазами и рассмеялись.
За шесть лет жизни в городе так и не видевший катка Едиге чувствовал, что попал на вальпургиеву ночь в последнем акте "Фауста".
Огромное ледяное поле кишело людьми. В глазах рябило от пестроты костюмов —• голубых и оранжевых, красных и желтых, с полосками, без полосок, в змейках огнистых "молний", в переливчатом блистанье снежной и ледяной пыли. Кого здесь только не было!.. Одни плавно скользили, словно плыли, сомкнув пальцы за спиной. Другие летели, взмахивая поочередно руками, похожие на лучистые звезды. Третьи катались парами, в обнимку, или, ухватив друг друга за пояс и в лад отталкиваясь ногами, вытягивались длиннейшей цепочкой, на манер товарного состава, идущего порожняком. Но в одиночку ли, по двое или целыми группами, все неслись в одну сторону, мчались по кругу, и постепенно начинало казаться, что не люди, а сам стадион кружится, словно гигантская пластинка.
Стоя в сторонке, Едиге думал, что здесь и в самом деле, как на Брокене, попахивает чертовщиной. Например, эти пестрые, облегающие тело костюмы — для защиты от холода они предназначены или для того, чтобы, сохраняя внешнюю пристойность, являться друг другу в соблазнительной наготе?.. А приличия, скромность, которые сохраняются даже на пляже, где всю одежду заменяют узенькие, чуть не в два пальца, лоскутки?.. Уж на что вольно ведут себя на студенческих вечерах, где считается вполне естественным, когда парень может пригласить девушку, знакомую или совершенно незнакомую, и потом, танцуя, обнимать ее, прижимать к груди... Но все это — образцы старозаветного целомудрия в сравнении с тем, что можно увидеть здесь. Не важно, согласна ли девушка, умеет ли она кататься или едва стоит на льду, — если у нее стройная фигурка и нет поблизости своего парня, она тут же окажется в положении козленка для кокпара1 : каждый сорвиголова из тех, что носятся вокруг метеорами, вправе подхватить ее и умчать с собой. А сами девушки? Они протестуют, возмущаются?.. Не заметно. Иная рванется, чтобы высвободиться из бесцеремонных объятий, но — и только... А потом? Они познакомятся, встретятся — завтра, послезавтра?.. Едиге выделил в толпе двух-трех рослых, красиво одетых ребят, быстрых и ловких, как молодые дьяволы. Описывая очередной круг, они всякий раз появлялись, обхватив за плечи новую девушку...
Едиге, наблюдавший за тем, что творилось на льду, вскоре почувствовал, что ноги у него замерзли, а стрелки на часах подбираются к девяти. Гульшат в крутящейся перед ним сумасшедшей карусели не было видно, и ждать ее дальше не имело смысла. "Зачем я пришел?.. — подумал Едиге. — Получается, что я за ней шпионю..." У него больше не было причин задерживаться, к тому же, хоть он и не испытывал голода, следовало завернуть куда-нибудь, поужинать перед сном, через тридцать-сорок минут в столовые уже прекратят впускать посетителей.
На ближайшей к стадиону остановке он довольно долго дожидался трамвая. Тем временем скопилось много людей, в основном тех, кто возвращался с катка. Едиге решил, что сядет на следующей остановке, и отправился до нее пешком. Трамвай, разумеется, обогнал его, когда Едиге находился как раз посредине пути. Он усмехнулся, свернул на Узбекскую улицу и зашагал к общежитию. Он уже забыл о столовой.
Первым делом он постучался в комнату Гульшат. Нет, она еще не возвращалась... Он пришел к себе, кинулся на кровать, уткнулся глазами в Гейне, "Книгу песен". Однако так и не перевернул ни страницы.
Через полчаса Едиге снова решил подняться на четвертый этаж, но, выйдя в коридор, он вдруг напоролся на Бердибека. Давненько не встречались... Бердибек даже успел отпустить узенькие кавказские усики. В сочетании с крупным носом, украшенным горбинкой, они придавали его лицу мужественное, горделивое выражение. Ну, просто удалец-молодец!
1 К о к п а р — национальная конная игра, смысл которой заключается в том, чтобы отобрать у соперников козла и доскакать с ним до финиша.
Джигит! Горный орел!.. Да еще и в спортивном костюме, в шапочке с помпончиком, и в руке болтаются связанные шнурками коньки — картинка! Щеки румяные, так и пышут сытостью, силой, здоровьем... Едиге хотел миновать его, не задерживаясь, но Бердибек перегородил коридор. Мало того, раскинул руки, бросился обнимать — коньки взлетели чуть не к потолку.
— Как жизнь, батыр?.. — В лицо Едиге пахнуло холодом улицы. — В тот раз ты ушел, обиделся на меня. Потом я догадался — было за что... Но скоро я опять вас всех соберу. Только вот еще один минимум сдам!..
—- Богатая мысль, — сказал Едиге. — Благодарю за внимание. — Он попытался освободиться, но Бердибек продолжал стискивать плечи Едиге своими лапищами.
— Ты, значит, еще в обиде?.. — сказал он, искательно заглядывая Едиге в глаза. — Ты прав, прав... Я виноват перед тобой. — "Да в чем же виноват?.. — слабо поморщился Едиге, испытывая непонятное и острое отвращение к этому человеку, сжимавшему его в объятиях. Ему хотелось вырваться из них и уйти, но он не мог во второй раз — и теперь без всякого повода — обидеть Бердибека.
— Я виноват, — продолжал Бердибек. — Ты не думай, будто я не вижу... Я тебя уважаю. Хотя ты и смотришь на всех сверху вниз... Ничего, в твоем возрасте мы тоже были такими... Это пройдет. Видишь, я все понимаю. И потому ты мне все равно друг.
— Я очень ценю, — сказал Едиге.
—- Мы — люди науки, — сказал Бердибек. — "Черта с два!.." — чуть не вырвалось у Едиге. — Мы — люди науки. Наука — вот наше будущее, вот наша жизнь. А остальное — жратва, тряпки, девчонки — это для других, нам по таким пустякам ссориться не к чему. Ссориться, злиться друг на друга... Это не для серьезных людей. Как ты думаешь?
— Я думаю, что ты человек серьезный и все понимаешь правильно, ~ сказал Едиге.
— Ну, вот, и давно бы, — сказал Бердибек, снова обнимая Едиге. — Уж мы-то с тобой всегда общий язык найдем, верно?
...Гульшат только-только вернулась и едва успела переодеться. Лицо ее было еще розовым с мороза, и глаза — как черные угольки... Он боялся, что она не захочет с ним разговаривать, не выйдет к нему, как раньше... Но она встретила Едиге как ни в чем не бывало. На катке ей понравилось, даже очень, и погода — просто чудо, и вообще давно она так не веселилась, одно досадно — штанину на брюках порвала, когда упала... На каком катке? Это секрет. Нет, не на университетском стадионе, конечно, стала бы она туда ходить... И не к чему было ее искать, зря тратить драгоценное время, тем более — на коньках он не катается... Не искал? И хорошо. Все равно бы не нашел. Она собирается в следующее воскресенье в горы, на лыжах кататься, — интересно, в каком ущелье Алатау он станет ее разыскивать?.. Напрасное занятие. Вот вместе бы пойти — другое дело... Много времени?.. Ну, что же, его никто не принуждает... Ему виднее, как использовать свое время... Кстати, сегодня познакомилась с одним парнем, он такой... Что? Не смеет?.. Это еще почему?* Вот новости!.. Захочет — и не с одним парнем, а с целым десятком познакомится! Он-то сам раньше гулял, сколько у него было девушек?.. Нет, вовсе она не портится. Взрослеет, ума набирается, вот и все. Она уже не ребенок, летом ей восемнадцать стукнет, вот так!.. И что тут плохого, если он красивый, да... И умный, и образованный... Это ведь только сам Едиге считает себя пупом земли. Если девушке кто не понравится, так ей нипочем и его ум, и образованность... Правда, тот парень, с которым она познакомилась, не выдает себя за гения, как некоторые, зато когда с ним говоришь, тебя страх не мучает — вдруг что не так, вдруг не угодила... Уже за одно это понравился, и очень... Нет-нет, ничего она не выдумывает, все так и есть... Честное-пречестное?.. Ну, ладно, она пошутила... А зачем он поверил?.. Кто любит, тот в такую чепуху не поверит. А он ее не любит, и вот еще одно доказательство... Нет, сегодня уже нет времени. Она устала. И спать пора. Завтра? Нет, и завтра нет времени. И послезавтра, и послепослезавтра тоже нет. Надоело — и оперу слушать, и кино смотреть. Она ведь не старуха, чтобы только и знать, что... Нет. И потом — скоро зимняя сессия. Надо готовиться, она и без того боится, что экзамены завалит. Надо заниматься... И лучше будет, если он пореже станет заходить, пореже ее беспокоить... До свиданья. Нет, слишком поздно. Уже половина двенадцатого. Надо ложиться спать. И завтра. И послезавтра, ведь она уже сказала... И на будущей неделе. И через неделю. Весь месяц. Если придет, это ей помешает заниматься. Отвлечет... Не знает... Возможно, и выкроит как-нибудь время. Подумает. Кстати, все, что она сказала про того парня — правда. Спокойной ночи...
26
На следующий день Едиге позвонил профессору — пришло время ему вернуться, а если он приехал, то, возможно, уже и разыскивает Едиге.
В трубке телефона-автомата послышался ломкий, с металлическим привкусом, голос:
— Да-а! Я слушаю!..
— Мне нужен профессор Бекмухамедов, —- сказал Едиге, решив, что перепутал номер.
— Я Бекмухамедов, но не профессор. К сожалению. К величайшему сожалению... И, увы, никогда не стану профессором. Хотя, по всей вероятности, это весьма приятно...
Конечно, он ошибся, не то набрал, не туда попал... Порылся в карманах, выудил еще монетку. Не спеша, без суеты набрал положенные шесть цифр.
— Слушаю вас... Опять тот же голос.
— Простите... — Он назвал номер. — Я правильно звоню?
— Абсолютно.
— Это квартира профессора?
— Абсолют-тно... Профессора Бекмухамедова и его сына, тоже Бекмухамедова, стыд и срам на его непутевую голову...
— Ваш отец дома?
— К величайшему... К величайшему сожалению, его нет. И его жены тоже... Я в п-полном, аб-бсолютном одиночестве. Поэтому мне скучно, и я выпил... А?.. Вы меня осуждаете?.. Что вы молчите?.. — Едиге казалось, в ноздри ему так и разит из трубки винным перегаром. — Эй, послушайте, вас как зовут?.. Вы не одолжите мне денег?.. Немного — сотню-полторы?.. Я вам верну! Очень бы меня выруч-чили... А? Нет?.. Тогда положи трубку, дурак, и не смей звонить, если ты такой нищий...
Краем уха Едиге что-то слышал про сынка профессора — студент, не удержался ни в Москве, ни в Ленинграде, болтается теперь в Алма-Ате, кочует из института в институт. Говорили еще, будто бросил жену с ребенком... Едиге не слишком-то интересовали эти сплетни. Зато иные преподаватели с кафедры, тот же Бакен, кстати, частенько шушукались, обсуждая семейные дела профессора, и охали, ахали, винили его жену — не воспитала, не углядела за единственным сыночком... Бедная тетушка Алима! Бедный профессор! И осчастливит же бог таким золотцем! — Бакен вздыхал, сочувствуя старикам.
Едиге так и не выяснил, между прочим, вернулся ли профессор... Но не звонить же было еще раз! При одной мысли об этом Едиге плюнул себе под ноги и направился к университету.
На кафедре он застал одного Бакена. Словно черная птица, широко распростершая крылья, восседал он за профессорским столом, занимая весь угол в глубине комнаты. Перед ним были разложены бумаги, короткие толстые пальцы сжимали красный шестигранный карандаш. И. О. — исполняющий обязанности заведующего кафедрой. Не шутка!.. Ну и жирную же холку он отрастил за три последних месяца...
— А-а, это вы, юноша... -^ Бакен покровительственно протянул ему руку. — А мы тут совсем вас потеряли. Где это вы бродите?..
— Поблизости, Бакен-ага.
— Поблизости?.. Помню, покойный Мухтар Ауэзов любил повторять: упаси нас бог от непризнанных Толстых и непонятых Шекспиров...
— Мухтар Ауэзов говорил немного иначе. Бакен поморщился.
— Не будем спорить. Кому из нас двоих лучше знать Ауэзова?.. Мы изучали его не по лекциям — я имею в виду близких друзей, соратников по общему делу... Мы беседовали, бывало, лицом к лицу, делились... Он с нами, мы с ним... — Бакен вздохнул, откинулся на спинку стула. — Да, еще не скоро появится у нас такой великий человек... Такой мастер слова! Чем больше думаешь, тем больше удивляешься, что за титаны — и Сакен Сейфуллин, и Ильяс Джансугуров, и Беимбет Майлин, и Габит Мусрепов, и Сабит Мука-нов — а?.. Вот оно, поколение, пришедшее в литературу с революции! Вот они, наши истинные писатели, поэты! А нынче?.. Не на кого пальцем указать...
Бакен сокрушенно развел руками, понурился.
— А вы? — сказал Едиге.
Бакен шевельнул бровями, подозрительно всматриваясь в лицо Едиге, но не уловил на нем и следа насмешки.
— Э, что там говорить о нас, — устремив глаза в потолок; произнес он. ~ Мы скромные, незаметные труженики науки. Разве нас знают, разве нас ценят? Даже наши имена — и то известны лишь узкому кругу специалистов. Кто услышит о тебе, если ты не писатель, которого все читают, о ком шумят?.. Пожалуй, чтобы чего-нибудь добиться, надо дожить до возраста Азь-аги.
— Здоровье у вас хорошее, — подбодрил его Едиге. — Вы и дольше проживете.
— Милый, какое там здоровье! Недавно уложили в больницу с аппендицитом, еле поднялся после операции... Никто из вас, кстати, не пришел, не проведал... Да и печень, почки, сердце — все пошаливает. В ;на-граду, так сказать, за служение науке... Будь я здоров, давно бы защитил докторскую. Но понемножку дело движется, слава богу. Вернется Азь-ага — порадую, принесу первый вариант диссертации. Жду не дождусь, когда приедет. Дней десять осталось... — Он помолчал, мечтательно зажмурился, прикрыв пухлыми веками замаслившиеся глаза, постукивая по столу карандашом. И снисходительно улыбнулся Едите: — Будешь разумно себя вести, стараться, делать что нужно и как положено, ~ смотришь, и для тебя сыщется местечко в науке. Так-то, юноша...
— Вы хотели что-то сказать по поводу Толстого и Шекспира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29