Голубое марево
Роман
(казах.)

Тебе ли бояться пламени!..
Гете, "Фауст"
1
Он хотел раздеться, сбросить пальто, но у вешалки задержался, уловив за неплотно прикрытой дверью рокочущий профессорский баритон:
— Да помилует вас аллах, дорогой!.. Что за ерунду вы тут нагородили!..
Едиге замялся, пальто нерешительно повисло в его руке. "Да помилует вас аллах, дорогой!.. Уж он-то знал: когда профессор пускает в ход подобные выражения, безопасней не попадаться ему на глаза.
— Он ждал тебя, — ободряюще улыбнулась тетушка Алима и перехватила пальто у него из рук. — Чужих никого нет, проходи. — Она легонько подтолкнула Едиге к двери.
Он собрался с духом и переступил — нет, преодолел! — порог.
Профессор крупными, стремительными шагами расхаживал по своему просторному кабинету. Впрочем, сейчас кабинет вовсе не казался просторным, — напротив. Разгневанному Азь-аге явно не хватало места. Полы полосатого халата, небрежно наброшенного на плечи, при каждом повороте бурно развевались, цепляя то спинку кресла, то ножку торшера, то выдвинутый из стола ящик с разбухшими папками. Резкие движения и порывистые жесты мало гармонировали с громоздким, тяжеловесным, как у верблюда-атана, телом профессора. Багровая краска заливала не только лицо, но и огромную, от лба до затылка, лысину. Сивые от седины брови накрывали глаза косматыми козырьками. Казалось, они едва сдерживают готовое плеснуть наружу пламя.
У письменного стола, спиной к двери, в виноватой и смиренной позе, стоял тот, на кого был обращен профессорский гнев. Собственно, Едиге в первое мгновение померещилось, что там, на фоне окна, странным образом повис в пространстве отлично сшитый, новый, с иголочки, коричневый костюм. Лишь черный хохолок волос над белой полоской жестко накрахмаленного воротника, выступавшего из-под пиджака, напоминал о голове, заставляя предположить, что голова эта низко опущена, так низко, что трудно объяснить, каким чудом она еще держится на шее.
— Чепуха! — гремел профессор, потрясая сложенными в пачку листами. Он держал их за самый кончик и встряхивал с таким ожесточением, будто выколачивал пыль. — Сущая чепуха! — Остановившись посреди комнаты, он впился в рукопись, то ли не замечая вошедшего Едиге, то ли попросту не обращая на него никакого внимания. — "Визири были рогами теми..." Да, вот эта строчка! И дальше: "Отсюда следует, что визири во дворце не давали поэту житья, кололи его беспрестанно, как рогами, своими лживыми выдумками и сплетнями, пока, наконец, не поссорили с ханом..." Да будет вам ведомо, дорогой мой, что Ногайской ордой пргшили не чингизиды, а потомки Едиге-бия, и поэтому правитель орды имел титул не хана, а "улы бия", то есть великого князя, и его главный министр именовался не "визирем", а "нурадыном". Это же азбука, дорогой, она известна любому школяру, если он увлекается историей литературы и фольклором... Теперь вам ясно, почему эта ваша, так сказать, гипотеза о рогах и визирях гроша медного не стоит?..
— Азь-ага, вы, наверное, правы, я не сумел разобраться... Сложный текст... — промямлил обвиняемый, не поднимая головы. — Только там... — Он запнулся. — Там так и написано: "Визири..."
Едиге, уже догадавшись, что коричневый костюм и черный хохолок принадлежат доценту Бакену Та-нибергенову, пытался вникнуть в суть спора, тихонько примостясь в уголке на стуле.
— "Визири..." — негодующе усмехнулся профессор. —- А я вам говорю — в Ногайской орде визирей не существовало, и в тексте не может быть этого слова! Вы попросту напутали! Вы здесь все, с начала и до конца, переписали с ошибками! Вот, полюбуйтесь: "Черный кунан без гривы — как айыр без скота", то есть "жеребец-трехлетка без гривы — как вилы без скота..." Это какому же воину в те времена, собираясь в поход, приходило в голову седлать молодых кунанов-трехлеток?.. Или вам все равно — что боевой конь, что кунан, что осел?.. Седлали, мой дорогой, крепких, выносливых коней, пригодных для дальних переходов, и в тексте, несомненно, сказано не "кунан", а "кула", не "айыр", а "ер", хотя в соответствии с арабским письмом слово начинается с буквы "алиф"... И в результате выходит, примерно, так: "Темно-саврасый без гривы — как молодец без скота..." Почему, объясните мне, ученые, исследующие русскую литературу, обычно владеют несколькими языками, отлично знакомы с историей... Вы же... И подобные вам... Свистом, так сказать, скалы раскалываете, а сами простейших вещей не знаете!.. И не считаете нужным знать! Если ребенок едва-едва считает на пальцах, но не усвоил четырех арифметических действий, его не переведут из первого класса во второй. Зато наши "высокочтимые" желают стать докторами наук, так и не научившись считать до десяти!..
Азь-ага подошел к столу, опустился устало в широкое кресло.
— Пишите, — буркнул он.
Бакен в одно мгновение оказался по другую сторону стола, на краешке стула, над чистым листом бумаги, с зажатой в пальцах авторучкой, весь — внимание, весь — преданность, готовность ловить каждое слово, как домашняя собачка — хватать лакомые кусочки с хозяйской руки.
— Кадыргали Жалаир, сборник летописей "Жа-миг-ат-тауарих", Казань, тысяча восемьсот пятьдесят первый год, — прикрыв глаза, терпеливо диктовал профессор. — "Записки Оренбургского отделения Императорского Русского Географического общества", тысяча восемьсот семьдесят пятый год, выпуск третий... Загляните в седьмой том Радлова. Да не в "Словарь", а в "Образцы литературы..." Надо немало покорпеть, чтобы конкретно представить ту эпоху... Затем Перетяткович, Смирнов В. Д., они писали о Крымском ханстве. Далее... литература по истории калмыков...
"Напрасно Азь-ага все это втолковывает Бакену, — подумал Едиге, так и не решив, удобно ли, что он присутствует при разговоре профессора с доцентом, и не лучше ли было бы выскользнуть из кабинета столь же незаметно, как он тут и появился. — Ведь не зря говорят: "Разжеванная пища не идет впрок".
— ...Иакинф. Не лишний труд — проштудировать его полностью. Пока достаточно. Идите и постарайтесь не осрамить ни меня, ни кафедры, как в прошлом году, когда двоих Сейдалиных превратили в одного человека. Все смеялись, а мне плакать хотелось. — Профессор помолчал и, словно забыв о Бакене, сидевшем напротив с тем же преданным вниманием на лице, начал рассеянно ворошить лежавшие на столе газеты. -— Хорошо бы прочесть кое-что из работ Хатто, Чедвиков... Но для этого надо знать английский, немецкий...
Сомневаюсь в том, что вы разберетесь толком хотя бы в казахских текстах, записанных арабской графикой..,
— Не беспокойтесь, Азь-ага. На третьем курсе у нас учится студент родом из Джунгарии... Неплохо в будущем оставить его в аспирантуре...
— Отчего же... Если у него способности...
— Способности?.. Возможно, есть и способности... Правда, он задолжал мне один зачет...
— Тогда что же? Он владеет китайским? — Профессор перебирал газеты уже с едва скрываемым раздражением. — Нам нужны филологи, которым известен китайский язык.
— Китайский язык?.. Вообще-то рос он в казахском ауле... Вот арабский шрифт — другое дело, он знает его как свои пять пальцев.
— Арабский шрифт?
— Вот именно!
— Что ж... Сходите с ним в библиотеку, пускай выправит ваши ошибки...
— Все будет исполнено, Азь-ага. Все ваши советы, все указания... Спасибо! Тысячу раз спасибо!
Бакен поднял с пола прислоненный к столу кожаный портфель, отливающий тусклым глянцем, щелкнул блестящим замочком и аккуратно опустил внутрь листок со списком литературы. Потом, не закрывая портфеля, посидел в нерешительности, придерживая его на раздвинутых коленях.
— Ваши советы для меня всегда были советами старшего брата, — проговорил он, вставая. — Все ваши советы и указания... ("Повторяется", — с ехидством отметил Едиге про себя.) — Вы сегодня отбываете на международный симпозиум востоковедов? — Он продолжал держать перед собой, на уровне живота, открытый портфель. Слова "международный симпозиум" он произнес торжественно, даже слегка нараспев.
— Нет, —• ответил профессор, — симпозиум откроется после Нового года. До того я еще поработаю пару месяцев в казанских и ленинградских архивах.
— Мы приедем вечером в аэропорт, — сказал Бакен. — Проводить вас...
Профессор поморщился. "Ни к чему, пустые хлопоты", — понял Едиге.
— Ну нет, уж тут позвольте с вами не согласиться, — улыбаясь и заметно смелея, возразил Бакен. — Уж если на заботы старшего брата младшие братья не отвечают даже столь малым уважением, значит, они не достойны называться младшими братьями...
"Сейчас... — подумал Едиге. — Сейчас он рассердится... Оборвет Бакена и такое выдаст... Но Азь-ага молчал.
— Если мы значим что-нибудь в жизни, то лишь благодаря вам, — не унимался Бакен. — Если бы мы хоть на минуту об этом забыли, то ничего бы не стоили — ни как люди, ни как ученые.
"Пережал, — отметил Едиге, — пережал, "дорогой", и загнул лишку..." Профессор, словно соглашаясь с ним, опять сморщился, взмахнул рукой. "Как же, много радости считать такого своим учеником! — перевел его жест Едиге. — Иди и скройся с глаз моих!"
Однако Бакен не уходил.
— Я все выполню в точности, все ваши замечания и указания, — в третий раз повторил он почти одни и те же слова. — Исправлю, доработаю статью. Перепишу заново... Только... Ведь вы по своим делам... Очень важным, серьезным делам... Задержитесь на два-три месяца... Как бы статья не слишком залежалась... Тем более, что я, хотел передать ее в наши "Ученые записки" или в "Известия" Академии... Уже договорился...
— После переделки — пожалуйста, не возражаю, — сказал профессор и резко отодвинул от себя рукопись, которая до того неприкаянно лежала посреди письменного стола.
Бакен ловко подхватил рукопись.
— Спасибо. — Он поставил портфель на пол. — Правда, опубликоваться в наше время нелегко... Пишет каждый, кому не лень... Вот если бы вашу подпись... Коротенькую рекомендацию и подпись... В том смысле, что вы не возражаете...
Увидел его профессор только сейчас или наблюдал за ним краешком глаза уже давно, — как бы там ни было, но вдруг он кивнул Едиге и указал взглядом на окно. "Открой форточку!" — догадался Едиге. Не обращая внимания на Бакена, он подошел к окну и распахнул форточку. В комнату хлынул клубящийся белым паром поток свежего морозного воздуха. Профессор поежился — впрочем, не преминув поблагодарить Едиге довольной улыбкой — и хотел было продеть руки в рукава халата. Но как ни пытался нашарить их позади, рукава не находились — халат был накинут наизнанку.
— Давайте сюда, — сказал он, по-прежнему улыбаясь Едиге. Но слова эти уже предназначались Бакену. Затем он взял со стола обыкновенную школьную вставочку — впрочем, обыкновенную ли, такой теперь не купишь, пожалуй, ни в каком магазине — с обыкновенным ученическим перышком и ткнул им
в фиолетовое озерко, до краев наполнявшее массивную старомодную стеклянную чернильницу, которая тоже навряд ли могла сойти за украшение современного профессорского кабинета.
— Что писать?
— Наверное, как положено, Азь-ага: "Рекомендую в печать..."
— В каком виде?
— Конечно же, "по исправлении недостатков", Азь-ага...
"По исправлении недостатков рекомендую в печать" — наискосок, в верхнем уголке первой страницы, черкнул профессор своим стремительным, как бы летящим почерком. Отбросив сердитым движением ручку, он схватил за голову маленький бюстик Джамбула, стоявший рядом с чернильницей. "Наверное, ищет пресс-папье", — подумал Едиге. О том, что бюст Джамбула — не пресс-папье, профессор догадался в следующую же секунду, с недоумением разглядывая его в своей руке.
— Алима! — рявкнул он.
За дверью раздались поспешные шаги. Но туговатый на ухо Азь-ага их, очевидно, не расслышал.
— Байбише!..
— Я здесь, — откликнулась тетушка Алима, и, бесшумно притворив дверь, она протиснулась в комнату, слегка запыхавшись.
— Где Джамбул? — грозно спросил Азь-ага.
— Которого студенты подарили?
— Он самый!
— Ты держишь его в правой руке. — Тетушка Алима потупилась.
— Я говорю: где пресс-папье?.. — загремел профессор, вторично поняв свою ошибку.
— Пресс-папье у тебя в левой руке. — Губы у тетушки Алимы вытянулись в ниточку. Она едва удерживалась, чтобы не рассмеяться.
В самом деле, Бакен, который к тому времени уже спохватился, обнаружил пресс-папье под грудой газет и вложил профессору в руку.
— Чтоб ему провалиться! — воскликнул профессор. Больше ему не оставалось, что сказать.
Чернила между тем успели высохнуть. Азь-ага с досадой вернул на положенные места пресс-папье и бюст Джамбула, отодвинул от себя рукопись Бакена и принялся вновь, по-прежнему безрезультатно, отыскивать за спиной рукава халата.
— Я помогу, — предложила тетушка Алима. Она потянулась к халату, собираясь надеть его на мужа, как надо.
— Чего тебе? —- нахмурил косматые брови Азь-ага и уставился на жену с таким видом, словно она отвечала за любые несовершенства мира, в том числе и за его бездарного ученика.
— Не кипятись, — сказала тетушка Алима. — Дайка тебе помочь, ты ведь халат наизнанку набросил.
— Не мешай нам, — произнес Азь-ага сурово. — Сколько тебе повторять: не заходи в кабинет, пока я занят!
Тетушка Алима, чуть усмехнувшись, взглянула на Едиге и не спеша выплыла из комнаты.
— А вы, молодой человек, почему не считаете нужным здороваться? — осведомился доцент, бережно укладывая в портфель свою тощую рукопись. Теперь голова его была вскинута вверх, как грибная шляпка после дождя.
— Я поздоровался, когда вошел, вы не заметили, — сказал Едиге.
— Вот как... Ну-ну... — кивнул доцент снисходительно и поинтересовался: — А диссертация? Что-нибудь получается? Уже приступили?
— Приступаю понемножку. Хотя, наверное, "все рога себе обломаю",1 пока напишу.
— Хм-хм... Удивляет меня нынешняя молодежь, Азь-ага! Ей бы всего добиться без труда, без напряжения... А ведь с давних пор известно: заниматься наукой, искать истину — все равно что копать колодец иголкой. Тут необходимо терпение, упорство, самозабвение, наконец! А танцульки... Рестораны... Девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29