Лохматая, дымчатая, с торчащими ушами, она отчаянно лаяла.
— Тузик! Тузик! — позвал Николай. Он узнал собаку старого Куна.
— Откуда она тут взялась? — удивился Алексей.
На поляну выехала оленья упряжка, возле нее шагал старый охотник. Николай и Алексей обрадовались. Радовался и старый Кун. Один Ошлыков не разделял общего восторга. «Кто же его выпустил?» — задавал он себе вопрос. При виде ящика, нагруженного на нарты, у него даже сердце екнуло. Неужели это тот самый?
Куна напоили чаем, угостили табаком.
— Однако, где ты пропадал? — спросил Олонко. Кун покосился на Ошлыкова и усиленно задымил трубкой.
— Пропала та, которая ходит тропой 'охотников, — продолжал Николай.
— Ай-яй, беда! Ай-яй, беда! — закачал головой Кун. — Старый Кун будет искать. Скорей лагерь надо. Сидеть длинно не надо. Зачем плот?
Алексей объяснил.
— Ай-я-яй! — закачал головой Кун. — Река не знай, нельзя плавай. Умирай не надо.
— Зачем же умирать?
— Большой камень в воде много.
— Не может быть! — воскликнул Алексей. — Что же вы молчали, Кузьма Федорович?
— Ручаться не могу, но, по-моему, порогов на реке нет. Кун преувеличивает опасность, — сказал Ошлыков, а сам подумал: «Твоей погибели уже не хочу, ключ теперь не нужен».
— Ай, Кузя! Ай, Кузя! Умирай не надо!
Река имела форму дуги. По словам Куна, пороги находились па этой самой дуге.
Олонко предложил пойти берегом реки.
— Не стоит рисковать, Алексей. Я Куну верю. Алексей исподлобья следил за Ошлыковым.
— Так, по-твоему, Кун, на плотах идти нельзя?
— Ни-ни! — покачал головой охотник.
— Тогда вы идите по берегу, а мы с вами, Кузьма Федорович, все же поплывем.
— Я согласен. Плыть так плыть! Заметь, однако, Алексей Григорьевич, я ведь не говорю, что нет порогов.
— Совсем недавно вы Другое говорили, Кузьма Федорович.
— Ну, ладно. Плывем!
Алексей направился к плоту. Николай догнал его и взял за руку.
— Не храбрись, Алексей. Ошлыкову силенки не занимать, вон он какой! Спихнет он тебя в воду, и конец.
— Брось, Николай! Не впервые.
Алексей прислушался, не идет ли Ошлыков. — Что же он медлит?
— Кузьма Федорович, поторапливайтесь!
Оставшись вдвоем с Ошлыковым, Кун с опаской посмотрел на него. Старый охотник больше не верил Кузе, с которым когда-то пил за нерушимую дружбу.
Ошлыков исподлобья смотрел на охотника и думал. На плоту он, конечно, не поплывет: на реке пороги. Все это было затеяно, чтобы отделаться от Олонко и завладеть заветным ключом Соснина. «Почему бы этого ученого не оглоушить чем-нибудь, вытащить ключ из кармана
и сбросить в воду? На горной реке всякое может случиться», — не раз думал Ошлыков до этой встречи с Куном. Заполучив ключ, Старовер намеревался послать с ним к старому охотнику Щеголя. Последний должен был показать ключ и потребовать ящик. Хорошо разработанный план провалился.
Ошлыков подошел к нарте и приподнял ящик. «Не унесешь!» — только и успел он подумать, как услыхал хрипловатый голос Куна:
— Ящик не надо трогай, Кузя! Стреляй буду! Старовер увидел наведенное на него ружье. Он плюнул и подошел к костру.
— Ты обманул меня, друг Кун.
— Друга больше не надо. Кузя худой друг!
— Что ты, Кун! Мы же столько лет знакомы, а ты говоришь, что я не друг тебе.
Охотник покачал головой.
— Выпить хочешь, друг Кун?
Ошлыков достал из-за пазухи плоскую флягу и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. У Куна внутри что-то засосало. Он проглотил слюну. Старовер протянул
ему флягу.
— На, пей в знак дружбы, прямо из фляги.
— Кун не будет пить. Кузя запирай его на заимке. Кузя худой друг.
— Не хочешь пить, не надо! — сказал Старовер. — Может, ты, друг Кун, скажешь, что это за ящик везешь на моих оленях?
— Олешки Иринка давай.
— Правильно она сделала, что дала их тебе. Ну, а ящик-то куда ты везешь?
-Не надо, Кузя, спрашивай. Кун не говори.
— Экий ты стал неразговорчивый, — проворчал Ошлыков и оглянулся вокруг: на нарте, конечно, не удерешь, не зима, а Кун не промахнется, продырявит затылок. С берега донесся голос Соснина. «Надо уходить», — мелькнула мысль, и Старовер поднялся. — Ну, я пойду, — сказал он. — Вечером встретимся, ты ведь берегом поедешь?
Кун сумрачным взглядом проводил Старовера. Прибежал Олонко.
— Где Кузьма Федорович?
— Там пошел, — махнул рукой старый охотник на реку. — Худой человек Кузя.
Николай побежал туда, куда указал Кун. Ошлыкова там не было. Начали искать, стреляли в воздух, кричали. Старовер исчез.
— Осталось немного досказать, - продолжал Сергей Петрович. — Вечером Грей привел меня к расщелине. Я спуститься не мог, не было длинного каната. Подавали голоса: Грей лаял, я кричал. Но все напрасно.
У костра стало тихо.
— Завтра думаю спуститься в расщелину, — нарушил молчание Встлужапин. — Саша, как ты на это смотришь?
— Согласен. С утра только слетаю в Комкур.
— Не задержишься?
— Нет! За полтора часа управлюсь.
— Максим Николаевич в день по три раза запрашивает о Наде.
— Вот что, Сергей Петрович, — сказал Цинченко. — В расщелину надо спуститься вечером.
— Почему?
— Утром опасно. К двенадцати часам с ледников уже идет вода. Утром вы ничего не сделаете. Вечером же, когда кончится сток ледниковой воды, вы, не рискуя жизнью, тщательным образом сможете исследовать расщелину. Не забудьте, у вас будет время с шести часов вечера до двенадцати часов следующего дня. Проклятая нога. Мне бы самому надо отправиться с вами.
— Хорошо, попробуем спуститься вечером.
На следующий день рано утром Саша Левченко вернулся из Комкура и вместе с Ветлужаниным вышел на поиски Нади. В полдень они достигли расщелины. В ней оказалась вода. Уровень ее, как нетрудно было заметить, постепенно поднимался; скоро вода стала выливаться через край. Прошел час, другой. Вода не убывала. К шести часам она вошла в берега, но ниже не хотела падать.
— Ничего не понимаю, — разводил руками Ветлужа-нин. — Что могло случиться? Еще вчера в расщелине не было ни одной капли воды, в ней был снег...
Незадолго до прихода к расщелине Ветлужанина Надя сидела на бровке шурфа, выкопанного в снегу. Внизу на глубине трех—трех с половиной метров бурлила вода.
Нижняя кромка шурфа пропиталась водой и потемнела. Надя бросала в затихающий поток комки снега. Он подхватывал их и уносил в подземелье.
Вскоре сток воды почти прекратился. Надя перекусила и, взяв в руки пустой вещевой мешок, спрыгнула в русло горного ручейка. Нижний край шурфа оказался на уровне груди. Надя пригнулась и нырнула в тоннель.
Идти пришлось ощупью, согнувшись. Проложенный водой коридор начал суживаться. Пришлось лечь и ползком протискиваться между камнями. В одном месте Наде показалось, что она застряла. Ее охватило чувство беспомощности. Черная пещерная тьма обступила ее со всех сторон, плотная тишина словно давила на плечи. И вдруг сзади что-то гулко стукнуло. Надя рванулась вперед. Ей почудилось, будто что-то огромное надвигалось на нее из тьмы, пыталось притиснуть ее к стене.
Столетиями стояли в безмолвии эти мрачные своды. Никогда не видели они живого человека. Только вода, вечно ищущая движения, струилась здесь. Проникая в самые мелкие поры земли, врываясь в трещины, она прорезала в толще ледяных гор многочисленные галереи, тоннели, коридоры и гроты. Надя как раз и пробивалась по одному из многочисленных сооружений подземного архитектора.
Сколько прошло времени, она не знала. В одном месте стукнулась головой о камень. Когда отлежалась, во рту почувствовала привкус соли, глаза застилало что-то мокрое. Усилием воли Надя приподнялась и снова поползла вперед. В движении она искала свое спасение.
Вдруг тьма начала редеть. Сердце у Нади радостно заколотилось. Казалось, еще два—три удара, и оно разорвется. Горячие слезы обожгли лицо. Она глотала их и, всхлипывая, ползла к свету. Теперь в коридоре стоял полумрак. Надя как-то вдруг сразу выбралась из тоннеля. Глубокий вздох вырвался из груди девушки. Если бы сейчас кто-нибудь из знакомых взглянул на нее, то наверняка бы не узнал: лицо в крови, синеватое вздутие на лбуг поцарапанные руки, кровоточащие ссадины на голых коленях. Юбка клочьями свисала с боков. Телогрейка мокрая и вымазанная в глине. Но Надя ничего этого не замечала. Ее большие глаза изумленно глядели на долину.
Так прошло несколько минут.Потом Надя вскинула на плечо вещевой мешок и пошла вдоль ручья. У небольшого водоема разделась, умылась холодной водой. К ней вернулись силы.
Надя еще раз внимательно осмотрела долину. Недалеко паслись олени, а чуть в стороне от них, на склоне, возвышалась избушка без окон. Окутанная призрачным светом, она казалась таинственной. Возле избушки были сложены дрова. «Костер разведу», — решила Надя.
...Проснулась она внезапно. Казалось, что она только что задремала, хотя и проспала не меньше пятнадцати часов. Солнце уже перевалило за полдень. v
«Нужно найти Ирину и попросить ее вывести из Голубой долины», — подумала Надя, и в ту же секунду услыхала чьи-то шаги. Она пригнулась и осторожно отодвинула ветви ольховника.
Ошлыков вел на веревке Ирину и время от времени хлестал ее не то ремнем, не то куском каната. От каждого удара Ирина вздрагивала и вбирала голову в плечи. Только раз она как-то беспомощно ойкнула и распласталась на земле. Пинком Ошлыков поднял ее.
— Вставай, дура!
На вздрагивающие плечи девушки со свистом упала плетка, которую теперь хорошо разглядела Надя из-за кустов.
— Иди, негодница, иди... Будешь знать, как в отцовы дела вмешиваться!
Ирина падала. Отец подымал ее плеткой и гнал дальше.
Спустя несколько минут Ошлыков, тяжело дыша, прошел назад. Надя лежала ни жива ни мертва. Когда все стихло, она поднялась и пошла к избушке. Дверь была на засове.
Ирина лежала на полу. Надя приподняла голову девушки. Лицо у нее было в кровавых подтеках. Ирина застонала и открыла глаза.
— Пи-ить!
Надя принесла из ручья воды. Только теперь Ирина узнала свою подругу.
— Ты? — прошептала она и горько заплакала. Надя молча гладила ее по голове.
На спине Ирины перекрещивались десятки кровавых полосок. В нескольких местах кожа была разорвана, и из ран сочилась кровь.
— Зверь, а не человек! — возмущалась Надя. — Смазать нечем. Йода нет.
— Поищи порезную траву, — слабо проговорила Ирина. — Знаешь ее?
— Какая она из себя?
— Листочки у нее, как у морковки. Цветы белые, некрупные, на корзиночки похожие. Только она сейчас не цветет. Но ты поищи, может, найдешь.
Надя долго бродила по южному склону горы. Наконец ее внимание привлек длинный ветвистый стебель травы с мелкими тонкими листочками.
— Она самая! — обрадовалась Ирина. — Разомни ее и положи на раны.
В избушке нашелся котелок. Развели костер и стали кипятить чай. Ирина принесла какой-то травы и бросила ее в котелок. Навар получился густой и чуть сладковатый.
— А теперь рассказывай, — попросила Надя после того, как они напились чаю с сухарями, оставленными Ошлыковым.
Ирина рассказала о том, как она нашла Куна, как они вдвоем грузили на нарту ржавый ящик.
— Откуда только тятя узнал об этом, не знаю, — продолжала Ирина. — Сегодня вернулся и накинулся на меня. Совсем изуродовал бы, да Лагутин заступился.
— Давно он у вас? — живо спросила Надя.
— Сегодня пришел. Кабы не он, забил бы насмерть. Ох, и лютый тятя... Как только он обо всем дознался?
В широких глазах Ирины застыл ужас.
— Отец твой в экспедиции работает, — сказала Надя, — может, в лагере и увидел Куна...
— Теперь мне на заимке житья не будет, — печально продолжала Ирина. — Забьет. Убегу!
— И правильно сделаешь. Нечего тут делать. Сегодня же и отправимся.
— Нет, нет, — возразила Ирина. — Он же у вас в лагере.
— Да завтра его рассчитаем.
— Я потом... Уйдет тятя — приду...
— Слушай, Ирина. Если отец решит завтра навестить тебя? Что будешь делать?
— Завтра он не придет. На той неделе, может, заглянет. Видишь, сколько сухарей оставил!
— Смотри, чтобы худо не было.
— Обойдется, — тряхнула головой Ирина и, взглянув на Надю, вдруг неожиданно спросила: — А как ты сюда попала?
Надя коротко рассказала.
— Тятя и сам мог тебя столкнуть. Ты, его бойся, — шепотом сказала Ирина.
— Что же плохого я сделала твоему отцу, Иринка? — удивилась Надя.
— Он говорит, что ты совращаешь меня. Бойся его, Надежда Владимировна...
В этот же день Ирина вывела Надю из Голубой долины и объяснила, как быстрее добраться до озера, где стояла экспедиция.
...Вечер. Ярко пылает костер. Сегодня возле него собрались все члены экспедиции, старый Кун и пилоты.
Все эти дни Алексей сильно тревожился за судьбу Нади. И, увидев ее целой и невредимой, обрадовался. Внешне он старался скрыть свою радость, но каждый, глядя на него, видел, что ему это плохо удается. Алексей шутил, смеялся, не отходил от Нади. Кун, глядя на них, широко улыбался, показывая желтые прокуренные зубы. Потом он набил свою трубку табаком и протянул ее Наде со словами:
— Твоя кури надо, твоя — мой друг.
Надя хорошо знала местные обычаи и приняла трубку. Все смотрели на Надю, и в глазах, устремленных на нее, она замечала затаенные искорки смеха. Взгляды друзей как бы говорили: посмотрим, как ты выйдешь из этого трудного положения. Кун курил такой табак, что у непривычного человека после первой же затяжки глаза лезли на лоб. «Но почему она сама должна раскурить трубку? Это может сделать и любимый человек», — вспомнила Надя другой эвенский обычай. Глаза у нее лукаво блеснули, и она протянула трубку Алексею.
— Мой хокуне, — сказала она с почтительным поклоном, как это делают эвенские девушки, — я хочу, чтобы ты раскурил эту трубку.
Хокуне — старик, так зовут иногда молодые эвенки своих возлюбленных, желая выразить особое уважение. Все рассмеялись: Алексей — хокуне! Кун улыбнулся и крякнул:
— Ха!
Один Алексей ничего не понял в только что разыгравшейся сцене. Теперь все взоры были обращены на него. Он сунул трубку в рот, прикурил от головешки и затянулся. Тут же трубка выпала изо рта, он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22