Меня весьма беспокоит, что они все продвигаются и продвигаются, одерживая победу за победой. Они разбили Наполеона. И вот, оказывается, Германия тоже проигрывает партию.
Полковник закурил еще папиросу и налил еще рюмку коньяку, последовавшую за многими другими. Жесты его становились все оживленнее, сиплый голос — все громче.
В тот вечер ефрейтор Думитру Кокор стоял в первую смену на карауле у офицерского вагона вместе с Илие Дафинеску: Митря с одной стороны, Дафинеску — с другой. Окна были закрыты занавесками, «чтобы солдатня не видела, что делает начальство», как объясняли себе сами солдаты. Полковник сидел между лампой и окном, так что Митря видел на занавеске его черную и слегка увеличенную тень. Вокруг Митри все было тихо и безлюдно, он остановился у окна и стал прислушиваться. Иногда до него доносились обрывки фраз. Он наблюдал за движущейся тенью полковника. Левой рукой тот подносил ко рту папиросу с длин-пым мундштуком, а правой время от времени опрокидывал рюмку.
«Страсть как ему правится это питье, что коньяком зовут,— думал Митря.— Стакан большой, а наливает коньяк понемногу. Зато часто наливает! Девять раз подымал правую руку».
Митря смеялся в темноте сам с собою. Ему вспомнилось, что говорил Катарамэ о русских: «Как же это мы с вами, москали, договаривались? То говорили, что у вас контрреволюция началась, то оружия нету... а теперь-то все у вас есть — замок святого Петра от райских врат и тот, верно, есть. Славно отделали Наполеона, не хуже отделают и Гитлера».
Была безлунная ночь. Далеко на востоке сгрудились тучи, застыв, словно недвижные горы.
В ночной тишине Кокор дослушал до конца речь, которую произносил в вагоне полковник. Пришло время сменяться. Разводящий капрал привел на его место другого. Ефрейтор передал ему пароль и ушел. Теперь он мог спать до самого рассвета.
Его телячий вагон был шестым с конца. Около него Митря наткнулся на капрала Флорю, поджидавшего его. Отойдя немного к хвосту состава, Митря вполголоса рассказал капралу все, что видел и слышал. Зевая, он прибавил:
— Да, видать, и господа офицеры думают про войну вроде нашего фельдфебеля.
Кузнец ничего не сказал на это. Он только спросил:
— Спать хочется, Митря?
— Хочется, но не очень. А что?
— Коли хочется спать, не ходи в вагон. Уж больно там душно, вонью так и шибает. Выйдешь на минутку, а потом и войти обратно не можешь. Я снаружи устроился. Потому и тебя поджидал. Я тут нашел шагах в пятидесяти копну сена. Привалимся к ней спиной и хорошо уснем. Ночь уже на исходе. Через три часа светать начнет.
Они добрались до копны и в темноте умостились на сене. Прошло некоторое время, кузнец спросил:
— А о политиках наших не говорили?
— О ком это? Об Антонеску?
— Да.
— О нем не говорили.
— Конечно,— заметил кузнец,— за шкуру свою боятся.
В тишине, сменившей этот ленивый обмен словами, вдруг на востоке в черной туче зажегся огромный красный глаз. Зажегся и потух, как будто подмигнул. Митре показалось, что злой дух степи погрозил бедным людям, заплутавшимся в этих местах.
— Видел?
— Видел,— тихо ответил кузнец.— Там гроза. Далеко-далеко. Бескрайняя степь застыла вокруг них как мертвая. Однако
что-то тонко и дробно звенело в неподвижной тиши. Мириады насекомых пиликали жесткими надкрыльями, разыскивая друг друга и справляя свадьбы среди травы. «Так же много и тех, кто идет на нас»,— думал Митря.
Еще раз сверкнул глаз злого духа. Черная туча начала тихо двигаться, принимая неопределенные очертания, пока не превратилась в крылатого копя, устремившегося в неудержимом прыжке. Она вытянулась и вскоре исчезла в южной стороне.
Восток посветлел, степной шелест утих. Из безграничной дали послышалось что-то вроде свиста. Вскоре после этого над безлюдьем, в котором бодрствовали оба друга, пронеслось холодное дуновенье — отдаленное движенье бури. Это длилось минут десять и прошло. Снова воцарилась тишина.
Кокор насторожился, как, бывало, в Дрофах, когда нес ночную стражу. Степной шелест больше не возобновлялся.
— Полное молчанье,— пробормотал кузнец Флоря.
Митря прошептал:
— Что-то теперь паши дома поделывают?
— Гляди! — таким же приглушенным голосом прервал его капрал.
Митря хотел задать вопрос, но застыл от удивления: там, вдалеке, откуда промчался грозовой конь, гнались друг за другом огненные сполохи. Не слышно было ни звука, только видна была вспышка за вспышкой.
Оба друга молчали с бьющимися сердцами. Там был фронт, куда направлялись солдаты.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
КОНЕЦ МНОГИХ ЖИЗНЕЙ И ГОРЕСТЕЙ
Помимо прочих хитроумных измышлений, этот воинский эшелон № 404, казалось, придумал для себя особый рекорд: никогда не доехать до места назначения. Он свистел, дымил, стучал колесами, пыхтел, останавливался, снова двигался и снова останавливался. Может быть, он выполнял желание многих из тех, кого вез, или желание прокоптившихся машинистов, которые, лишь только доезжали до какой-нибудь заброшенной станции, начинали, как говорил Митря, лаяться между собой. К этому прибавлялось еще одно удивительное явление: казалось, что и сам горизонт отступает, что все отдаляется этот безграничный восток. И еще одно: время от времени на воинский эшелон № 404 налетали бури и вихри. Не такие, как у пас. У нас, обт^яснял Кокор, бури — это расшалившиеся детишки, а здесь — скопище старых ведьм. В один миг закружат человека и бросят его на землю, даже поезд норовят столкнуть с рельсов:
— Идите-ка вы, эй, идите-ка вы, люди, назад, откуда пришли! Что вам здесь нужно?
— Смилостивься, баба-яга,— увещевал Кокор,— черта нам нужно. Иду я с подарком: вот два мешка.
— Да они пустые, Мнтря,— смеялись солдаты.
— Ну да, вы сожрали все, когда я храпел. Но они опять наполнились тем, чего ищем мы, дураки, в этих местах. Вот я и везу в подарок дьяволу два мешка человеческой глупости.
Наконец в хмурый полдень на остановке появился представитель румынской дивизии этого участка. Те из солдат, кто находился поближе к вагону начальства, хорошо слышали, что офицер этот — делегат, но не поняли, какой дивизии и какого сектора.
Прибывший офицер был небольшого роста, смуглый, заросший бородой, в каске, в слишком длинной шинели, затянутой ремнем, и без всяких знаков различия. С полковником и другими офицерами он держался несколько высокомерно, как человек, уже побывавший под огнем.
— Вид-то у него потрепанный...— заметил Митря.— Завтра и мы будем такими же, как он. Эх, судьба наша горькая!
Стало известно, что полк переформировывается. За пять недель, то есть с той самой поры, как солдаты выехали с родины, он три раза менял местоположение. И двигался он не вперед, а только назад,— как будто ловил свой собственный хвост.
— Стратегический отход,— пояснил офицер-делегат с такой важностью, словно сам придумал эту формулу.
— Лейтенант Попеску, будем говорить серьезно,— заметил ему полковник Палади, пристально глядя на него.
Микшуня положил ему руку на плечо:
— Эй, Нуцу, мы с тобой товарищи по выпуску, и я знаю тебя как умного парня.
Лейтенант Нуцу Попеску, в своей длинной шинели, еще слегка похорохорился, а потом признал себя побежденным и улыбнулся:
— Привезли немножко коньяку? — Привезли,— заверил его Микшуня.— И игральные карты.
— С ними нам нечего делать! — безнадежно махнул рукой Нуцу.— Нет времени: все переезжаем. Теперь вам предстоит сразу же на своих повозках и наших автомобилях перевезти все имущество в лагерь. Мы расположились неподалеку. Вон там, на краю села, у перекрестка дорог. Машин — целый водоворот... Укрепляют позиции. Вчера «советы» в сорока километрах отсюда предприняли атаку. Посмотрите на карту, как обстоит дело. Атака отбита.
Полковник остановил его:
— Значит, немедленно разгружать все наше имущество?
— Так точно, господин полковник, немедленно. Ведь мы еще вчера получили сообщение о вашем прибытии и все подготовили. Это было приятное занятие, мы все радовались.
— Тогда можно приступать.
— Так точно, господин полковник.
— Микшуня, распорядитесь!
Микшуня отдал приказание одними глазами, так как все унтер-офицеры были налицо. Столпивпшеся вокруг солдаты нехотя расходились.
— А товарищи... что поделывают? — обратился Микшуня к лейтенанту Нуцу.
— Из нас всего только восемь осталось, Микшуня.
Глаза Нуцу затуманились непритворной печалью. Он опустил голову, еще недавно так надменно закинутую назад.
— Что делают Чобану и Параскивеску? — спросил тоненький офицерик, прозванный Дамочкой.
— Эх, Дамочка,— вздохнул Нуцу,— Чобану и Параскивеску приказали долго жить.
Веки Дамочки задрожали над его красивыми женскими глазами.
— Даже поверить трудно. Мы — двоюродные братья, но жили как родные.
— Придется поверить, Дамочка. Погибли и другие: Порум-беску, Лаксатив, Кроитору... Это был мой непримиримый враг, потому что я его регулярно обыгрывал в карты. Жалко его, он заменял мне доходное именьице. И Корбицэ... И Иован, который декламировал нам балладу про Иована Иоргована, утверждая, что ведет свой род от этого народного героя. Когда он отдавал богу душу, он повторил слова героя: «Дети мои, я отправляюсь к праотцам».
— А Панакоадэ?
— Панакоадэ цел.
Младший лейтенант Дамочка повеселел, но только на мгновенье.
Солнце скрылось на горизонте в легких розовых облачках, когда солдаты со всем имуществом направились к «населенному пункту Сомотрец». Это уже не было селом, там не осталось никого из местных жителей — из тех, кто обрабатывал поля, ухаживал за садами, выращивал скот. Все они словно улетели на луну или провалились сквозь землю. Сомотрец был теперь просто пунктом, куда был послан на переформирование разбитый полк. Полк растерял половину своего вооружения, лошади разбежались, офицеров осталось всего несколько человек, прибывшее пополнение, хотя и состояло из новобранцев очередного призыва, не могло заменить исчезнувшей воинской части.
— Особенно «мужичье» гибло или пропадало без вести,— пояснил, улыбаясь, Нуцу.
Бывшее село оказалось чистым и благоустроенным. Несмотря на суматоху, полк, отведенный на отдых и переформирование, с особенным нетерпением ожидал вестей с родины.
Катарамэ разглагольствовал:
— Какие там вести с родины? Никаких нет вестей. Там все хорошо, в бок тебе тормоза от колесницы Ильи-пророка! Камилавка бога Саваофа тебе на голову! Рад видеть вас здоровыми. Слышал, что осталось вас всего двести тридцать.
— Со мной двести тридцать один,— жалобно произнес Дэ-нилэ, портной из батареи Катарамэ.
— А, Дэнилэ Рошу. И ты здесь!
— Здесь, господин фельдфебель. Держусь за жизнь зубами. Да, здорово нас поубавилось.
— Э, что там, вот теперь мы приехали, чтобы тоже поубавиться. Ну как, всего хватает?
— Хватает!
— Я вот привез немножко кукурузной муки.
Старые приятели шумно радовались встрече, награждая друг друга тумаками.
Кокор обратил внимание на то, как встретились командиры. В хорошем расположении духа был, как всегда, полковник Чаушу — сухой, загорелый, бритый, с белесо-голубоватыми, цвета бутылочного стекла, глазами. Он считался старшим, так как звание полковника получил раньше, чем Палади. После того как они обнялись, Чаушу слегка прикоснулся рукой к самой округлой части тела Палади.
— Это спадет...
Кокор прикинул про себя: «Мы хлопаем друг друга по плечу, потому что на наши плечи ложится тяжесть. А начальство хлопает себя по брюху».
— Наконец, дорогой Палади, завтра я тебе передаю полк. В первый раз за полтора года получил отпуск на меояц. Я совсем закрутился. Поеду с моим двоюродным братом, генералом. Тебе повезло: полк на отдыхе и все время отходит назад.
— Наступали для того, чтобы отходить...— прошептал Кокор солдатам, стоявшим рядом.
Сумерки сгустились над военной частью, хлопотливо устраивавшейся на ночлег. Света не зажигали, костров не раскладывали. Вновь прибывшие, как и старые солдаты, грызли сухари в своих укрытиях.
— Фронт недалеко,— поясняли Кокору «старички».— В этих местах стоит появиться огоньку, как сейчас же сверху налетают жар-птицы и начинают сбрасывать яйца. Такой треск подымается, и так смердят они, что страх берет. Хватит с нас!
«Старички», казалось, хвастали подобными злоключениями, и артиллерийскими налетами, и советскими танками. Новобранцы слушали их почтительно, с уважением.
— Слыхали мы, что они ловят нас и глотки режут.
— Кто? Эх ты, молокосос! Москали? Брехня. Такие же люди, как и мы. Вы больше опасайтесь приятелей наших, немцев. Как увидят, что ты ослаб или отошел на полшага по нужде — ведь люди же мы,— тут они или штыком пырнут, или из пулемета скосят. Крепкие вояки.
— А они не отступают?
— Ну, как не отступить? Бывает такое, что пикому не удержаться. А то бывает, налетит на нас змей страшенный...
Кокор слушал, и ему не хотелось спать. Немного погодя он и кузнец поднялись и отправились на поиски укромного местечка, где хорошо было бы посидеть в тишине и перемолвиться словечком о своем. Они долго бродили и не находили ничего, тюка не набрели на воронку от снаряда. В зарослях бурьяна ночной воздух показался им потеплее. Они легли на спину и покрылись шинелями. Обменялись несколькими словами. Задремали.
Проснулись они уже довольно поздно, повернулись друг к другу лицом и замерли, напрягая слух. Слышались пушечные выстрелы, словно били в глухой барабан, и не так уж далеко. Затем на некоторое время все смолкло. Оба приятеля вдыхали прелый запах травы и уже собирались опять погрузиться в соп среди ночной прохлады, как вдруг краешком глаза приметили на востоке зеленые ракеты, и снова началась канонада с непрерывным грохотом,— они чувствовали, как в яме под ними дрожала земля.
Прошло четверть часа, час. Им казалось, что, возникнув где-то в глубине, пронесся над ними прерывистый вой, чудилось, что под равнодушным звездным небосводом сжимается от боли сердце самой земли.
Они поспешно поднялись и направились в расположение своей части. Все подразделение проснулось и высыпало из укрытий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20