'Что мог ответить Джвебе? Он сам не знал. Когда отряд отправлялся в поход, гвардейцам сказали, что по уезду рыщут большевистские банды, грабят деревни, громят общины, убивают женщин и детей. И Джвебе был рад, что идет защищать своих земляков от разбойников. Но почему же тогда пушка его отряда бьет по его родной деревне?
У Инды глаза расширились от удивления и страха. Гвардеец стоит перед ней, гвардейцы бьют по деревне из пушки, гвардейцы грозятся не пощадить ни одного человека, ни женщин, ни детей. И все из-за той проклятой помещичьей земли.
— Отец... Наши отцы там, Джвебе.
Джвебе был так расстроен, что даже не понял, о чем это говорит Инда.
Инда повернулась и побежала туда, откуда пришла, побежала к парому, к отцу. «Гвардейцы... Джвебе гвардеец... Джвебе хочет разорить деревню,—подумала она и, чтобы не закричать об этом вслух, зажала рот рукой.— Джвебе, Джвебе! Твой отец заставляет нас пахать землю Чичуа, проклятую землю, пусть она сгорит! Беглар никому не поверил. Учителю не поверил, никому. И всех нас погубил... всех погубил!»
Она подбежала к реке. Паром был привязан у другого берега, и Инда, не задумываясь, бросилась в бурлящую воду. Течение подхватило ее, но девушке все же удалось выбраться на противоположный берег.
Пахари видели, как Инда борется с рекой, видели, что ее сносит вниз по течению, что она, выбравшись на берег, и шагу не может сделать от усталости, и побежали ей навстречу. Наверное, Инда знает, что там стряслось в деревне, знает, на чей дом упали снаряды, кто стрелял, с какой стороны пришла беда.
Впереди всех бежал Иване. Его испугал необычный поступок дочери. Может, дома что случилось, может, с детьми? Только Шалва и Беглар не сдвинулись с места. От взрыхленной земли поднимался и медленно, словно нехотя, таял в прозрачном воздухе теплый и влажный пар.
Иване подбежал к дочери и вовремя подхватил ее. Она уже не держалась на ногах.
— Что с тобой, дочка? Что стряслось? Да говори же!
— Гвардейцы,— задыхаясь, проговорила Инда.— Хотят перебить нас за то, что мы пашем помещичью землю. Спасайтесь! Они стреляют по деревне из пушек... Грозят, что не пощадят ни женщин, ни детей... И Джвебе...
— Какой Джвебе, дочка?
«Гвардеец Джвебе,— хотела сказать Инда.— Нет, не Джвебе,— и помутившимися от слез глазами оглядела отца и крестьян.— Нет, не Джвебе». Перед глазами Инды возникло бледное, как полотно, лицо Джвебе. Инда зажмурилась.
— Нет, это не он, отец! Не Джвебе!
Когда Инда побежала к парому, Джвебе бросился к Павле, стащил его с лошади и вцепился в горло.
— Повтори, что ты сказал, поганец? Убью! Душу из тебя вытрясу!
Павле корчился, старался высвободиться из рук Джвебе, но это ему не удавалось. Джвебе все крепче и крепче сжимал его глотку. У Павле глаза на лоб полезли, и он слова не мог вымолвить, а Джвебе все требовал: «Повтори, повтори!»
Люди с недоумением глядели на Джвебе: никто не мог понять, откуда он здесь и что ему нужно от Павле. Наверно, потому, что парень был в обычной, бедной деревенской одежде, односельчане не сразу вспомнили, что он теперь не просто Джвебе Букиа, а гвардеец. Но, прежде чем люди вспомнили об этом, Джвебе оттолкнул Павле, кинулся к своей лошади, вскочил в седло и сорвался с места. Люди отбежали к краю дороги и, когда Джвебе проскакал и скрылся в проулке, снова сгрудились.
— Откуда здесь взялся Джвебе Букиа?
— Что ему нужно от Павле?
— Господи, да он чуть не задушил Павле.
Подбежали к Павле, стали приводить его в чувство.
Кто-то стер с его лица пот, кто-то стал растирать шею, кто-то принес воды и плеснул в лицо. Павле сперва никак не мог вздохнуть, он все облизывал посиневшие губы и моргал глазами, затем, немного придя в себя, несмело огляделся и, убедившись, что Джвебе поблизости нет, пробормотал со злостью:
— Вот кто хочет вас перебить — сын большевика Беглара Букиа.
— Что ты болтаешь, проклятый Павле?
— Сын нашего Беглара, Джвебе, хочет нас перебить.
— Беглар там за наши права хлопочет, а ты тут на него наговариваешь, балаболка?
— Беглар не пускал сына в гвардию!
— Ох, и ядовитый у тебя язык, Павле!
— Твоей правде и то не поверишь, Павле!
Все загалдели, отвергая слова Павле, не принимая их, отбрасывая прочь. Не может сын Беглара Букиа пойти против народа.
— Ой, чтоб мне ослепнуть, как же это я не узнала Джвебе?— воскликнула женщина с младенцем на руках.
— Не в своем ты уме, Павле,— укоризненно покачал головой тот, кто остановил его лошадь.
— Слава богу, что Беглар не слышит, как ты говоришь о его сыне. Он бы тебе язык вырвал.
— Человека с таким языком и придушить не грех.
— Не человек ты, а чирей на теле, Павле.
— А что я такого сказал?— вскипел Павле, ворочая жилистой, как у петуха, шеей.— Прочистите-ка уши, люди! Из пушек палят, убивают вас, а вы, черт вас побери, все еще не верите мне.
— Сын Беглара не станет нас убивать,— сказал крестьянин, остановивший лошадь Павле.
— Сын Беглара такой же солдат, как и другие,— сказал Павле.— Солдату что прикажут, то он и исполнит. Солдат присягу дает,— расхрабрился Павле,— за нарушение присяги его могут повесить или расстрелять. А, черт! — Павле провел рукой по шее.— Чуть не задушил меня, проклятый! Как клещами сжал... Я, милые мои, пять лет был в солдатах, не вам меня учить, что такое солдатская доля.
— Я тебе не про солдатчину, а про Джвебе толкую,— спокойно возразил ему крестьянин, остановивший лошадь.
— Что это мы тут галдим, люди! — крикнул один из крестьян.— Айда в поле, помогать Беглару!
— Пушкам грудь хотите подставить, дурачье!— возмутился Павле.— Пусть подставляет грудь тот, кто виноват.
— Нужда виновата, а не веселье...
— Мне тоже не до веселья, Ипполит, но я у тебя ничего не отнимаю,— огрызнулся Павле.
— Как можно отнять то, чего нет,— усмехнулся Ипполит.— Беглар отнимает у тех, у кого есть.
— Идемте, люди, бросимся в ноги гвардейцам. Это же не солдаты русского царя, это же наши дети.
— Наши дети! — хихикнул Павле и, закашлявшись, схватился рукой за горло.— Чуть не задушил меня один из этих наших сыновей. Сыновья пуля, по-вашему, слаще, да?
— Молчи, чтоб на тебя божий гнев свалился,— сердито прикрикнула на Павле женщина с ребенком на руках.— Не думаешь, что плетешь.
— Что слышу, то и плету,—сказал Павле.—Я ни от большевиков, ни от меньшевиков не жду добра. Пропади они пропадом — и те и другие. Вот как я думаю, милые мои односельчане. А что касается земли — так на помещичьей земле работали мой дед, мой отец, да и сам я пашу арендованную землю, но ни дед, ни отец не померли с голода. И я, слава богу, живу. Не слышали разве — чужое впрок не Пойдет. Я и половиной урожая довольствуюсь. Чем есть чужой сдобный хлеб, лучше лизать золу в своем доме. Награбленное в горле застрянет. Нет, не хочу чужого. Боже от него сохрани. Кто трудится, тот себе кусок хлеба найдет. А вы идите подставляйте грудь под пушки. Идите!
Павле выкрикивал эти слова, но никто уже не слушал его. Все ушли в поле, туда, где, как понимали люди, решалась судьба всей деревни. Павле остался на дороге один со своей пузатой кобылой. Односельчане не поверили его недоброй вести, не поверили и потому, что снаряды ничего не повредили,— так, может, это просто шальные снаряды.
На заречное поле перебрались кто на пароме, кто вплавь. Когда нужда прижмет, ни воды не боишься, ни огня и, если надо помочь близкому соседу, река не преграда. В другое время никому и в голову не пришло бы переплывать бурную реку. Еще недавно многим казалось, что учитель Шалва идет на страшный риск, переправляясь на пароме, а сейчас многие готовы были на бревнышке переправиться, лишь бы помочь Беглару. Множество людей собралось сейчас на заречном поле, на которое только недавно они со страхом смотрели издалека. Среди тех, кто решительно стал сейчас плечом к плечу с Бегларом, были и те, кто еще нынче утром клял его, и те, кто еще час назад страшился крови и громко кричал, что отобранная у Чичуа земля ляжет тяжким проклятием на всю деревню. Они стояли теперь плечом к плечу с Бегларом и Иване, с Нестором и Гайозом. Они стояли рядом с теми, кто бесстрашно посягнул, на помещичью землю и не боялся сейчас ничего. Вместе с ними был и Шалва, неестественно
спокойный, словно вошедший в сговор с Бегларом. Они стояли рядом — Шалва и Беглар, как единомышленники, хотя единомыслия еще не было. Но грозящая деревне беда не могла не сблизить их.
Люди стояли насторожившись и всё смотрели в ту сторону, откуда могла прийти беда, откуда она известила о себе грозным голосом пушки. Неужели придут? Неужели еще будут стрелять? Тишину нарушало лишь частое дыхание тех, кто только что переплыл реку. Скоро и они притихли. И вот тогда, когда люди уже подумали было, что отряд, в котором служит сын Беглара и Маки, не станет стрелять в них, на поле появились гвардейцы.
Никто из крестьян не сдвинулся с места. Только Зосиме ударил о землю палкой. На этот раз осторожно.
— Говорил же я — без крови землю никто не уступит.
Кочойа Коршиа, который сегодня тенью следовал за
дедом, тихо, почти шепотом сказал:
— Ты правду сказал, дед Зосиме, без крови землю нам никто не уступит.
— Не слышу, говори громче,—попросил Зосиме.
Пока Кочойа собирался повторить, Мака и Инда протиснулись вперед и стали позади Беглара и учителя.
Гвардейцы медленно приближались к толпе. Джвебе снова ехал рядом с Закро Броладзе, Юрием Орловым и Ричардом Болдуином. Инда сразу заметила Джвебе и сказала Маке:
— Вот, тетя, ваш Джвебе.
— Мой Джвебе, мой сынок,— забыв обо всем на свете, воскликнула Мака, но тут она увидела негра и испуганно повернулась к Инде:— Этот черный, кто он, Инда? Человек? Или сам черт?
Инда пожала плечами,— что она могла ответить Маке? Конечно, это не черт. Но она сама впервые видела такого черного-пречерного человека, и невольный страх закрался ей в душу. Теперь уже и другие заметили Болдуина — шепот удивления, что-то вроде «Ах, боже мой», пробежал по толпе и тут же утих... Нет, не «черный человек» был самым большим удивлением для односельчан Джвебе Букиа... Что черный человек, когда на свете столько черных дел.
Сколько рай пахал, засевал, мотыжил эту землю Джвебе, сколько раз носил в кукурузник Чичуа собранное на этом поле зерно, а самих Чичуа ни разу не видел.
Джвебе не знал, кому доставалась кукуруза. Один из Чичуа был членом меньшевистского правительства и проживал в Тбилиси, другой был профессором Петербургского университета, третий жил во Франции. Джвебе не помнит, чтобы Чичуа когда-нибудь приезжали в деревню. Кто знает, может быть, они и забыли об этой земле, такой желанной и недосягаемой для Джвебе, Беглара, Нестора, Иване, для всей деревни.
Река часто меняла русло, но для Джвебе река и поле всегда были такими, какими он их увидел в первый раз в тот памятный день, когда вместе с матерью впервые отнес полдник отцу и Вардену.
Мы нередко забываем, что было вчера и позавчера, но память наша мгновенно, без усилий рисует перед нами картины далеких дней. И такие подробные картины, что только диву даешься. Она удивительно своенравна и капризна, наша память. Джвебе мог закрыть глаза и увидеть это поле, эту реку и нависшие над ней ясени и ивы такими, какими они были во времена его детства, когда он с Индой и другими своими сверстниками нагишом прыгал в воду с высокого берега. Они плавали наперегонки и состязались в бросании камушков — а ну, кто дальше их бросит, или — а ну, кто дольше всех пробудет под водой. И девчонка Инда не хуже мальчишек ныряла и не хуже мальчишек бросала плоские камушки... Почти на тот берег забрасывала — такая это была ловкая и сильная девчонка. Но она, к сожалению, слишком быстро росла и вдруг, к великому удивлению мальчишек, стала их стесняться и, купаясь, уже не снимала рубашки. А потом наступило время, когда Инда вообще перестала купаться с мальчишками — она смущалась теперь и краснела под взглядами сверстников. Раньше мальчишки не смотрели на нее такими глазами. Но то было раньше, а теперь она уходила далеко от деревни и плыла вниз по реке, ничуть не боясь бурной, холодной как лед воды. Река словно звала ее, соблазняла, дразнила. Инда выходила из воды лишь для того, чтобы немного отдохнуть. Высокая грудь ее вздымалась, сердце неистово колотилось, девушке сразу становилось холодно, и, чтобы унять дрожь, она начинала бегать по берегу, затем снова прыгала в реку. Волны мягко подхватывали девушку, обнимали ее, словно руки Джвебе, и она забывала обо всем на свете, обо всем, кроме Джвебе. Милого, желанного Джвебе. Мутные холодные волны казались ей светлыми и теплыми. Отдавшись их быстрому течению,
она плыла вниз, к морю. Море было близко, но девушка не доплывала до него. Неподалеку от моря Инда выходила на берег. Там, в лесу, у нее было заветное местечко. Лес был дремучий и болотистый, его населяло множество птиц, зверей и пресмыкающихся. Инда не боялась их. Выйдя на берег, она вжимала платье, развешивала его на ветвях и ложилась на спину. Над нею было синее чистое небо. Над ней высоко пролетали ястребы, ниже летали фазаны и лебеди, а журавли и чайки чуть ли не касались крыльями ее лица. Должно быть, они изнемогали от любопытства, эти птицы.
В лесу стоял неумолчный щебет, клекот, шипение, сопение, рев и визг его обитателей. Инда лежала взволнованная, возбужденная, но не этими голосами, не шумом леса: она глядела на небо, с неба глядел на нее большими черными глазами ее Джвебе. Он был по пояс выпачкан в болотной тине, а через плечо его была перекинута богатая охотничья добыча. Джвебе шел к ней, к Инде, и она, ожидая его, испытывала необыкновенную радость и волнение.
Инда не отрывала от него глаз до тех пор, пока Джвебе не спускался с неба и не склонялся над нею. Затем он заглядывал ей в глаза, сбрасывая дичь на землю, и ложился рядом с девушкой.
Они лежали молча, вытянувшись, и между ними было пространство длиною в руку, но вот рука Джвебе осторожно и несмело касалась плеча Инды. Инда лежала с закрытыми глазами, будто не чувствуя прикосновения, но, когда рука Джвебе соскальзывала ей на грудь, она вскрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22