Они хотят «освободить» грузинского крестьянина, грузинского рабочего. Вы слышите, товарищи?! Это невиданный цинизм...
Песня аробщика слышалась все ближе и ближе.
— Нам говорят, что мы защищаем Грузию,— сказал Броладзе Юрию Орлову.— Нет, Юрий, судьба Грузии решена. А мы защищаем призрак, обманываем самих себя... Защитники Грузии, мы плетками и прикладами сгоняем ее народ с земли.
— Говорят, народ уже не верит своему правительству,— сказал Орлов.
— Сегодня в Грузии никто ни во что не верит. Правительство не верит народу и армии, а народ и армия — правительству. Мы живем как призраки, Юрий.
Оба умолкли, прислушиваясь к песне.
— И в России поют вот так же печально. Был у нас там сосед Андрей Степанович, запоет, бывало, так, поверишь, слез нельзя было сдержать.— Юрий помолчал немного и продолжал: — У моего отца тоже не было своей земли, Закро. Он ее у помещика арендовал. Да и какая это была
земля — тощая, неродящая. А помещику давай, ему дела нет, уродило или не уродило... Пухли мы от голода, не вынес отец этого, мне было десять лет, когда он решил искать счастья в чужих краях. Приехали мы всей семьей к вам в Грузию, поселились в Кахети, но и в Кахети земля помещичья. Хорошая, правда, земля, щедрая, но чужая... Эх, Закро, наша крестьянская доля везде одинакова.
Член учредительного собрания надел очки.
— От большевиков можно ждать чего угодно. Сейчас в мире немало таких, что боятся большевистской России. Но нас Россия не запугает. Слышите, товарищи?! Нет, не запугает! Мы решили объявить всеобщую мобилизацию. Как говорили наши предки, каждый, кто носит шапку, должен пойти в ополчение. Грузия — страна Вахтанга Горгасала, Давида Строителя, царицы Тамар, Георгия Блистательного, Цотне Дадиани, Ираклия Второго. Вспомните, как бывало в нашей истории,— на одного грузина, случалось, нападало сто врагов, и все же грузины побеждали. Победим и мы. Народ не меняется, его дух, его сила, его любовь к родине непреходящи. Слышите, товарищи?!
Евгения Жваниа слушали со вниманием.
— Как вам известно, крепость рушится изнутри. Внутренний враг иной раз страшнее внешнего. Этот внутренний враг наш — грузинские большевики. Страшной ошибкой нашей партии была легализация партии большевиков.— Жваниа остановился, вынул платок из кармана брюк и отер со лба пот. За окнами послышалась песня аробщика. Горькая и тоскливая песня. Жваниа прислушался, вздохнул и сказал:— Эту песню народ наш пел во времена турецкого владычества, пел во времена российского владычества, но больше никогда иноземцы не будут господствовать над нами.
— Не будут! — вскинув голову, сказал Калистрат Кварцхава.
— По всей Грузии началась мобилизация. Как я уже говорил вам, всеобщая мобилизация. Слышите, товарищи? Вместе со мной приехал начальник уездного военного ведомства Варлам Хурциа. Вы должны оказать ему всемерную поддержку. Боюсь, что здесь это будет нелегким делом. А почему? Потому, что вы, капитан Глонти, так подорвали авторитет нашей национальной гвардии, что теперь его нелегко будет восстановить. Слух о вашем нападении на школу большевики разнесли по всей губернии. Вы стреляли из пушки в народ, капитан... И это в то время, как к границам нашей родины подступил враг.
— Штаб прислал меня сюда не для того, чтобы гладить по голове большевиков! — вскочил было капитан, но тут же сел: ему не хотелось оправдываться. Да и не обязан он оправдываться перед каждым штатским, даже если этот штатский — член учредительного собрания.
— Прекрасно! Может, вы скажете, капитан, что вас послали сюда жечь школьные парты? Послали целиться из револьвера в учителя? Сядьте, — велел Жваниа капитану, хотя тот уже сидел. Слово «сядьте» срывалось у Жваниа, когда он с кем-либо спорил.
— Мы стреляли лишь для острастки.
— Сядьте!— снова вырвалось у Жваниа.— Кого вы пугали? Подумайте, кого? Свой народ.
— Не народ, а большевиков.
— Большевики не такие трусы, чтобы испугаться выстрела в воздух! Сядьте! Завтра вы явитесь к учителю, капитан Глонти, и вы, Кириа. И вы извинитесь.— Жваниа сел, расстегнул пуговицу пиджака.— Да, да, извинитесь перед учителем... И так извинитесь, чтобы об этом узнала вся деревня. Кроме того, до рассвета вы расставите парты в классах. Разбитые почините, а за сожженные уплатите школе.— Жваниа внимательно оглядел членов местной общины.— А вас я прошу передать народу о том, что тут говорилось.— Жваниа снял очки.— Простите, но я крайне устал, не спал три ночи. Надеюсь, что вам все ясно и вопросов не будет. До свиданья, товарищи, желаю вам успехов в деятельности на благо родины.
Шумно отворилась дверь, и, не спросив разрешения, в кабинет вбежал Сиордиа.
— Ваш... бла... господин капитан, срочный пакет из штаба,— выпалил взводный и, передав капитану запечатанный пакет, скрылся за дверью.
Глонти распечатал пакет. Все уставились на него.
Капитан нарочно читал медленно и про себя — пусть лопнут от любопытства эти штатские. Затем многозначительно кашлянул и, делая вид, что колеблется, все же встал и передал полученную бумагу члену учредительного собрания.
Теперь собравшиеся уставились на Евгения Жваниа, но и он не познакомил их с содержанием письма, а вернул его Глонти.
— Действуйте!— сказал Жваниа и, сняв очки, которые надел, чтобы прочесть бумагу, нервно завертел их в руках.
Капитан Глонти щелкнул каблуками и быстрым шагом вышел из кабинета.
— Будьте здоровы, товарищи,— сказал собравшимся Евгений Жваниа.— Вы все свободны.
Но никто не спешил уйти. Всех интересовало, что было написано в полученной из штаба бумаге. Выражение лица Евгения Жваниа и торопливый уход капитана говорили о том, что Татачиа Сиордиа принес недобрую весть. Было непонятно, почему это Евгений Жваниа не объяснил, в чем дело.
Первым из-за стола встал председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа, давая этим самым понять и другим, что пора расходиться. Поодиночке, молча разошлись члены правления местной общины.
Спустившись по лестнице во двор, все сразу оживленно заговорили.
— Скрывают от нас... Наверное, в бумаге какая-нибудь тайна.
— Может быть, война началась.
— Я тоже так думаю, что война... Пакет пришел на имя капитана.
— Значит, это не просто тайна, а военная тайна.
— Да, может быть, и военная... Все может быть.
Калистрат Кварцхава вел под руку почтмейстера.
— Слушай, почему у вас, социал-демократов, все покрыто тайной? — сказал Еквтиме фельдшеру.
— Ложь! Клевета! — воскликнул Калистрат и поднял над головой трость.
— Нам, национал-демократам, нечего скрывать,— спокойно продолжал Еквтиме.— А ну, опусти свою палку.
— Еквтиме! — гневно прошептал фельдшер и не опустил, конечно, палку.
— Калистрат! — прошептал с угрозой Еквтиме и отер платком лицо.
На этом их взаимные угрозы прекратились. Оба устали, и обоим не хотелось спорить. Фельдшер и почтмейстер вышли на дорогу. Под ногами хлюпала грязь и вода. Еквтиме и Калистрат жили в другом конца деревни, так что им нужно было пройти чуть ли не всю длинную сельскую улицу.
Деревню объезжал конный патруль.
— Это что за новость такая? — удивился Еквтиме.
— Похоже на военную тревогу,— сказал Калистрат.
— Эй, кто идет? Стой!— Патрульные преградили друзьям путь.
— Это мы — врач и завпочтой,— сказал Калистрат.
— Пропустите их!— послышался из темноты пискливый бабий голос Сиордиа.— Пожалуйста, господа.
Еквтиме и Калистрат прибавили шагу, но одышка скоро сдержала порыв Еквтиме.
— Может, и вправду началась война?— сказал фельдшер.
— Возможно,— сказал Еквтиме. Он уже не отирал пот — пыхтя и вздыхая, он едва тащил по грязи и воде толстые, как бревна, непослушные ноги.
Узкой, чуть приметной лесной тропинкой Варден Букиа спускался по склону горы. Он спешил домой. После первого ранения на Западном фронте старший сын Беглара, Варден, был направлен в Харьковское военное училище, успешно окончил его и в чине прапорщика вернулся на передовые позиции. Февральская революция застала Вардена в Петрограде, и классовое чутье подсказало ему, какой выбрать путь,— в апреле Варден Букиа вступил в партию большевиков. Вскоре его выбрали делегатом на Второй Всероссийский съезд Советов. Декрет о земле обрадовал крестьянского сына.
Тогда же Варден узнал, что проект Декрета о земле был составлен Лениным. В текст Декрета о земле был включен «Крестьянский наказ о земле», принятый Первым Всероссийским съездом крестьян. Крестьянские требования были сформулированы решительно и бескомпромиссно: безвозмездно отбирать у помещиков землю вместе с движимым и недвижимым имуществом. Безвозмездно и на веки вечные.
Теперь, по поручению Ленина, большевистский комиссар Варден Букиа возвращался домой. Он вез грузинским крестьянам ленинский Декрет о земле. От Пойлинского пограничного — между Грузией и Азербайджаном — моста то пешком, то верхом на лошади, то на попутной арбе, а немного даже и поездом пробирался Варден сюда, в родные места. В пути было всякое — и голодно и холодно, но какое это имело значение? Главное было дело, а забот и дел у Вардена было много. В Шулавери Варден встретился с представителями Революционного комитета Грузии, в Тбилиси — с полномочным представителем Советской России Шейманом, который только что сменил Кирова.
Начиная с границы с Азербайджаном Варден повсюду в деревнях Грузии встречался с членами большевистских городских и уездных комитетов. Ничего не приукрашивая, ничего не приуменьшая, рассказывал Варден товарищам о встрече демобилизованных из Красной Армии коммунистов- грузин с Владимиром Ильичем Лениным, о ленинском
поручении разъяснить грузинским крестьянам Декрет Советского правительства о земле.
Долго Варден Букиа нигде не задерживался. Короткая встреча, недолгая беседа — и без отдыха дальше. Букиа спешил — время не ждало, время торопило его.
В лесу было темно. Внизу, в долине, среди спокойной черной земли тускло серебрилась река. На востоке медленно светлело небо. На деревьях захлопали крыльями проснувшиеся птицы, с реки повеяло прохладой. И вдруг Вардену открылась освещенная еще совсем неярким утренним светом родная деревня. Он знал в ней все дома, все проулки и закоулки, знал, где находится аптека и почта, школа и церковь, кузница и мастерская сапожника, где духан и мельница, где живут Коршиа, Филиппа, Эсванджиа, Каличава, Кордзахиа, Начкебиа, Кварцхава, Эсебуа. По этим переулкам бегал Варден босой, по этим переулкам ходил он в школу, шел в поле на повседневную крестьянскую работу и усталый возвращался с поля домой. Здесь все было его родное, близкое: дома, плетни, виноградники и озорной, внезапно набегающий с моря дождик...
Деревня была большая, но отсюда, с горного склона, Варден видел ее всю — целиком. Тысячи,— так, конечно, только говорится — тысячи,— а кто сочтет, сколько раз в действительности поднимался Варден в детстве в лес за хворостом, потом уже в юности за дровами, тысячи раз собирал он здесь грибы, буковые орешки, сотни раз играл в разбойники с соседскими мальчишками и много раз приводил сюда девушку, которую любил со школьной скамьи.
Тут они бегали, играли в прятки, скрываясь друг от друга за деревьями, искали, находили, валялись в густой траве на поляне и готовы были отдать весь мир за одно прикосновение, за один поцелуй, хотя и не осмеливались на него, любя друг друга застенчивой, целомудренной любовью.
Свет понемногу одолевал тьму, и лес уже засверкал многими своими красками — неподвижный, но живой лес. Лес дышал, и это дыхание окутывало Вардена хорошо знакомым теплом, придавая ему бодрость. Он ощутил это теплое дыхание родного леса и родной земли всем телом, всем сердцем, всем существом своим.
Все чаще хлопают крыльями птицы на деревьях и кустах, все громче их щебет и клохтанье... Как знакомы Вардену голоса обитателей леса — нигде, наверное, во всем мире не щебечут так весело и не перекликаются так оживленно по утрам птицы.
Варден быстро шел под гору, скользя по мокрому мху. Бывало, не раз падал он здесь на мягкую, влажную землю, на ковер из полусгнивших листьев и мха и не чувствовал боли. Он хотел бы еще раз испытать это, но уже был немолод, и не было с ним той девчонки, той милой, любимой девчонки.
Эка, где ты, Эка? Может, ты вышла замуж, Эка? Может, уже и не живешь в нашей деревне? И наверное, у тебя уже семья, дети? А ты счастлива, Эка, довольна? Ну, скажи,— счастлива? И помнишь ли ты Вардена и этот лес, этот дубняк и эту мягкую, теплую землю? Вдруг всей душой захотелось Вардену, чтобы вернулась юность. Та незабываемая пора, то счастливое время, та любовь. Варден печально улыбнулся. Юность! Юность он оставил здесь, в этом лесу, у подножия этих дубов, на этой мягкой теплой земле, и она, увы, не встретила его, вернувшегося из дальних и нелегких странствий. Кончается юность, уходит не оглядываясь, а любовь остается, меняется, но остается. Он чувствовал, что любовь к Эке с ним, что он не растерял ее. Как хочется ему увидеть Эку, как хочется хоть издали взглянуть на нее. Варден шагал все быстрее и быстрее, но мысли обгоняли его.
Он рассчитывал войти в деревню еще до рассвета, но не успел. Варден знал, что с того дня, как он ступил на грузинскую землю, за ним следят.
Варден прошел еще немного и тут увидел поле — угольного цвета вспаханное поле и над ним прозрачную утреннюю дымку. И Вардену хотелось посмотреть на это поле поближе, насладиться запахом свежевспаханной земли, потрогать ее руками. И, всегда такой осторожный, Варден вышел из лесу и направился к полю.
«Рано нынче начали пахать,— подумал он,— хотя почему рано? Февраль наступил, деревья наполнились соками, значит, и пахать можно». Он и сам много раз пахал эту землю. Сначала он ходил в помощниках у отца, погоняя буйволов, и, когда отец разрешал, сам брался за рукоятки плуга.
Варден вспомнил один из таких дней, когда он, мальчишка, принес отцу обед й Беглар вдруг позволил ему пройти за плугом от межи до межи... Какое ни с чем не сравнимое счастье испытал тогда Варден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22