— Этого русского парня похоронит вся община,— сказал Шалва.— Вся община оплачет его,— повторил учитель слова Зосиме и, подойдя к телу Орлова, стал у него в головах. Этого никто не ожидал. Беглар Букиа переглянулся с Шамше Акбардиа. Шамше отделился от толпы и стал рядом с учителем.
Глонти растерянно огляделся.
Учитель склонился над телом убитого, и то же самое сделали Шамше, Зосиме и Варден. Они медленно подняли еще теплого, будто спящего Юрия. Варден и Зосиме стояли впереди, напротив капитана Глонти и пришедших с ним представителей меньшевистской власти.
— С дороги! — велел Варден Букиа, и капитан Глонти отошел в сторону.
Варден, Зосиме, Шалва и Шамше понесли тело Орлова со двора общинного правления, за ними пошел Беглар и пошел Джвебе, а за ними — плачущие женщины, посерьезневшие дети и хмурые крестьяне. Подумав немного, пошли за телом товарища Закро Броладзе, Ричард Болдуин, Джамбулат Бестаев и немой гвардеец. У конюшни общинного правления остались только Вахтанг Глонти, Миха Кириа и Калистрат Кварцхава.
В кабинете Миха Кириа по обе стороны стола сидели друг против друга Евгений Жваниа и Вахтанг Глонти. Сам же председатель правления общины Миха стоял на своем излюбленном месте у окна, курил и пускал вверх маленькие и красивые колечки дыма. Как всегда спокойный и беззаботный, он не вмешивался в разговор члена учредительного собрания и капитана.
Евгений Жваниа нервно вертел в руках очки, ему трудно было на этот раз сдержать волнение, ему хотелось кричать во
весь голос, но разве криком поможешь? На столе в беспорядке валялись газеты с огромными, на всю страницу, заголовками: «Обращение ко всем общинам!», «Провинция в деле самозащиты!», «Мы готовы защищать родину!»
— Все тут, в этой деревне, складывалось против нас,— сказал Евгений Жваниа.— Сначала эта стычка с крестьянами на помещичьей земле, затем осквернение школы, затем арест Вардена Букиа, теперь убийство гвардейца... Плохо, капитан, ужасно плохо!
— Плохо,— согласился Глонти,— но разве только у нас тут плохо?
— Повсюду плохо, но у нас хуже. У нас хуже, чем везде, капитан. Наказать этого Сиордиа. Непременно,— потребовал Жваниа.— Это хоть немного успокоит крестьян.
— Наказать можно... но на каком основании?
— А это уж ваше дело,— холодно отрезал Жваниа.
— Гвардеец Джвебе Букиа напал на часового с намерением освободить арестованных, и взводный Сиордиа выполнил свой долг.
— Знаю, но этот Сиордиа похож на дьявола.
— С большевиками должны бороться дьяволы...
— Поздно,— махнув рукой, сказал Жваниа и тут же пожалел, что с языка его сорвалось такое слово. Жваниа надел очки и через мгновение снял их. Нервничая, он то и дело повторял это странное для посторонних движение.— Вы хорошо сделали, капитан, что не запретили семье Букиа похоронить Орлова.
— Не семье Букиа, а общине.
— Ну, пусть общине. Сейчас мы перед всеми должны курить фимиам. Даже перед самими большевиками.
— Ну, это уж слишком! — У капитана свело челюсть и бровь прыгнула под папаху.
— Когда медведь одолевает тебя, зови его батькой.
— Да, нас уже одолели.
— Не хочется так думать, капитан, ох как не хочется! — Жваниа кивнул на газету.— Вот читайте: «Мы готовы защищать родину!»
— Одна надежда, что наша армия будет бороться с захватчиками до последней капли крови, — сказал капитан, хотя не очень был уверен и в этом.
— Какая армия?! — Жваниа надел очки и уставился на капитана.— Армия — это народ! Раньше народ боролся с врагом, капитан. А разве народ сейчас так думает, разве он думает, что Красная Армия идет как враг? Нет, народ убежден, что красноармейцы идут сюда как братья, как товарищи...
— Эту ошибочную мысль народу внушают большевики,— сказал капитан.
Жваниа хотелось сказать, что мысль эта не так уж ошибочна, что, наоборот... но ничего этого не сказал. Капитану Глонти вовсе не следует знать, о чем думает сейчас член учредительного собрания.
Юрий Орлов лежал посреди комнаты, на покрытой ковром тахте. И лицо у него было удивленное, словно, умирая, он хотел понять, что же это с ним случилось. Вдоль стен сидели женщины в черном, с распущенными волосами, с глазами, вспухшими от слез. Русского парня оплакивали в этом одишском доме, как родного. Неутешно рыдала и горестно причитала Мака. Рука ее лежала на голове Юрия, она гладила его льняные волосы. Пуля, пущенная в Джвебе, оборвала жизнь этого мальчика, он встал между смертью и ее сыном, он спас Джвебе, а сам погиб. С такой болью, с такой скорбью Мака не оплакивала и самого близкого человека.
— Что ты сделал с нами, сынок, что сделал? Что за несчастье свалилось на нашу голову, сынок! Лучше бы меня убила та пуля! Что мы скажем твоим бедным родителям, Юрий! Ой, боже мой, сынок, боже мой!
Плакали Цабу и Инда, плакали все женщины, молодые и старые.
Неподвижно стояли у тела Орлова мужчины, и суровая печаль была на их лицах.
— Что за горе свалилось на наши головы, сынок? Что нам делать, люди? Ой, ой, сынок, ой, ой! — причитала Мака.
И никто не утешал ее, никто не успокаивал. Все жалели Орлова, у всех больно сжимались сердца от горя, и все оплакивали человека, который пожертвовал своей жизнью ради товарища, человека, которого убили на чужбине, которого похоронят в чужой земле, не оплаканного матерью, не оплаканного отцом. Бедные, они и не знают, какая беда стряслась с их сыном.
— Какое горе ждет твою мать, сынок! — причитала Мака.— Что скажут твоему отцу? Горе нам, сынок, горе! Лучше бы Маку убили вместо тебя. А что делать моему Джвебе, Юрий? Нет на свете человека несчастнее моего Джвебе, Юрий. В могилу уйдет с ним его несчастье, Юрий.
Двор был заполнен людьми.
Варден сразу же в день убийства посоветовал уездному
комитету собрать на похороны Орлова как можно больше людей. И большевики подняли весь уезд: шли и шли из ближних и дальних деревень, шли крестьяне, ремесленники, интеллигенты, небогатые дворяне и мелкие чиновники. Шли поодиночке и группами, по десять — двадцать человек вместе,— женщины впереди, мужчины чуть поодаль.
За полверсты от дома Беглара женщины распускали волосы и начинали причитать, а мужчины снимали шапки и башлыки — таков был древний одишский обычай.
Пришедших встречали во дворе специально выделенные для этого люди.
Они пропускали женщин вперед, а мужчин останавливали, брали у них из рук шапки и башлык, а у кого было оружие, то и оружие, и складывали все это на столе.
Мужчины шли по двору и поднимались по лестнице молча, а женщины восклицали:
— Ой, русский парень!
— Ой, горе нам, сынок!
— Что за несчастье постигло тебя, Беглар!
— Ой, Беглар, ой, Беглар!
Беглар не помнил даже, когда он последний раз плакал — должно быть, в младенчестве, а позднее — никогда. Но сейчас глаза ему застилали слезы. Он стоял на верхней ступеньке лестницы, прижавшись спиной к столбу балкона, и одна только мысль была у него сейчас в голове: «Он погиб за моего сына».
Ему сочувствовали, ему выражали соболезнование, но Беглар ничего не слышал, ничего не воспринимал: ни причитаний, ни стенаний, ни гула собравшегося во дворе народа, ни слов, которые ему говорили все входящие в дом. «Он умер за моего сына»,— думал Беглар. И об этом было страшно думать.
Несмело вошла во двор группа гвардейцев. Впереди шел Закро Броладзе. Гвардейцам нелегко было решиться на такой шаг. Здесь, во дворе, собрались те, кого они сгоняли с поля Чичуа. С поднятой головой мимо этих людей не пройдешь.
Соблюдая обычай, гвардейцы сняли оружие и шашки, сложили их на столе и направились к дому.
Люди смотрели на гвардейцев по-разному: одни сочувствовали, все-таки эти гвардейцы потеряли друга, другие — с неприязнью.
У лестницы были шаткие ступеньки, и гвардейцы поднимались в дом по одному. Молча прошли они мимо Беглара. Они знали, конечно, что это отец Джвебе, и помнили, что
этот человек стоял тогда перед ними на заречном поле, что это он распределял помещичью землю, что он отец того комиссара-большевика, которого они изловили. И потому гвардейцы молча прошли мимо Беглара, стараясь не встречаться с ним взглядом. Но Беглар и не видел сейчас их. «Этот русский мальчик спас моего сына,— думал он.— Спас».
У тела Орлова гвардейцы опустились на колени. И вдруг послышался вопль немого гвардейца. Затем, обхватив руками ноги Юрия, немой что-то быстро заговорил по-своему, беззвучно шевеля губами. Когда Юрий был жив, он хорошо понимал этот беззвучный язык своего немого товарища, а сейчас тут его никто не услышит.
Зато клятву Джамбулата Бестаева слышали все.
— Джамбулат заставит рыдать мать твоего убийцы, Юрий! Пусть умру я, если не заставлю!
Джамбулат ударил себя кулаком в грудь и всхлипнул.
Заплакали гвардейцы.
Заголосили за ними женщины, прослезились мужчины, и только у Закро Броладзе и Ричарда Болдуина глаза остались сухими — они лишь крепче стиснули зубы, прощально всматриваясь в лицо погибшего друга.
Джвебе лежал со связанными руками на тахте в комнате матери. Его связали Беглар и Варден, потому что Джвебе пытался покончить жизнь самоубийством. Им с трудом удалось удержать от этого шага обезумевшего от горя парня. Сейчас усталый, сломленный Джвебе лежал, отвернувшись к стене. В другом конце комнаты на низкой скамеечке сидели Варден, Шамше Акбардиа и несколько человек в бурках. Лица у этих людей были прикрыты башлыками. Это были руководители большевистских ячеек разных деревень волости. Привел их сюда секретарь волостного комитета большевистской партий Тариэл Карда.
До революции пятого года Тариэл Карда руководил подпольным марксистским кружком грузчиков Потийского порта. Потом партия послала Тариэла на работу в деревню. Он был небольшого роста, худощавый, с коротко подстриженной бородой. Человек сильной воли, Карда всю свою жизнь посвятил революции.
Несколько дней тому назад Тариэл получил из большевистского центра сообщение, что по личному поручению Ленина из Москвы в Грузию выехала группа демобилизованных из Красной Армии грузин-большевиков. Владимир Ильич
поставил перед ними задачу помочь грузинским коммунистам подготовить восстание трудящихся против меньшевистской власти. В сообщении центра говорилось, что с этой целью комиссар Букиа направляется в свои родные места.
— ...Товарищ Ленин сказал, что в Грузию пришла пора революционных бурь,— продолжал свой рассказ Варден Букиа.
— Да, пришло это .время,— подтвердил Шамше Акбар- диа.
— Владимир Ильич сказал нам: «Пленум Центрального Комитета партии поддержал просьбу Кавбюро и обещал помочь грузинскому народу в деле установления Советской власти. Грузинскому крестьянину нужна земля, и он готов за нее драться...»
— Готов, как никогда,— сказал Тариэл Карда,— ты теперь это сам видишь, Варден.
— Вижу,— кивнул головой Варден.— И вот еще что сказал нам Владимир Ильич... Меньшевики, сказал он, пытаются уверить трудящихся крестьян, что наш Декрет о земле — ничего не значащий клочок бумаги.
— Он как на ладони увидел, что у нас происходит. Ох, и глаз у Ильича,—заметил Карда.— Только наши крестьяне уже не верят меньшевикам. Не только в твоей деревне, Варден, люди отобрали у помещиков землю. Во всей Грузии началось это...
— Ленин, оказывается, знает наше народное стихотворение «Февраль наступил, деревья наполнились соком, птичка-щебетунья заложила гнездо...». Так вот, Владимир Ильич и сказал нам, что грузинские крестьяне скоро заложат фундамент своей новой жизни,— пояснил Варден и продолжал: — Ленин взял со стола небольшую брошюру и вручил ее нам со словами: «Товарищи грузины, в наших руках самая твердая основа — вот этот Декрет Советской власти о земле».
— Ух, как здорово сказал! — воскликнул человек в бурке.
— Передайте грузинскому народу, сказал нам Владимир Ильич, что по этому Декрету крестьяне Советской России уже получили сто пятьдесят миллионов десятин земли.
— Счастливые,— заулыбался все тот же человек в бурке.
— Да помолчи, Элизбар, дай Вардену слово вымолвить,— упрекнул его Шамше Акбардиа.
— Ленин дал нам свой «Ответ на запросы крестьян». «Думаю, что такие же вопросы волнуют и крестьян Грузии,— сказал нам Владимир Ильич.— Прислушивайтесь к ним, товарищи коммунисты, хорошо изучайте их нужды и пожелания... И вот что, товарищи, — это твердое указание ЦК: не применять к крестьянам методов принуждения...»
— Золотые слова!— воскликнул другой человек в бурке, по имени Манча Заркуа.
— Да, грянула революционная буря,— сказал Тариэл Карда.— Так засучим же рукава, друзья... И перво-наперво нам надо сорвать мобилизацию в меньшевистскую армию.
— Ты правильно сказал, Тариэл, наша первая задача на сегодня — сорвать мобилизацию,— согласился Варден.— Похороны Орлова мы должны превратить в демонстрацию. На завтра меньшевики назначили митинг. Жваниа думает, что похороны Орлова состоятся послезавтра. Ну что ж, пусть он так и думает. А мы устроим похороны завтра.
Варден говорил тихо, и не только потому, что на тахте лежал брат, а совещание было тайным. Варден просто устал, очень устал и чувствовал себя не совсем здоровым. Путь из Москвы в родную деревню, а особенно последний отрезок этого пути — от Шулавер — был очень трудным. Временами ему казалось, что он уже не в силах пошевелить рукой и вымолвить слово. К тому же его мучила мысль, что он стал причиной гибели Юрия Орлова. Вместо радости он, Варден, принес родителям несчастье... Знакомые с детства мегрельские причитания, способные растопить и камень, сейчас казались ему особенно ужасными. Варден взял себя в руки. Он кратко и ясно сказал товарищам, что им предстоит сделать.
Варден договорился с Тариэлом о том, что ночью они встретятся в Коратском лесу, в шалаше Гудуйа Эсванджиа. Туда должны были прийти и некоторые члены волостного комитета, и партийцы из местной ячейки. Варден должен был доложить им о поручении, данном ему Лениным, и раздать привезенные с собой экземпляры Декрета о земле и «Ответа на запросы крестьян».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22