Учитель Шалва Кордзахиа еще утром сказал Вардену, что сверток с этими бумагами спрятан у него.
Варден проводил товарищей до дверей, но во двор не вышел. Там бы ему пришлось встретиться и говорить со многими людьми, а для этого у него не было ни сил, ни настроения.
Варден закрыл дверь и оглядел комнату. Ничего тут не изменилось с той поры, как он ушел в солдаты. К стене придвинута тахта, на которой спал сначала он, а потом Джвебе, и теперь, наверное, спит Гванджи.
И так же чернеет сажа на стенах камина, перед которым он просиживал ночи, читая книги, взятые у учителя Шалвы.
И там же, где висела, висит вешалка из рогов косули. Да
и половицы скрипят все так же. Варден остановился у тахты, на которой спал брат. Наверно, это хорошо, что Джбебе так крепко спит и ничего не слышит — ни стенаний женщин, ни шума толпы за окном. Может, сон немного успокоит парня. Спи, брат, спи, покуда спится! «Ох, Джвебе, Джвебе, что ж ты натворил!» — с тоской подумал Варден и снова зашагал по скрипучим половицам. Все было старенькое и бедненькое в этой комнате, но на всем тут была видна заботливая рука матери — таким все было начищенным и вымытым.
Варден тяжело опустился на табурет у окна, отсюда хорошо был виден весь двор. Варден узнал в толпе многих своих знакомых и друзей — одни стояли у плетня, другие сидели на скамье и на корнях под деревом.
О, как все изменилось за эти десять лет — некоторые просто постарели, а иные «вошли в возраст», но все так или иначе не пощадило время.
Варден во всей полноте ощутил, как долго длилась его разлука с родной деревней, с друзьями. А это кто стоит под деревом? Неужели Зосиме Коршиа? Ну да, это он. Зосиме стоял в группе крестьян, ковырял землю своей неразлучной палкой и так сердито говорил о чем-то своим слушателям, что Варден невольно улыбнулся. Зосиме всегда был такой — пылкий и неуравновешенный, неожиданно Смелый и решительный, неожиданно покорный и сдержанный.
«Постарел Зосиме, ох как постарел, — с горечью подумал Варден.— Смотри, как согнули годы Зосиме, усох весь и словно ростом меньше стал». Там, у конюшни, Варден не мог обратить особого внимания на старика — не до этого было, а сейчас вспомнил, что Зосиме, именно он, первым из крестьян подошел к телу Орлова и сказал: «Беглар, этого парня оплачет и похоронит не только твоя семья, но и вся община».
Многое отняли у Зосиме годы, но мужество его не иссякло. Правда, старик иногда чересчур покорно сгибается перед обстоятельствами, но уж если станет он за правое дело, то никакая сила его не сдвинет. Варден вспомнил, как односельчане подшучивали над стариком за его привычку ковырять палкой землю.
«Чего ты ищешь, что потерял в этой проклятой земле, Зосиме?»
«Уж не ищешь ли золото своего отца Джурумиа?»
«Чего ты ковыряешь эту землю, успеешь в нее сойти!»
«Пусть мой враг сойдет в нее раньше меня!» — ничуть не обижаясь на соседей, отшучивался Зосиме. А врагами своими он считал тех, у кого было много земли, кто жил чу
жим трудом. «Ну, что ж, пусть сбудутся твои пожелания, Зосиме. Пусть сгинут наши враги!» — подумал Варден, продолжая разглядывать стоящих под деревом крестьян. А вот того он не помнит, должно быть, он был еще мальчиком, когда Варден уходил в солдаты, а сейчас бородатый мужик. Как узнаешь? А вот стоит Иване Эсебуа. Самый уступчивый крестьянин во всей деревне, самый бессловесный, всегда покорный своей участи. Он такой добряк, Иване. Кажется, он и на муравья ногой не наступит. И сейчас он стоит добрый и покорный и немигающими глазами смотрит на ораторствующего Зосиме. Зосиме, наверно, немало удивляет Иване своим характером — то он склоняется перед насильем, то всеми силами противится ему. «Как все-таки похожи и непохожи люди друг на друга»,— подумал Варден.
Варден не слышал, о чем шел разговор под деревом, а там говорили о том, что его кровно интересовало.
— Пусть запоздавший поторопится. Интересно, чего мы ждем до сих пор? Манны небесной, что ли?
— Кто быстро режет, тот долго жалеет, Зосиме,— возразил старику Иване.— Не всегда дела крестьян будут идти так. Когда-нибудь бог и на нас обратит внимание.
— Бог?! — усмехнулся Зосиме.— Не дождемся мы внимания бога, Иване. Бог в крестьянскую судьбу никогда не вмешивается. А вот человек нам поможет. Есть такой человек, справедливый человек — заступник всех честных людей.
— Человек не бог.
— Что может человек, Зосиме? О каком человеке ты говоришь, Зосиме? Кто он? — послышалось с разных сторон.
Зосиме поглядел на неразлучного Кочойа, а тот незаметно кивнул ему.
— Да назови наконец имя этого человека, Зосиме,— взмолился Иване.
— Ленин зовут этого человека.
— Ленин? — переспросил Иване и, наморщив лоб, попытался вспомнить, где он уже слышал это имя.
Кочойа заметил это и легонько толкнул Зосиме в бок.
— Ленин приблизил во многих краях судный день для грешников и день торжества для праведных. День торжества для таких, как мы.
— А нам от этого не легче,— сказал один из крестьян.
— Да, не легче, — подтвердил другой.— Где-то у кого-то праздник, а у нас сплошное горе.
— Скоро праздник наступит и для нас,— сказал Зосиме.
— Кто это тебе сказал, Зосиме?
— Откуда ты знаешь, Зосиме?
— Ленин сам передал нам это через Вардена Букиа.
— Нам передал?! Через Вардена?!
— Одними добрыми советами дело не сделается.
— У Ленина здесь свои люди,— вмешался в разговор паромщик Бахва.
— Эти люди и приблизят у нас судный день для грешных. Люди Ленина,— сказал Зосиме.— Я ведь говорил, что без крови землю никто не уступит.
— И у нас должна пролиться кровь,— подняв голову, неожиданно для всех сказал Иване Эсебуа.
На выступающих из-под земли толстых, изогнутых корнях платана сидел среди крестьян провизор Эстате Начкебиа. Здесь был и полевой сторож Павле, упрямый и язвительный человек.
— Насчет крови ты правильно говоришь, Нестор,— сказал Павле,— только чья это будет кровь? Вот придет сюда большевистская армия — и мы в своей собственной крови захлебнемся.
— Неправду говоришь, Павле. Большевистская армия идет не воевать с нами, не покорять, а помочь нам,— сказал Начкебиа.
— Кому это нам?
— Нашему народу она идет помогать, Павле!
— Какой народ просил русскую армию о помощи? Грузины просили?
— В Красной Армии не только русские бойцы, Павле. Да и Россия теперь не царская, а ленинская,— сказал провизор.
— А мне все равно, кто придет,- сказал Павле.— Для меня они все чужие. Никто их не просит — приходите, покорите нас. Я, например, не прошу.
Вечер еще не наступил, и блеклые, желто-соломенного цвета лучи солнца еще заливали землю, но в узкой, как вагон, комнате Шалвы Кордзахиа было уже темно. Маленькая жестяная лампа с абажуром освещала только стол. На стеле рядом с портретом Жорданиа стоял теперь портрет Ленина. Лицо Ленина осенял красноватый отсвет от обожженной бумаги самодельного абажура. Ленин был в пальто с каракулевым воротником и кому-то улыбался, прищурив глаза. Этот портрет Шалва извлек из свертка, который нашли в классе его ученики.
За столом сидели Шалва и Варден, и по тому, какими уставшими выглядели оба, можно было догадаться, что сидят они за этим столом и спорят уже давно.
— Я согласен с тобой, Варден,— сказал Шалва.— Человек начинает выбирать свой путь в жизни, свое призвание, свою жизненную цель, едва лишь становится на ноги.
— Но некоторые люди в пути меняют свои взгляды и избирают другую цель,— сказал Варден.
— Меняют. Но меняют в зависимости от того, в каких условиях им приходится жить. Меняют и в зависимости от своего характера.
— Правильно, Шалва, характер имеет немалое значение. И еще бывает так, что человек меняет цель под влиянием родителей, друзей, товарищей, даже врагов... под влиянием чужих бед и удач, под влиянием любви и ненависти, личных успехов и неудач. Выбрать тот или иной путь, примкнуть к той или иной...
— Я сегодня же примкнул бы к большевистской партии,— перебил его Шалва,— если бы большевистская Россия не стремилась захватить Грузию.
— Большевистская Россия протягивает нам руку помощи, дорогой учитель, а вы повторяете чужие слова о каком- то захвате и порабощении. Если бы царь Ираклий Второй избрал другой путь и не заложил основы дружеских связей с Россией, что бы стало с нашей Грузией? Еще бы немного — и нас навсегда проглотили бы персы или османы.
Учитель молчал, разглядывая портрет Ленина, затем повернулся к Вардену:
— Варден, я повторяю, и ты можешь мне верить, что это вполне искренне,— я бы сегодня же вступил в большевистскую партию, если бы большевистская партия Грузии была не секцией большевистской партии России, а непосредственно секцией Коминтерна.
— Я хочу сказать, что без помощи Советской России Грузии трудно будет установить Советскую власть. Сами меньшевики говорят, что «Грузия для Грузии» — пустая мечта.
— Так говорят и думают пустозвоны.
— Не такие уж это пустозвоны,— покачал головой Варден.— Вы, наверное, догадываетесь, почему в Батуми стоят военные корабли Великобритании?
— Помощь Великобритании я предпочитаю помощи великодержавной России.
— Англия пришла не для помощи. Она хочет завладеть Батуми.
— Хорошо. Поверим на минуту, что Великобритания хочет завладеть Батуми. Но ведь Россия отнимает у нас всю Грузию.
Варден посмотрел на портрет Ленина, и у него возникло такое ощущение, будто вождь большевиков слушает их беседу. Внимательно слушает. Улыбается и слушает.
— Вы верите этому человеку, Шалва?
— Верю,— ответил учитель и тоже поглядел на портрет Ленина.
— Вы социал-федералист, но, судя по вашим словам, во многом солидарны с меньшевиками.
— Нет, не во многом,— возразил Шалва.
— Тогда объясните, почему рядом с портретом Ленина у вас на столе стоит портрет Жорданиа?
Шалва ответил не сразу. Подумал, прикрыв ладонью глаза, а затем спросил:
— Этот ленинский портрет принадлежит лично тебе?
— Да, — сказал Варден.
— Судя по тому, как он потерт, ты долго носил его у себя на груди. Так скажи мне, почему? Чем он тебе так дорог?
— Чем дорог? Ленин помог мне выбрать единственную верную дорогу, единственную достойную цель... А вам, видно, Жорданиа указал путь.
— Нет, не Жорданиа.
— Так почему же у вас его портрет?
— Я уважаю Жорданиа как общественного деятеля... как главу нашего грузинского государства.
— Но ведь у вас с ним разные пути. И цели разные.
— Да, разные. Я уже сказал, что давным-давно сам, да, сам выбрал свой путь.
— Вы мой учитель,— сказал Варден.— Простите, что я так с вами говорю... ну, не совсем почтительно, что ли. Я понимаю, что ученик не должен учить учителя.
— Нет, почему же! Это замечательно, когда ученик перерос учителя. Я не стыжусь учиться у тебя, у человека, которого прислал Ленин.
— Ну что ж, спасибо. Вот вы до моего прихода читали декрет Ленина... Я вижу, он лежит перед вами на столе... Вы поставили рядом портреты Ленина и Жорданиа, должно быть, сравнивая их пути.
— Допустим, что так было и в самом деле. Ну и что же?
— Так к какому же выводу вы пришли? Я спрашиваю вас, своего учителя... Все эти годы я помнил вас... Каждый ваш выговор, каждое поощрение... каждое слово... Я хочу до конца своей жизни уважать и любить вас. Вы были моим первым учителем. Второй — он,— Варден взглядом показал на портрет Ленина*.
Учитель долго молчал, не глядя на Вардена. Руки его лежали на раскрытом Декрете о земле — худые бледные руки, которые в минуты волнения не подчинялись ему. Потом он повернулся к Вардену и тихо проговорил:
— Ты спрашиваешь, к какому я пришел выводу?
Варден кивнул головой.
— Ну, что ж, скажу: земля принадлежит тому, чьим потом она полита.
— Прекрасный ответ, учитель! Но народная гвардия Жорданиа согнала с земли тех, чьим потом она полита.
Учитель вздохнул.
— Вы стояли на этой земле вместе с ними, вместе с народом, а мой брат, гвардеец Джвебе, прогонял с земли мать, отца, соседей, родственников.. Вы стояли, учитель, и смотрели...
Учитель опустил голову.
— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита. Вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если Грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?
— Да, так...
— В этом случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.
— Но я же сказал, что уважаю Жорданиа как общественного деятеля и главу грузинского государства.
— А Ленин?
— Перед Лениным, который издал этот Декрет, я преклоняюсь, но остаюсь противником всякого насилия.
— Без боя рабочим и крестьянам власти никто не уступит,— сказал Варден.— Простите, что я излагаю вам такие азбучные истины.
— Грузинские рабочие и крестьяне сами должны взять власть, а не ждать, пока русская армия даст ее им...
— Наши рабочие и крестьяне нуждаются сейчас в помощи своих русских братьев.
— В помощи?! Согласен, она в какой-то мере нужна. Но
почему обязательно вооруженная? Разве этот Декрет не поможет нашим крестьянам? Я уверен, что поможет.
Варден улыбнулся, и учителю показалось, что это улыбается сейчас тот самый мальчуган, который сидел в его классе на первой парте справа, на той самой, на которой потом сидел Джвебе, а теперь — Гванджи.
— Поможет, учитель. И не только рабочим и крестьянам поможет,— сказал Варден.
— И мне и другим,— сказал учитель.— Но мы своими силами сумеем позаботиться о своей родине. Грузия достаточно натерпелась от «милостивой помощи» самодержавия.
— Сейчас к нам идет совсем другая Россия, Россия Ленина.— Варден поглядел на часы.— Простите, я должен идти. Тариэл Карда ждет меня в Коратском лесу, там у нас собрание. Я должен ознакомить членов нашей организации с Декретом и «Ответом на запросы крестьян».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22