А другие лежали в нетопленых своих лазейках и исступленно глядели в мёрзлый потолок.
– 40 – Я шел по траншее, что обыкновенно делал перед рассветом. Нужно было пройти, посмотреть, переброситься [несколькими] словами с солдатами, и по первому взгляду, по их неторопливому говору определить, как дела в роте, все ли на месте и ничего не случилось. Ночью я проверял оба взвода раза два, ложился спать и вставал перед рассветом. Рассвет самое тревожное и [ответственное] неприятное время. Перед рассветом на войне делаются все самые пакостные дела. Траншея это извилистая, глубиной по пояс, а иногда и чуть глубже узкая канава. У траншеи в отличии от сточной канавы бока крутые и обрывистые и выброс земли с одной стороны. Траншея послевоенных времён, если где на неё наткнёшь [где-либо в лесу], совсем не похожа на ту, чем она была во время войны. Пехотная траншея скорей похожа на яму, которую роют под водопровод, бока наклонные и крутые [готовые любую минуту обвалиться]. Идешь по ней и цепляешь боками, скребешь мерзлую землю то одним, то другим плечом. Под ногами где ровно, где снегу по колено, за ночь наметет – через сугроб не пролезешь. [Глубокие следы остаются, когда утром первым идёшь.] Солдаты одного отделения скребут и чистят свой участок траншеи, от другом отделении %%% даже снег выкинуть лень. Пролез по глубокому снегу и думаю, может это ничейный участок траншеи. Вышел на очищенный от снега поворотов вижу солдат стоит на посту.
– Ну, как дела? – спрашиваю его,
– Немец не шуршит?
– Нет товарищ лейтенант, все тихо!
– Почему не расчистили за поворотом траншею? Неужель трудно снег убрать?
– Это участок соседнего отделения. Вот мой, где вы стоите чистый.
– У нас в деревне, товарищ лейтенант, сосед мой пьяница был, лодырь и бездельник. Тоже вот так к калитке не пролезешь.
– Вот посмотрите, рядом свою берлогу отрыл их Черешков. Печки внутри нет, ноги торчат наружу, идешь иногда, переступать приходится через них.
– Стыд и срамота! Я обратил внимание, что солдат, с которым я говорил, стоял на подстилке из лапника. Снег по бокам траншей был обметён, и проход от снега был очищен. Здесь на передовой были разные люди, они по разному о себе заботились, по разному в относились к службе. Здесь на передовой солдаты постигли все прелести и горести окопной жизни. Одни и здесь в окопах боролись за свою жизнь, а другие к ней были %%% безразличны.
– 41 – У меня сейчас будет смена. Зайдите к нам в каморку [домушку], товарищ лейтенант. Посмотрите как мы живем. Посидите, покурите, погрейтесь. Мы всю ночь топили. У нас там сухо и тепло. Солдат помолчал, а потом добавил;
– Я вас табачком самосадом угощу. Вы такого ещё не пробовали.
– Ну что ж! – ответил я, – Иди буди своего напарника!
– Так и быть, зайду к тебе! Солдату нельзя [в просьбе] отказать, когда он доверительно приглашает. Нужно пойти, посидеть, покурить, [видно душа его этого] может сказать что хочет. В подбрустверном укрытии у солдата было уютно и тепло. Земля на стенах просохла, ни сырости, ни плесни. Я сел на ворох лапника покрытый сверху куском палаточной ткани, вход наружу солдат старательно завесил. Внутри загорелся огарок свечи, в боковой печурке ещё тлели красные угли.
– Это я для вас зажёг! Мы сами без него управляемся. Только в особых случаях зажигаем, – и показал на огарок свечи. Солдат протянул мне кисет, и я закурил [самосада]. Табак был действительно хорош. Я сидел, молчал и курил. Солдат с разговором не касался. Он понимал [и видел], что я о чем-то задумался и не хотел пустыми словами сбивать меня с мысли. А я сидел, курил и думал о двух предметах: 0 солдатской жизни и о солдатской еде. Кормили нас в дивизии исключительно "хлебосольно"! [как принято в таких случая говорить официально!] Мучная подсоленная водица и мерзлый как камень черный хлеб, его когда рубишь, не берет даже саперная лопата, не будешь же его пилить двуручной пилой, – поломаешь все зубья! Суточная солдатская норма в траншею не доходила. Она как дым, как утренний туман таяла и исчезала на КП и в тылах полка. А полковые, нужно отдать им должное, знали толк в еде! Одни здесь брали открыто, и ели, сколько принимала их душа. Им никто не перечил. %%% Другие помельче не лезли на глаза, они брали скромно, но ели сытно и жевали старательно. Но были и другие, почти рядовые, которые продукты получали со складов, отчитывались за них, варили их и ими комбинировали. Они в обиде на жизнь и на харчи также не были. " Горячая пища солдату, нужна!" – утверждали они и доливали в солдатский котел [вместо продуктов подсоленной] побольше воды. "Пусть солдаты просят добавки! Начальство велело!" А то по дороге, мобыть, расплескаете! У нас в этом отказу нету!
– 42 -
– Что-то она у тебя сегодня жидковата! – нерешительно скажет старшина.
– Не важно, что она с жижей! Это на [мясном] бульоне! Важно, что она горячая и её много!
– Где ж много?
– В котле много!
– А тебе как положено полсотни черпаков на роту, получай и отходи! Мысли бегут быстро, это когда рассказываешь кажется, что долго! С того самого дня, когда мы вошли в состав стрелкового полка, солдаты сразу почувствовали голод. Не раз вспомнишь свой московский 297-ой батальон. Вот где кормили досыта! Мы о еде там и не думали! Солдаты ходили хмурыми, ворчали при раздаче пищи, но полковому начальству на это было наплевать. [при случае ничего не говорили] А что говорить? Ничего не изменишь! У солдат была теперь одна дорога к правде, через собственную смерть и через войну! Тоска о еде точила солдатскую душу. С командира роты тоже не спросишь. Солдаты видели, что на меня постоянно рычали. И уж, если ротный ничего не может сделать, что соваться в это дело солдатам. Любой разговор по телефону со мной начинался [с раздражения, с недовольства] с матерщины и с крика. Орали в глаза, когда вызывали к себе. %%%%варивал по поводу всего, не выбирая выражений. Солдаты знали и видели, как меня %%%%% ехидно высмеивали и старались поддеть. При малейшем с моей стороны возражении, мне тут же грозили. К чему все это делалось, я тогда не понимал [не готовилось чего?]. Я об этом [несколько раз спрашивал] как-то раз спросил комбата, но он упорно молчал.
– Мне тоже каждый день делают втыки! У них наверно стиль такой! – %%%% От сытых и довольных своей жизнью полковых начальников и до вшивых и мордастых тыловиков, все кормились за счет солдат окопников, да ещё покрикивали и делали недовольный вид [выражение лица]. Там в глубоком тылу народ призывали, что нужно отдать все для фронта. А здесь, на фронте, полковые %%%%%% считали защитниками Родины только себя.
– Зачем набивать желудки солдатам?
– Ранит в живот, сразу заражение крови пойдет [от присутствия пищи].
– Траншею загадят так, подлецы, что потом не продохнуть! Солдату нужно иметь промытые мозги и пустой желудок [кишечник]! Русского солдата сколько не корми, он все на начальство волком смотрит!
Меня как – то вызвали в штаб полка. Ожидая приёма, когда освободится начальство, а нас при этом обычно держали на ветру, я наткнулся на подвыпившего капитана. Не знаю, кем он был при штабе, но он посадил меня рядом с собой на бревно, дал папироску и сказал мне:
– Вот послушай! Одни жили-были, живут и ночуют в избах, и считают себя фронтовиками.
– 43 -
– А вас посадили в сугробы и на вас нет смысла переводить сало и прочие съестные запасы. Другое дело основной состав полка.
– Ну лейтенант давай разберемся!
– Кто по-твоему держит фронт? А кто просто так торчит там в окопах?
– Кто в постоянных заботах? А кто все делает из-под палки?
– Да, да! Кто отвечает за фронт?
– Линию Фронта держим мы полковые. И нашими заботами вы сидите спокойно на передке в своей траншее.
– Не было бы нас, вы давно бы все разбежались! Верно я говорю?
– Что верно, то верно! – [поддакнул] сказал я ему, думая что ещё он скажет.
– Без полковников армии не существует!
– В полку фронтовики – это отец наш родной, его заместители и штабные как я. В полку мы не одни. Тут снабженцы и кладовщики, начфины, евреи парикмахеры, медики, повара, и сотня повозочных. При штабе портные, сапожники и шорники, саперы, телефонисты и санитарочки в санроте, сам понимаешь! Все они фронтовики и защитники Родины. Это основной и постоянный состав полка, а вы, как это вам сказать, временные людишки, переменный состав, всего на две, на три недели.
– Вас считай… Сегодня вы были, а завтра вас нет!
– А кто останется? Кто будет стоять против немцев?
– Ты знаешь, сколько вашего брата желторотых лейтенантов за это время успело отправиться на тот свет?
– Нас в полку сейчас больше, чем вас там сидящих в траншее.
– Мы штабные живучие, тем мы и сильны!
– Нас совершенно не интересует, какие у вас там потери. Чем больше, тем лучше, это значит, что полк воевал и мы поработали!
– Что я?
– Я уже лишнего говорю!
– Иди, тебя зовут!
– Нет, это не тебя! Сиди и слушай дальше!
– Чего там скрывать! Кроме меня тебе никто не откроет глаза на то, что здесь происходит.
– Ты мне с первого раза приглянулся. Сразу видать, когда у человека открытое лицо.
– Вот слушай! Застелят вашими костьми нашу матушку землю и ни один человек после войны не узнает ни ваших фамилий, ни ваших могил.
– Видишь разница в чём? А мы будем живые и наши фамилии будут фигурировать в отчетах и наградных листах.
– Скажи лейтенант, за что ты воюешь? Только без трепотни! А то кого ни спрошу в полку, все патриотическими фразами прикрываются.
– 44 -
– Ладно, они тыловики, боятся место потерять. А ты ведь из траншеи.
– Я воюю за [лучшую] сытую жизнь. В молодости я жил в голоде и недостатке. Нас у матери было трое. Хочу, чтоб после войны жилось лучше и сытней.
– И ты думаешь дожить до конца войны?
– Думаю! Мы в училище с ребятами дали друг другу обещание до Берлина дойти.
– И ты веришь этому?
– Ну, а как же, конечно!
– Ну знаешь, ты всех перехлестнул!
– Иди! Вот теперь тебя зовут.
Хорошо, что немцы застряли в снегу, – думал я, шагая обратно в роту. Машины и танки у них увязли в сугробах. Мальчишки, перебежавшие фронт, рассказывали, немецкая техника встала намертво. Они её даже из снега не вытаскивают. Немецкая солдатня одета в летнюю форму. Вдарил мороз и немецкая пехота разбежалась по деревням и [посёлкам] избам. На улице мороз, а они на постах стоят в пилотках. Винтовки голыми руками не возьмешь, прилипают к рукам и отдираются вместе с кожей. У наших, считай, с осени заржавели стволы. А немцы вообще не стреляют. Наши стали ходить в открытую. Да что там в открытую! Считай, идут нахально, не пригибаясь, прямо напрополую! 7-го ноября праздник. К празднику нам выдали по сто граммов водки и по полбуханки не мороженого хлеба. Это целое событие, мы отметили его от души. После праздника водку давать перестали, и наша жизнь пошла по старой колее. 13-го ноября меня вызвали в штаб полка по срочному делу. Там мне сказали, что я вместе с комбатом и командиром четвертой роты Татариновым пойду в дивизию. Я был удивлён. Спросил комбата, а он как обычно промолчал. Татаринов всю дорогу почему-то вздыхал и охал, Мы шли не одни. С нами вместе в дивизию топали два солдата с автоматами и лейтенант командир комендантского взвода, как он сказал. Солдаты пыхтели, обливались потом от быстрой ходьбы и вскоре отстали. А дорога не близкая, считай километров пятнадцать, и снегу по колено, идти не легко. А мы хоть и голодные, но привыкшие к ходьбе и быстрые %%%%%%%
– Подождите я солдат подгоню! – сказал нам лейтенант из комендантского взвода и остановился на дороге.
– У меня нет времени ожидать вас здесь! – закричал он солдатам.
– 45 -
– Давай шевели ногами! Солдаты молчком нагнали нас и мы снова пошли по снежной дороге. В дивизии нас встретили с улыбкой. Но ни одного знакомого лица. Лейтенант передал нас какому-то капитану, забрал солдат и пустился в обратный путь.
– Что это? – мелькнуло у меня в голове.
– Конвой или охрана?
– Доставали нас, сдали и повернули домой! Перед дверью в избу, капитан вышедший нам на встречу, вежливо попросил личное оружие – пистолеты сдать ему.
– Что это, – подумал я.
– Для чего всё, – это опросил я его, удивлённый.
– У нас порядок такой, дорогой мой лейтенант! Давайте пожалуйста ваш револьвертик! Я расстегнул кобур, достал свой наган и положил его на ладонь капитану. Комбат и Татаринов сделали то же самое. После этого нас пропустили в избу. Двое часовых в новых овчинных полушубках на перевес с автоматами охраняли крыльцо и дверь. Мне велели присесть в передней, а комбата и Татаринова провели дальше. 0 чём с ними говорили, мне было неизвестно. Я хотел было закурить, но меня тут же одернули.
– У нас здесь не курят!
– Что за учреждение? И почему здесь нельзя курить?
– Здесь военный трибунал, а не учреждение! И вам, пока вы здесь сидите, курить не полагается!
– Как! – вылетело у меня от неожиданности" Дверь во внутреннее помещение открылась, и меня пригласили войти. Я, ничего не думая, спокойно сажусь на заднюю лавку у стены. Капитан подходит ко мне и обходительно просит пересесть на переднюю лавку.
– А мне сюда зачем? – спрашиваю я. Мне сзади смотреть удобней.
– Вы, лейтенант, уже не свидетель.
– Кто же я такой?
– Вы, как и они, подследственный и участник.
– Какой участник? В чём я участвовал и где?
– Давайте помолчим! До вас очередь дойдет, суд во всём разберётся. Капитан легонько, подтолкнул меня вперед и, положив руки мне на плечи, кивнул головой на свободное место [на передней лавке]. Я, не думая ничего, послушно опустился.
– Вы видите, что я с вами обращаюсь не как со взятым под стражу, а совсем наоборот! – шепчет он мне, усаживаясь сзади.
– А чему я собственно участник, – спрашиваю я его в свою очередь в полголоса.
– 46 -
– Не волнуйтесь лейтенант, не надо, не торопитесь. Держите себя достойно. Вы ведь офицер! Сейчас во всём разберутся и вынесут справедливое решение.
– Вы подтверждаете, что заблудились в лесу и всю ночь блуждали? – услышал я чей-то голос. Потом о чём-то говорили другие. С мороза и с воздуха и от быстрой, долгой ходьбы я не мог сразу вникнуть в происходящее. Я почему-то разговор воспринимал урывками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32