». Из программных и поздних его созданий — эта — наиболее зрелая, отточенная, выверенная по каждому слову, по каждому знаку препинания.
Необыкновенные рифмы, неожиданные метафоры, смена ритмов, потрясающие сюжетные ходы, все, что накоплено предыдущими формалистическими увлечениями, переплавилось в редчайшую амальгаму.
Поэзию, конечно, бессмысленно пересказывать. Но все-таки, о чем же поэма? Из пролога и восемнадцати глав, первые пять посвящены «кадетской» России второй половины 1917 года: диалоги и монологи солдат, штабс-капитанов, крестьян, партийных деятелей. Две главы — 25-е Первый день. Главы 8-17 — интервенция и гражданская война. Последние три главы — гимн десятилетнему государству.
Я хочу,
чтобы с этой
книгой побыв,
Из квартирного
тихого мирка
Шел опять
на плечах
пулеметной пальбы,
Как штыком
строкой
просверкав.
Поразительно, но в историческом, по существу, изложении на каждой странице присутствует автор, каждый эпизод, каждый штрих проходит через сердце и душу поэта. Маяковский, как никто, умел передать неотделимость судьбы поэта от исторической судьбы страны:
Это время гудит
телеграфной струной,
это сердце
с правдой вдвоем.
Это было
с бойцами
или страной,
или
в сердце
было
в моем.

97. ШОЛОХОВ
«ТИХИЙ ДОН»
Кончается XX век, остаются книги. Величайшим романом уходящего века является «Тихий Дон» Шолохова. Беспощадна человеческая жизнь, беспощадно ее реалистическое отображение в настоящей литературе.
У романа и у автора много завистников и поэтому — много врагов. Даже присуждение автору Нобелевской премии по литературе в 1965 году — случай совершенно исключительный. Теперь стало известно, что «шведских мудрецов» ситуация приперла к стенке. У них просто не было другого выхода, не дать нельзя — будет полный конфуз, скандал, компрометация всей идеи. Мир не поймет. Вот только тогда отмечают российских гениев. Так было с Л. В. Канторовичем, так было и с М. А. Шолоховым. Но зато уж и достижение отмечается фантастически великое. Смею утверждать, что открытие оптимальных цен Канторовичем (математиком) перевешивает по весу всю сумму Нобелевских результатов по экономике во второй половине века.
Со времени создания «Тихого Дона» в мире нет ничего, что приближалось бы к величию и мощи этого этико-психологического романа. 710 действующих лиц, и из них — 170 реальных исторических персонажей. Но, конечно же, не в количестве дело.
Каждый, даже случайно промелькнувший на одной странице человек, введен в ткань романа сильной рукой мастера. Читаешь текст в третий, четвертый раз в течение жизни — и проявляются все новые и новые глубины. Как в симфониях П. И. Чайковского или Бетховена. В этом смысле «Тихий Дон» — беспределен и бесконечен.
И на фоне эпохальных политических событий и потрясений — трагическая стихия отношений Григория Мелехова и Аксиньи, рассказанная с такой полнотой психологических устремлений, порывов, чести, долга, обычаев. Мятущаяся натура Григория — так до конца и не разгаданная целым сонмом литературоведов-шолоховедов. Положительный этот герой или отрицательный? Какими мелкими и ничтожными кажутся нам эти «проблемы» перед лицом трагичности целого уходящего мира, где ставкой служат тысячи и тысячи человеческих жизней.
Но что же все-таки утверждает роман? Он говорит, что никогда не будет «согласия» между людоедами и поедаемыми, между грабителями и ограбленными. Что эта борьба — не придурь кучки людей из «пломбированного вагона», а великое, кровавое поле беспощадной бескомпромиссной битвы вселенского добра и вселенского зла. Фронт этой борьбы проходит через каждое село, станицу, рассекает каждую семью, каждую душу человеческую.
Вот что пишет об этой книге С. Н. Семанов: «Создать картину великой революции, всколыхнувшей Россию в борьбе за новое общество, — вот задача, которую взял на себя Михаил Шолохов. Взял — и разрешил. Он показал, как точно выразился П. Палиевский, ту «ищущую единства правду», которая в итоге суровой и кровопролитной борьбы объединила народ после векового раскола на враждебные классы.
Трагический путь Григория Мелехова и есть поиск этой правды. Он не находит ее — что ж, революция не признает обязательного «счастливого конца».
Правду революции искал вместе со своими героями сам Михаил Шолохов. И он нашел ее — и в искусстве, и в жизни.
Роман М. Шолохова «Тихий Дон», подобно «Илиаде» Гомера, — это народный эпос двадцатого столетия, эпос русского народа, запечатленный его гениальным сыном. Все, о чем рассказано в «Тихом Доне», есть в высшей степени «подлинное». Подлинное в самом высоком, то есть наиболее точном, смысле этого слова. Все, что описано в романе, «так и было», именно так. В большом и малом. Для художественного произведения, кстати говоря, вообще трудно уловима грань между «большим» и «малым». Историческая реальность «Тихого Дона» всеобъемлюща и этим беспримерна.
С полным основанием можно сказать, что если бы от эпохи гражданской войны остался бы лишь один роман «Тихий Дон», то и этого одного было бы довольно, чтобы наши потомки получили о той эпохе глубокое и многообразное впечатление.
Картина, нарисованная в романе, необозримо широка, как и сама жизнь. Как ориентиры, как вехи, по которым определяют направление пути, в романе много конкретного, реально-исторического. Это помогает нам яснее представить себе масштаб событий и место героев в общем движении истории.
Разумеется, «Тихий Дон» есть прежде всего художественное произведение, классический образец классической литературы. Вся историческая конкретность, обильно привлеченная автором, служит главной задаче — созданию художественного образа. Однако выявить историческую реальность романа — значило бы и лучше понять «Тихий Дон» именно как великое художественное произведение.
Действие романа «Тихий Дон» имеет точную временную протяженность: с мая 1912 года по март 1922-го. Это десятилетие русской истории наполнено событиями исключительного значения: подъем рабочего движения в 1912–1914 годах, отмеченный грандиозными стачками, провозвестниками будущей революции; первая мировая война, до основания потрясшая весь старый мир, а царскую Россию — в особенности; свержение самодержавия в марте 1917 года; борьба партии большевиков за массы. Великий Октябрь; беспримерная в истории гражданская война, полыхавшая на всем пространстве огромной страны от Риги до Камчатки; иностранная интервенция, попытки расчленить Советскую Россию, позорный крах интервентов; победа государства Советов и начало строительства новой жизни…»
По насыщенности и драматизму событий мало было подобных десятилетий в течение всех минувших эпох истории человечества. «Все эти безмерные по сложности явления получили в романе М. Шолохова не только высокохудожественное, но и исторически точное отражение, — пишет С. Н. Семанов. — Порой эта полнота жизненной реальности достигается удивительно скупыми средствами, предельным лаконизмом текста».
Григорий крупно зашагал. По деревянному настилу мостка в прозрачной весенней тишине четко зазвучали его редкие шаги и отзвуки дробной поступи Натальи, поспешавшей за ним. От мостка Наталья пошла молча, вытирая часто набегавшие слезы, а потом, проглотив рыдание, запинаясь, спросила:
— Опять за старое берешься?
— Оставь, Наталья!
— Кобелина проклятый, ненаедный! За что ж ты меня опять мучаешь?
— Ты бы поменьше брехней слухала.
— Сам же признался!
— Тебе, видно, больше набрехали, чем на самом деле было. Ну, трошки виноват перед тобой… Она, жизня, Наташка, виноватит… Все время на краю смерти ходишь, ну, и перелезешь иной раз через борозду…
— Дети у тебя уж вон какие! Как гляделками-то не совестно моргать!
— Ха! Совесть! — Григорий обнажил в улыбке кипенные зубы, засмеялся. — Я об ней и думать позабыл. Какая уж там совесть, когда вся жизнь похитнулась… Людей убиваешь… Неизвестно для чего всю эту кашу… Да ить как тебе сказать? Не поймешь ты! В тебе одна бабья лютость зараз горит, а до того ты не додумаешься, что мне сердце точит, кровя пьет. Я вот и к водке потянулся. Надысь припадком меня вдарило. Сердце на коий миг вовзят встановилося, и холод пошел по телу… — Григорий потемнел лицом, тяжело выжимал из себя слова: — Трудно мне, через это и шаришь, чем бы забыться, водкой ли, бабой ли… Ты погоди! Дай мне сказать: у меня вот тут сосет и сосет, картит все время… Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый… Зараз бы с красными надо замириться и — на кадетов. А как? Кто нас сведет с советской властью? Как нашим обчим обидам счет произвесть? Половина казаков за Донцом, а какие тут остались — остервились, землю под собой грызут… Все у меня, Наташка, помутилось в голове… Вот и твой дед Гришака по Библии читал и говорит, что, мол, неверно мы свершили, не надо бы восставать. Батю твоего ругал.
— Дед — он уж умом рухнулся! Теперь твой черед.
— Вот только так ты и могешь рассуждать. На другое твой ум не подымется…
— Ох, уж ты бы мне зубы не заговаривал! Напаскудил, обвиноватился, а теперь все на войну беду сворачиваешь. Все вы такие-то! Мало через тебя, чорта, я лиха приняла? Да и жалко уж, что тогда не до смерти зарезалась…
— Больше не об чем с тобой гуторить. Ежели чижало тебе, ты покричи, — слеза ваше бабье горе завсегда мягчит. А я тебе зараз не утешник. Я так об чужую кровь измазался, что у меня уж и жали ни к кому не осталось. Детву — и эту почти не жалею, а об себе и думки нету. Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал… В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе…
«Тихий Дон» начинается и кончается в хуторе Татарском. Первая фраза романа: «Мелеховский двор — на самом краю хутора». Последняя сцена: Григорий стоит «у ворот родного дома», держит на руках сына. И в его глазах навечно застыла печальная судьба России. Здесь, в отчем доме, в семье, среди близких, на родной земле, на родине все начала и все концы жизни.
98. БУНИН
«ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ»
Лучшее произведение о любви в мировой литературе, созданное не в молодости или в зрелые годы, а в старости, на склоне лет. В этом, вероятно, и кроется секрет сборника новелл, написанных 70-летним Буниным в оккупированной фашистами Франции и изданных впервые крошечным тиражом — 600 экземпляров — в Нью-Йорке в 1943 году в самый разгар второй мировой войны. Писатель голодал, но предложений коллаборационистов о сотрудничестве не принял, предпочел жизнь затворника в приальпийском Грасе с ежедневной картофельной баландой и работу над последним шедевром в своей жизни посулам сытого достатка со стороны предателей Франции и врагов России. Казалось, позади осталось все — жизнь, молодость, Родина, друзья, литературная слава и всемирное признание (Нобелевская премия была присуждена Бунину ровно за десять лет до появления «Темных аллей»). Но сохранилось то, что, оказывается, никогда не умирает — Любовь.
Если отвлечься от конкретики сюжетов, бунинская проза — единое и неповторимое песнопение в честь любви. Жизнь — вечное возвращение. И возвращается она в любви. У Бунина — в памяти о любви. Память бессмертна. У писателя-эмигранта оставалась еще память о России и далекой молодости. «Темные аллеи» — книга о русской любви, хотя действие отдельных новелл происходит в Париже, Вене, Испании и даже в Палестине. Всего в окончательной версии сборника 37 рассказов; правда, среди них множество миниатюр — из тех, что принято именовать стихотворениями в прозе.
В наиболее впечатляющих новеллах Бунин рисует, как, правило, любовь роковую, неотвратимую, без остатка страстную. Нередко — с трагическим исходом: кто-то стреляется («Кавказ»), кого-то убивает обманутый любовник («Генрих», «Пароход «Саратов»), а кого-то удавливает ревнивый муж («Дубки»), кто-то травится насмерть («Галя Ганская»), кто-то бросается! под поезд («Зойка и Валерия»). И разлуки, разлуки, разлуки, — оставляющие чувство щемящей тоски. И отдельные рассказы, и все они вместе напоминают импрессионистскую картину, сплошь составленную из следов былых впечатлений. Бунин пишет таю как будто сам пережил случившееся, и заставляет читателя переживать то же самое:
И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик греясь в месячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко и безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими яблонями, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую. Но и двор и звезду я видел только мельком — одно было в мире — легкий сумрак и лучистое мерцание твоих глаз в сумраке.
А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал:
— Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле.
(«Поздний час»)
Любая женщина, которую рисует Бунин (безразлично, к какому сословию она принадлежит — горничная или дворянка) — всегда неразгаданно таинственна и непередаваемо прекрасна именно в своей неповторимой женственности и красоте, о которой писатель еще и говорит — страшная, на самом деле имея в виду — колдовская, волшебная.
Он разъединил ее ноги, их нежное, горячее тепло, — она только вздохнула во сне, слабо потянулась и закинула руку за голову «…» Когда она зарыдала, сладко и горестно, он с чувством не только животной благодарности за то неожиданное счастье, которое она бессознательно дала ему, но и восторга, любви стал целовать ее в шею, в грудь, все упоительно пахнущее чем-то деревенским, девичьим. И она, рыдая, вдруг ответила ему женским бессознательным порывом — крепко и тоже будто благодарно обняла и прижала к себе его голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52