Спенсер твердил ему, чтобы он не волновался и что все хорошо, что хорошо кончается.
– Просто не стоит больше выходить на улицу.
Уильям и сам, наконец, в это поверил. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, он решил бы, что этот человек сошел с ума, не может ладить с окружающим миром и все такое прочее. Но речь шла о нем самом, и объяснение не могло быть простым. С этого момента выходить на улицу не имеет смысла. Пора признать, что никакого внезапного и прекрасного события, которое бы перевернуло всю его жизнь, не произошло. Пермидор никогда не прославит его на все супермаркеты мира, чудеса – это для других. Поэтому он должен смириться с тем, что ему уготована жизнь в удалении от общества, где один день совершенно не отличим от другого. Что касается внешнего мира, то Уильям будет жить так, будто никакого мира снаружи не существует. Но последнее изобретение неосуществимо без помощи Спенсера. Поэтому девушка может быть свободна.
– Я не согласна, – сказала Хейзл. И тут она поделилась своим мнением, обоснованным не без участия сестры-медика: дескать, заболевание Уильяма достаточно легко поддается лечению. Непонятно, с какой стати он должен сидеть дома. Просто нужно лучше подготовиться к выходу в мир. Незнание порождает страх, вот и все.
– И как, по-твоему, он может к этому подготовиться? – спросил ее Спенсер.
– Мы ему расскажем, как там.
– Где?
– Снаружи.
– А как же наши проблемы?
– Какие проблемы?
– Ты знаешь, о чем я. Хорошо бы их решить, пока не приехала Грэйс.
– А, ты об этом, – сказала Хейзл. – У меня с этим никаких проблем нет.
Спенсер встал, собрался что-то сказать, подошел к двери и опять собрался что-то сказать, открыл дверь и вышел из комнаты. Уильям достал руки из-под одеяла и сложил их на животе.
– Между прочим, Хейзл, – сказал он, – а как вы познакомились со Спенсером? Вы подруга Джессики?
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Глоссопе или Пиблзе, в Страуде или Диссе, в Сполдинге или Грэйстиле, в Ливерпуле или Лаахедрим-Моханте Спенсеру пятнадцать лет, и сегодня самая главная ночь в его жизни.
Школа проводит вечеринку по случаю Хэллоуина, правда, на один день позже, потому что именно сегодня школа принимает дюжину школьников из Европы, которые будут гостить в рамках программы Евросоюза по студенческому обмену.
Они приехали из Греции или Франции, Дании или Германии, среди них есть несколько русских школьников, поскольку нам нужно быть снисходительными, добрыми, гостеприимными, или думать о будущем, или не рисковать. Вечеринка на Хэллоуин – второе из нескольких запланированных мероприятий, она проходит в спортивном зале школы, в отдельном здании, куда Спенсер не заглядывал с тех пор, как выбрал в качестве профилирующего предмета слесарное дело. В спортивном зале он впервые, как, собственно, и в школе, где занятия по Шекспиру сменились курсом «Коммерческая деятельность в обществе». Поэтому школьное руководство лезет из кожи вон, чтобы Спенсер стал неотъемлемой частью образованного меньшинства из низших слоев этого самого общества.
А пока, отдавшись поиску современной девушки, которая ему обязательно даст, Спенсер нарядился в костюм астронавта. На вечеринке нашлась и парочка Бэтменов, и несколько боевиков ИРА, и даже довольно убедительный труп из фильма «Останься со мной». В отличие от Спенсера, большинство ребят нарядились вампирами, могли бы и не стараться, потому что без пластмассовых клыков они выглядят полными идиотами. Девушки, которые, за исключением одной средневековой ведьмы, оделись во все черное, с черными тенями и черной помадой для губ, совсем не похожи на гостей костюмированной вечеринки, зато очень похожи на делегацию скорбящих о смерти Ривера Феникса. Одна девушка совсем не сориентировалась и пришла в костюме чайки. Но, по крайней мере, все постарались хоть что-то изобразить. Все, кроме русских.
Спенсер искренне прощает их. Это придает им еще больше экзотичности и загадочности. Русские держат круговую оборону, все как один в белых рубашках и широких черных брюках. Одна девушка удивляет Спенсера тем, что отвечает на его любопытный взгляд тем же – открыто смотрит на него. На ней строгая белая блуза и черные брюки, но с такого расстояния Спенсер не может с точностью определить, какого цвета у нее бюстгальтер. Крашеная блондинка, очень широкий рот и гроздья золотых побрякушек. Будучи иностранкой, она привлекает его внимание, но не для нее же, в самом деле, он часами репетировал перед зеркалом оригинальные фразы для начала разговора с прекрасной незнакомкой.
Он оглядывает зал, кашляет в кулак. Учителя выбрали живой кантри-бэнд, и Спенсер делает вид будто подпевает в такт музыке. Мотив ему совершенно не знаком, наверное, инструментальная версия «Деревенской дороги», или «Родной Оклахомы», или «Бим-Бом-Бом», или чего-то из Бадди Холли. Он выбирает мишень для атаки. Для экономии времени Спенсер принял стратегическое решение – попробовать сделать это с Луизой, или Марианноц, или с Линн, все знают (сто и один процент) что это троица уже кому-то давала.
– Простите. – Спенсер на всех парах подкатывает к Марианне, или Линн, или Луизе, которая с готовностью отвлекается от подруг и здоровается с ним, задаваясь вопросом, нет ли у новичка редкого кожного заболевания.
– Мою сестру взяли в Олимпийскую сборную по плаванью, – с ходу сообщает Спенсер, медленно осматривая претендентку на ЭТО с головы до пят.
– А мой брат – Папа Римский.
Хихикая, она возвращается к подругам и оставляет юного ловеласа в одиночестве. Спенсер проклинает себя и решает, что надо было выбрать кого-нибудь из младшего класса. Во всем виноват отец, который не дал ему денег на молоко, апельсиновый или сливовый сок, или что им тут еще разрешают пить. Сначала он обязательно должен предложить им выпивку, как это делают мужчины в кино («Петарда», «Карточный дом», «Кларисса объясняет все»), иначе ничего не выйдет. При этом его папа, как всегда, в стельку пьяный, напоминает Спенсеру о тех бешеных деньгах, которые Спенсер никогда не заработает, играя в бильярд (60 тысяч фунтов за турнир) или, прыгая с парашютом (15 тысяч и автомобиль), или хотя бы на ринге (Франк Бруно, или Оливер Маколл, или Леннокс Льюис, семь миллионов долларов за бой. За один бой! За каждый бой! Семь миллионов долларов!).
Спенсер бросает взгляд на русскую девушку, которая опять вводит его в замешательство, не отводя глаз, и не то чтобы улыбаясь, но и не то чтобы не улыбаясь. Лицо Спенсера расплывается в ухмылке, у нее красивые глаза, но Спенсер непреклонен, теперь на очереди – Линн, или Луиза, или Марианна, он подкатывает к ней с видом хладнокровного сердцееда и осведомляется, известно ли ей, что он был трагически разлучен со своей сестрой-двойняшкой еще в роддоме? Конечно, чистая правда. Украден, похищен из колыбели. Бедный мальчик.
– Продолжай, – произносит она, медленно пережевывая жвачку, – что дальше?
– Я думал, может, ты – это она, – вежливо продолжает Спенсер, не теряя надежды, в отчаянии, по инерции произнося заученные слова.
– Боюсь, нет. Думаю, тебе стоит поискать ее в Олимпийской сборной по плаванию.
Еще один приступ хихиканья, и вдруг, черт возьми, эти дуры принимаются ржать, как лошади, давиться от смеха, как единый организм, что питается замешательством, смущением и неловкостью пятнадцатилетних школьников. Несмотря на то, что Спенсеру недвусмысленно дали понять, какое место он занимает в этой биологической цепочке, ему, как и всем мальчикам его возраста, свойственна устойчивость к внешним воздействиям. Он сможет выдержать и не такие удары судьбы, в конце концов, чем он хуже брата? Филипп смог, и он сможет – тем более, что брат окончательно доказал, что занимается сексом со своей плюшкой Элисон, хотя бы потому, что та беременна. Должна родиться девочка, и это может произойти со дня на день. И тут Спенсер с некоторым дискомфортом замечает, что русская девушка все еще наблюдает за ним. Он отворачивается и собирается с духом для третьей и последней атаки на Луизу, Марианну или Линн. Он говорит: привет, это снова я, известно ли вам, что при смерти перед глазами проносится вся жизнь человека от первого дня до последнего?
– Перед или после?
– Нет. То есть, важные моменты человеческой жизни проносятся перед глазами перед смертью.
– Ну и что?
– Ну вот, если я сейчас умру, ты всегда будешь носиться у меня перед глазами.
Он выжидающе смотрит на нее. Она качает головой. Неужели сработало? Она уходит. Не сработало.
Спенсер остается стоять на месте, растоптанный и униженный, выброшенный холодными волнами на безлюдный морской берег. Но еще не вечер, потому что свой последний монолог он приберег как раз для такого случая. Он мог бы попробовать заговорить с ними по-человечески, как все. Он мог бы рассказать им о своей матери и о том, как она хочет стать священником Англиканской Церкви. Он может рассказать о том, как она ездила, правда безуспешно, к Епископу Бирмингемскому и к настоятелю церкви в Брайд-Вэлли, и к заместителю капеллана в тюрьму в Белмарше, и даже, видимо, в припадке отчаянного оптимизма – к главному внештатному викарию в приход Св. Освальда.
Но даже если все это правда, особенно рассчитывать на такой монолог не стоит. Именно потому, что это правда.
Мальчик из младшего класса спрашивает Спенсера, не хочет ли тот быть запечатлен на карикатуре оригинального исполнения? Спенсер отказывается по причине отсутствия денег, а также из боязни быть выставленным в образе похотливого юнца с глазами навыкате и вывалившимся от напряжения языком. Кто-то похлопывает его по плечу. Предвкушая неприятный диалог с проклятым карикатуристом, Спенсер оборачивается и видит русскую девушку, ее огромный рот и ярко-красные губы. Она улыбается своими ровными крупными зубами.
В руке зажата банка пива «Хайнекен», видимо, специально закупленного для русских. Она предлагает Спенсеру сделать глоток, он не отказывается и делает глоток. Она произносит:
– Май нэйм из Тидора Живкова.
Спенсер кивает и видит, какого цвета у нее бюстгальтер. Он отказывается от своего сценария и спрашивает о ее знаке зодиака.
– Май нэйм из Тидора Живкова.
– Я – Скорпион, – отвечает Спенсер, и тут же решает попробовать на ней, раз уж ему так везет, свой лучший, последний монолог. Он берет ее за руку и, поскольку она не сопротивляется, осторожно уводит ее в темный угол спортивного зала. Он рассказывает ей – его голос дрожит от грусти, – что когда-то у него была сестра. Он рассказывает ей все, все как было. О невыигранной золотой медали. О погубленном таланте. О его безутешном горе. Он замолкает и ждет, когда его спасут.
– Май нэйм из Тидора Живкова, – повторяет русская девушка. Она залпом допивает свой «Хайнекен», обнимает Спенсера за шею и целует его взасос. Ее язык отдает помадой и пивом. Она берет его за руку и уводит из спортивного зала, по длинным коридорам. Спенсер улыбается, глупо, бессмысленно, счастливо. Он пытается запомнить каждое мгновенье, чтобы подробно рассказать об этом Хейзл.
Об этом интересно рассказывать, ведь они уже привыкли делиться друг с другом интересными воспоминаниями.
1/11/93 понедельник 10:48
Трубку взял мужчина. Точно. Наверно, ее отец, или хозяин квартиры, или друг семьи. А может, газовщик, который вообще не имеет права отвечать на звонок в доме клиента. Нет, это был не газовщик. Почти наверняка это бой-френд, Генри тут же стал презирать его и обрадовался этому, потому что ревность – один из лучших признаков. Только ревнуя, можно убедиться в искренности своей любви.
Он уже нашел Центральный лондонский институт заочного обучения и понял, что явно ожидал большего. Чего-нибудь более величественного, антикварного, внушительного. Или, быть может, более английского. В рекламе институт описывался как отдельное величественное здание, поэтому Генри решил, что архитектура должна запросто вписываться в любой классический мыльный сериал, «Би-би-си», например, в роль городского особняка Джейн Остин или лондонского дома Киплинга. В действительности здания учебного заведения оказались рядом скучных современных построек, даже не из благородного красного кирпича, а из разноцветных пластмассовых панелей, к тому же выцветших от времени. Можно подумать, что кто-то вне всякой логики решил выстроить несколько жалких лачуг рядом с детской площадкой. Однако больше всего Генри удивился тому, что все это действительно похоже на самую обычную школу. Для детей.
Справа налево пробежал с баскетбольным мячом Иэн Пайк, которому еще предстоит вымахать до семи футов и заработать более шестидесяти шести тысяч американских долларов в качестве центрового, играя за «Орландо Мэджик». Слева направо прошла быстрым шагом Элисон Вуд, расстроенная тем, что ее взяли на роль всего лишь танцующей кошки в школьной постановке «Золушки».
Генри ожидал совсем не этого. Дети его раздражали. Он переложил зонтик и пакет из «М-энд-С» из одной руки в другую и принялся наблюдать за мистером Дэвидом Броком из Ассоциации английских банкиров – вне сомнения, человеком взрослым, с предварительными облигациями «Океаны Консолидейтид» в портфеле, – который как раз повернул к школе и уверенно зашагал через детскую площадку. Генри не знал, что делать. Для начала, он попытался воспроизвести облик мисс Бернс по интонации ее голоса. Она представлялась ему строгой английской красавицей в очках, на несколько лет старше его, седеющие волосы собраны в тугой библиотекарски-учительский пучок. Любит носить твидовые юбки и обожает своего черного котенка Генри, хотя имя кота здесь не так уж важно. Генри ждал чуда, именно поэтому она должна была быть где-то поблизости. Что и заставило его последовать смелому примеру мистера Брока, который производил впечатление человека, решившего обратиться к заочному обучению из соображений карьерного роста. Мистер Брок смело пересек детскую площадку, не обращая внимания на яркую стрелку, указывающую в сторону кабинета директора. Надеясь избежать встречи с детьми, Генри решил идти по стрелкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31