Вот так вот. Срубишь побочно хорошие деньги.
– Не знаю. По-моему, нехорошо.
– Нехорошо? Сам увидишь, что хорошо, когда начнем дело.
– Не знаю, смогу ли брать плату.
– Чего? – Она расхохоталась старым знакомым смехом, который означает «смешно, и ты должен знать почему, а ни черта не знаешь, поэтому еще смешнее». – По-прежнему думаешь, будто я это делаю даром? Черт побери, до чего ж ты потешный придурок.
– Может, это тебя забавляет.
– Меня забавляет твоя дьявольская порядочность. Слушай, Рей, одни платят, другие получают. Вот как идут дела в мире. Просто радуйся, что существуют уродины, готовые платить тебе. Вот что забавно.
– Все мне без конца объясняют, как идут дела в мире. И у тебя странная манера просить об услуге.
– Это я тебе оказываю услугу.
– Не знаю. Я должен где-то провести черту.
– Черту? Детка, ты ходишь по кругу. Слушай, у тебя есть время до завтрашнего утра на раздумья. Утром я заскочу вместе со Стефани, и либо ты начнешь заколачивать бабки, либо будешь просиживать задницу на картонной коробке. У тебя даже телика нету, Рей, черт побери. Просто думай.
Она распахнула дверь, схватила Стефани за руку:
– Пошли.
– Ша-ша-шу…
– Заткнись, девочка. Столько ждала, еще день обождешь.
Шантиль права, телевизор мне нужен. Начинаю скучать по мультфильмам. Хочу подольше посидеть Дома, держась тише воды ниже травы, избегая неприятностей. Только не знаю. Девица Стефани кажется странноватой, как бы незрячей, словно мир для нее другой, чем для прочих. Не знаю, предчувствую опасность. Вдруг она в меня влюбится? Вдруг захочет выйти за меня замуж? «Стефани Пуласки… Мистер и миссис Рей Пуласки». С детьми я себя просто не представляю.
Две другие вещи толкают в противоположную сторону. Во-первых, можно купить телевизор. Во-вторых, девочки наверняка знают, где прячется Шарашка, поскольку слоняются по округе, не имея другого занятия, кроме приставаний ко мне и к Шантиль.
Поэтому я решил переспать это дело. У меня был долгий тяжелый рабочий день. Я выключил свет, лег и начал гадать, где мама. Как только заснул, увидел ее голову, такую огромную, что закрыла луну. Она грозила мне пальцем и вопила:
– Посмотри на патластые волосы. На шишковатую картошку, которую ты называешь носом. На обвисшие веки. На кривую голову…
Теперь я всегда первым делом просматриваю почту. С тех пор как пришел пакет с письмами, у меня возникло ощущение, что однажды почта все изменит, как-то наладит жизнь, даст ключ к загадкам, которые я так и не смог решить. Может, какой-нибудь список того, что надо делать, а чего не надо; пространное объяснение; микроскоп, телескоп, какое-нибудь измерительное устройство с инструкцией, что и для чего измерять, как сложить результаты и вывести правильное заключение, пока я, наконец, не увижу мир точно так, как другие.
В почтовом ящике лежит конверт. Я вскрыл его ногтем и вытащил чек от «Индастриал солушнс». На сумму три доллара девяносто восемь центов. На приклеенном к нему желтом листке написано: «Не возвращайся». Я смял чек, бросил на пол.
И принял решение. Договор скреплен печатью.
'Поэтому впустил явившихся Шантиль и Стефани. Осталась одна Стефани. Шантиль только сказала:
– Хорошо подумал, Рей. Ты умнее, чем кажешься с виду.
Потом дверь закрылась. Я остался наедине со Стефани. Она как бы захихикала, принялась раздеваться. На теле какие-то крупные блямбы, которых я почему-то раньше не замечал. Через десять секунд мы барахтались голышом. Через тридцать секунд она сидела на краешке постели.
– Это всё?
Так, по крайней мере, я понял, услышав: «Шё-шё-шё?»
– Просто ты слишком хорошенькая, – сказал я.
– Шё авно шиш быш.
– Ну что я могу сказать. – Я начал одеваться, она все сидела надувшись, а потом сказала:
– Ишё.
– Ну, не думаю…
– Ишё, – настаивала она, взваливая меня на себя.
На этот раз ушло больше времени – не только чтоб кончить, но и чтобы начать. В конце концов, она радостно улыбнулась:
– Ушше.
– Слушай, – сказал я, глядя ей прямо в глаза, – ты когда-нибудь слышала про Шарашку, где придумывают всякие слова?
– Шашку? Шшуку?
– Ну ладно, не имеет значения.
Она стала одеваться.
– Шко шмо шло.
– Конечно, – сказал я, – очень скоро увидимся, Стефани.
– Шко шмо шло, – повторила она и исчезла.
Через пару часов появилась Шантиль.
– Ну как?
– По-моему, все в порядке.
– Деньги получил?
– Какие деньги?
– Только не говори…
– Я думал, деньги у тебя! Ты обещала мне заплатить пятьдесят баксов!
– Это твое дело. Ты должен получить деньги, взять себе полтинник, отдать мне остальное. Кретин долбаный, что у тебя в башке? Теперь мне придется выколачивать их из чертовой девки.
– Вот этого не надо.
– Идиот, сукин сын.
– Я сам все улажу.
– Да уж постарайся, черт побери. В следующий раз поработаешь даром, только сначала деньги возьми. Тогда будем в расчете. Вечером зайду. – И хлопнула дверью.
Я забеспокоился. Кого или что она приведет в следующий раз?
Около пяти Шантиль пришла с такой маленькой девушкой, что можно было попасть ей пятками по голове. Ну, не так плохо. Никто ничего не может поделать с тем, каким родился, никто, кроме Бога, если есть какой-нибудь Бог, а Ему, судя по положению дел, абсолютно плевать, что валится с небес на землю, корчась в муках. Одни появляются в золоте, в бронзе, другие некрасивыми, скучными, как серый облачный день. Эта девушка не из тех и не из других. Острые акульи зубы, лицо наполовину крысиное, наполовину собачье, словно Бог ущипнул ее за голову, потом для ровного счета отточил симпатичные острые зубы. Должно быть, выкатил на землю, и с тех пор она катится, огибая каждую кеглю, настоящим резиновым мячиком.
– Привет, Рей, – сказала Шантиль. Между прочим, с улыбкой. Мне уже известно, что она таким способом старается сквитаться. – Не забудь, что я тебе сказала, – шепнула она, так сильно толкнув девушку, что та закувыркалась по полу, словно начиная цирковое представление.
– Бетти, – представилась она хриплым голосом, как бы обдирая слова о гортань.
Как и первая, сорвала с себя одежду, когда Шантиль еще не успела закрыть за собой дверь. Чтобы уберечь вашу память и воображение, я не стану вдаваться в детали, скажу только, что у некоторых девушек имеется три вместо положенных двух и одно, чего вообще не должно быть. Хуже того, я делал то, что, по вашему мнению, делал, как бы вы это ни называли, бесплатно, только чтобы загладить ошибку, которая даже и не ошибка.
– Ты когда-нибудь слышала про Шарашку, где…
– Заткнись, давай дальше, – сказала она. – Я не разговаривать сюда пришла.
Наконец, она удалилась. Я уставился в стену, стараясь не думать, надеясь, что мозг сам очистится от воспоминаний, точно зная, что не очистится, пусть даже лишь потому, что мне этого так страстно хочется.
Наконец, схватил гитару, рванул уцелевшие струны. Все шесть колков дали дуба. Намотал струны на кулак, хрястнул гитару об пол, расколотил вдребезги.
– Не зови меня, сука! – сказал я громко и отчетливо.
Уже две недели сплю с людьми, которые ни с кем спать не могут. Впрочем, у меня завелись деньги. Я даже подключился к телефонной линии, так что Шантиль получила возможность хотя бы заранее предупреждать, что мне придется делать то, что приходится делать. Только так и не знаю, где Шарашка. Начинаю приходить к мысли, что никогда не узнаю.
Глядя в последнее время в зеркало, вижу исковерканное перекошенное лицо, перевернутое вверх ногами и в стороны, с двумя носами, ртом сбоку на шее и ухом вместо носа. Не спешите звать доктора Эйбрахама, потому что, говоря об увиденном, я совсем не то имею в виду. Я имею в виду, вполне мог бы увидеть. Хотя оно столь же реально, как загрязняющие воздух квартиры запахи. Выхода нет. Их не отмоешь. Принимай душ сколько хочешь, запах некоторых воспоминаний не станет смываться. Вот в чем проблема с запахом. Никогда не известно, в какой прекрасный в других отношениях день он просочится, проникнет коварным путем, погубив этот день воспоминаниями, которые следовало бы забыть.
Теперь у меня есть телевизор, поэтому, когда на мне сидит девушка, просто смотрю шоу. На экране мелькают быстрые взрывы белого статического электричества, я даже забываю, что девушка здесь. Иногда видно одно статическое электричество, но если пристально всмотреться, проглядывают неразвернувшиеся события. Так я и делаю. Пробиваю туннель в другую историю, пролетаю сквозь экран, пока скачки и тычки не утрачивают значения. Даже после ухода девушки долго еще не возвращаюсь.
В данный момент смотрю рекламу экстрасенса – какой-то русской по имени Валентина. Она говорит, что за два доллара в минуту может сказать все, что вам хочется знать. У меня только один вопрос, не займет полминуты. Набираю номер.
– Меня зовут Лайза. Чем могу помочь?
– Лайза? А Валентина где, черт побери?
– Вы позвонили в экстрасенсорную сеть «Валентина». Мы все не Валентины. Очевидно. Чем могу помочь?
– Это вы мне скажите.
– Простите, сэр?…
– Вы же экстрасенс.
– Ну… у меня сложилось сильное впечатление, что у вас личная проблема.
– Конечно. У меня очень крупная личная проблема.
– Она как-то связана с тем, чем вы зарабатываете на жизнь. Чем занимаетесь в дневное время.
– В любое. Утром, днем, вечером, на закате, на рассвете.
– Вы дошли до критической точки, поэтому звоните.
– Проклятье, вы очень удачно рассказываете то, что я уже знаю.
– Сэр, по инструкции я должна вешать трубку, когда…
– Я просто пошутил. Ничего плохого в виду не имел.
– Вы не собирались всю жизнь заниматься подобной работой?
– Нет. Черт возьми, никогда и не думал, что, в конце концов, таким образом стану на жизнь зарабатывать.
– Чем же вы занимаетесь?
– Поверьте, вам знать не захочется.
– Это как-то связано с торговлей?
– Правильно поняли.
– Устали изображать радостную улыбку?
– О господи, да. Если б вы видели, что мне приходится видеть, точно не улыбнулись бы.
– Вам хотелось бы, чтобы работа позволила дать что-то миру?
– Ну, не знаю. Не знаю, что я еще могу дать.
– Хотели бы получить возможность для самовыражения?
– Пожалуй. Гитару купил и разбил ее вдребезги. Впрочем, это и собирался с ней сделать.
– Значит, вы в полной фрустрации?
– Думаю, да.
– Ну вот что я посоветую, сэр, слушайтесь своих инстинктов. Вам действительно больше не хочется заниматься тем, чем сейчас занимаетесь, правда?
– Правда.
– Ни дня больше не выдержите?
– Ни минуты.
– Тогда предлагаю следовать велению сердца.
– Значит, прекратить обслуживать мутанток?
– Что? Сэр?…
– По вашим словам, чем бы я ни занимался – как уже было сказано, вам знать не захочется, – надо просто бросить?
– Этого я сказать не могу. Только вы сами можете себе сказать.
– Если б я мог себе это сказать, неужели, по-вашему, до сих пор не сказал бы?
– Сэр, я вынуждена разъединиться.
Вот так. Она права: хотя я никогда не знаю, что делать, это, может быть, объясняется тем, что сам себя не слушаю. Теперь так и сделаю, глубоко и внимательно прислушаюсь к себе. Тогда больше не собьюсь с пути.
Я позвонил Шантиль и сказал:
– Слушай, Шантиль, все это дерьмо собачье. Я больше не вынесу. Спасибо за все, потому что теперь у меня есть телевизор, которого раньше не было. Но больше не смогу взглянуть ни на одну девушку и сделать то, что делаю. Про некоторых даже сказать не могу, что они такое.
– Ну, если ты так к этому относишься, – сказала она.
– Всё? Кончено? Можно забыть? Никакие девушки больше не будут являться сюда в любой час дня и ночи?
– Да, Рей. Только я не могу за ними проследить, помешать сделать то, что они сами сделают. Это их дело. Это дела между тобой и ими. Что касается нас с тобой, если хочешь завязать, тебе хуже. Мы начали бы крупное дело… чертовски крупный бизнес.
– Наверняка найдешь кого-нибудь другого.
– Только не для этих девчонок.
– Ну, спасибо.
– Не благодари. Это не комплимент.
Через полчаса она пришла, бросила мне на ладонь пять круглых упаковок из четвертаков.
– Извини, – сказала она, – последняя девушка работает в обменнике.
– Позволь спросить тебя кое о чем, – сказал я, кладя в карман обменные монеты, такие тяжелые, что штаны чуть не свалились. – Ты когда-нибудь слышала о Шарашке, где придумывают всякие слова и выражения?
– Старик, ты свихнулся. Впрочем, одно скажу. Если б я тебя не видела собственными глазами, то подумала бы, что тебя кто-то выдумал.
В полночь раздался стук в дверь. Лучше сказать, сотня стуков, потому что казалось, будто половина проклятого города старается вышибить створку. Я слез с матраса, открыл дверь – чертов домохозяин до того прижимистый, что в ней глазка даже нет. И на меня вдруг взглянули полдюжины уродок, причем все эти девушки, или кто они там такие, смотрели так, словно я украл у них кукол Барби.
– Рей, скажи, что это неправда, – сказала Стефани (в переводе).
– Угу, – сказала лилипутка. – Дал распробовать и отвалил. Так нельзя, у-у-у. Раздразнил, у-у-у.
– Ох, черт возьми, девочки, – сказал я. – Я вынужден выйти в отставку. Это нехорошее дело.
– Да ведь ты всей округе помог. Нам теперь гораздо лучше.
– Мы теперь прямо как леди, – вставил кто-то.
– Ну-ка, слушайте. Я ухожу на покой, а вы, девочки, просто живите собственной жизнью. Вот так.
– Нет, черт возьми, – сказала карлица, но я захлопнул дверь, запер и лег в постель.
Все еще слышен запах духов, общие вопли: «Рей, Рей, РЕЙ!» Не могу заснуть, звезды смеются, луна усмехается. Пришлось натянуть на голову одеяла и покрывала. Все равно слышно, как они выкрикивают мое имя.
Проснулся с тошнотой, как будто перепил, хотя совсем не пил. Ничего нет хуже незаслуженного похмелья. Выходя из дому, пришлось перешагивать через девушек, отключившихся прямо у меня под дверью, спавших вповалку одна на другой, как три бездельника.
Я направился к винному магазину Фархада с четвертаками в кармане. Надо как-нибудь – как угодно – выбросить из головы всякие вещи. Может, купить журнал, содовую, даже какой-нибудь солодовый напиток, если на то пошло. Несколько дней я легко относился к спиртному, но дела принимают такой оборот, что не хочется до тридцати доживать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19