Он вспомнил мать, рак, съевший сильного Мориса, не нуждавшегося ни в каком двойнике, ходившего с высоко поднятой головой, не опираясь на палку собственного воображения. Вспомнил, как бежал из-под дождевальных установок в палате.
– Думай скорее, – прошептал невидимый Иона. – Ты уже почти на месте.
Шейла пошла в гараж, нашла ящик с книгами в пыльном, льющемся в окно свете. Почуяла пыльный запах жизнеописаний, которые сразу вернули ее во времени в те места, где она никогда не бывала, к людям, которыми ей хотелось бы быть. Нашла стихи, которые, в чем когда-то себя уверяла, только одна она могла понять. А на дне ящика отыскала перевод «И цзин» в бумажной обложке. До сих пор помнится, что книга предсказывала нелегкий брак.
В ночь перед свадьбой Шейла бросала монетки. И трижды подряд выпадали одни и те же строки:
Конфликт. Ты искренен
И окружен препятствиями.
Предусмотрительная остановка на полпути принесет счастье.
Пройденный до конца путь принесет несчастье.
Поспособствует свидеться с великим человеком.
Не поспособствует переправиться через широкую воду.
С тех пор она больше в книгу не заглядывала.
Шейла полезла в карман, нащупала две пятицентовые монетки и дайм. Набрала в грудь воздуху и подбросила.
– Я тебя предупреждала, – сказала Шейла Первая. – Ты до сих пор искренна и до сих пор окружена препятствиями.
Когда Шейла не утверждала, что он должен стать великим человеком, она иногда говорила: «Ты плохой мальчик, Морис Мельник». Что еще можно было сказать, когда он заколотил в дверь в три часа ночи – в лечебнице отобрали ключи – и вполз в дом, описавшись по пути? Должен был провести в лечебнице больше недели, а вернулся меньше чем через сутки.
Тем не менее это был один из моментов, удержавших их вместе. Шейла хохотала, зажав рот ладонью. Хотя он был так накачан лекарствами, что губы не могли выражать мысли словами, тоже нашел лужу очень забавной – забавной, как женщина, способная простить ему счет на пять тысяч долларов, который вскоре придет за залитую дождевальной установкой палату.
– Я знала, что ты никогда не вытерпишь, – сказала она. – Лучше держись подальше от лечебниц до конца своей жизни.
Помогла раздеться, лечь в постель, удерживала трясущееся тело. Галлюцинации стали рассеиваться. Он еще не мог заснуть, но уже был дома, больше похожий на человека, чем на протяжении многих лет.
– По крайней мере, он пить бросил, – сказала Шейла.
– Да, – сказала молодая Шейла, – это было препятствие. Хотя стену из всего можно выстроить, из пыли и молекул, даже из мозговых клеток.
Раз уж она и так разговаривает сама с собой, Шейла решила, что вполне можно задать вопрос на миллион долларов.
– Какую стену? Какое препятствие? И что там, за препятствием?
– Он не может навсегда остаться в бегах. Рано или поздно вдохнет поток своих снов, и это его убьет – он утонет в субстанции, которая, по его мнению, оберегает его.
– Я просто позволю ему утонуть, если ему того хочется.
– Всегда есть такой вариант, – сказала Шейла Первая, – только у тебя духу не хватит.
Глава 6
– Привет, – сказала Холли, когда Морис открыл дверь. – Изгнал из души Божью милость. Или Мерси тебя изгоняет?
– Я не хозяин этого города.
– Ты его унаследовал, а теперь он остальных лишает наследства. Когда все уверены, что ты можешь помочь с такими деньгами, какие оставил отец, тебе, по-моему, становится жарковато. Лучше прыгай скорей.
Он повернулся и пошел, оставив ее в дверях на холодном ветру, веявшему по прихожей.
– Сейчас Шейлу позову.
– Настал удачный момент, – сказал Иона, – подтвердить давно забытое воспоминание. Действительно был поцелуй или ты его выдумал? Если был, то когда? Тебе всегда хотелось узнать. Лучше сейчас, чем никогда.
Морис предполагал, что Холли поцелуя не помнит, до того напилась в ту ночь. Но все-таки признался Шейле в событии, в котором сам не был уверен, до того напился в ту ночь. Теперь гадал, рассказывала ли она когда-нибудь Шейле. Запомнила ли? Или он просто вообразил себе тот поцелуй? Неужели граница между его фантазией и реальностью полностью размылась?
К моменту его возвращения Холли уже закрыла за собой дверь.
– Помнишь тот вечер в баре? – спросил он.
– Я много вечеров в барах помню.
– Особенный вечер. Когда мы целовались.
– Целовались? Кто? – Холли рассмеялась в ладошку. – Думаешь, ты меня целовал? Ох, помню. Старалась забыть, но запомнила. Если бы ты попробовал поцеловать меня, хромал бы до сих пор.
– Сейчас Шейлу позову, – сказал он, гадая, что еще навыдумывал.
Раз в месяц Шейла с Холли совершали дальнюю поездку вдоль побережья. Порой почти не разговаривали. Иногда Холли исповедовалась, рассказывая о своих приключениях. Время от времени расспрашивала о супружеской жизни, но обычно Шейла говорила: «Не знаю», – и беседа всякий раз проваливалась в дырку в кармане, как пенни, за которым и наклоняться не стоит.
– Я дала обет, – сказала Холли. – Больше никаких мужчин. По крайней мере, никаких более или менее долгих романов. Хочу научиться говорить «нет». Хочу научиться жить одна.
– И все-таки носишь эти чулки и ходишь без лифчика. Не слишком суровая епитимья. Ну, сверни косячок. Дальше что?
– Мы знаем, что нам требуется, правда? Полежать голышом на солнышке в том самом местечке, где бывали сто лет назад, на холме над берегом. Едем вниз по побережью.
– Не знаю, – сказала Шейла. Вдруг родители застанут ее голой прямо над тем местом, где играли повторную свадьбу? – Я покраснею, как кардинал.
Они приехали на то место, где много лет назад лежали на солнце, зная, что их могут увидеть. Холли в то время это не беспокоило, а Шейле не хотелось признаться, что это ее беспокоит. Травка всегда помогала. И теперь поможет.
– Забавно, что солнце опасно, – заметила Шейла.
– Не гаси его, – сказала Холли. – Немного опасности не помешает.
Почему так холодно? Может быть, ветер предупреждает город об осуществлении проклятия Мерси?
Морис высморкался. На бумажном платке проявился розовый поцелуй и растаял.
– Знакомая картина? – спросил Иона.
– Это было. В тот вечер.
– Боже, как ты заблуждаешься. Действительно, ты целовал Холли в тот самый вечер, когда встретил Шейлу, а не несколькими неделями раньше. И очень быстро об этом забыл. Забудь о своей шалости. Разве иначе ты сможешь рассчитывать на свое колдовство, Просперо?
Иона прав. Вполне возможно, что случавшееся в те времена, когда Морис допьяна напивался, вообще не случалось, и нечего беспокоиться. На самом деле напился двойник, абсолютно потерял контроль над собой, лапал Холли, любого другого, шатался, спотыкался, плелся, описался, в конце концов. Разве можно винить в том Мориса? Поэтому он на другой день реконструировал сохранившиеся воспоминания в наименее постыдном варианте, наполовину помня поцелуй с Холли и, соответственно, перенеся его на некий вечер задолго до знакомства с Шейлой, чтобы иметь возможность спокойно в том признаться.
– Не такое уж большое дело, – заметил Иона, – очередной кусочек шарады. Кстати, в дверь кто-то стучит.
Через минуту Морис сказал:
– Дядя Альберт, извини, пожалуйста, но мы за целый день ни черта не сделали.
– Не заводи опять эту проклятую песню, – сказал Альберт, держа в руках кейс, в «молнии» которого застряла носочная пятка. – Я полночи просидел за рулем. В последний раз приезжал сюда на похороны. Теперь вернулся на другие. Ба-ба-ба, бу-бу-бу, город лежит в гробу.
– Может быть, ты сумеешь что-нибудь сделать. Может, сумеешь остановить ход событий.
– Шейла изложила мне свою идею. Ты в самом деле считаешь, что она сработает?
– Нет. Но она так давно не высказывала безумных идей, что я почти забыл ту Шейлу, на которой женился. Не могу сказать «нет». Не хочу.
– Не очень похоже на знакомого мне Мориса. Что тебе это даст?
– Ничего. Я даже оплачу фейерверк. Вполне могу пустить деньги ракетами в небо.
Морис понес чемодан в спальню. Уже собравшись бросить его на кровать, вдруг заметил рапиру. Зачем Шейле понадобилась рапира, если она не намерена возвращаться на курсы? На первых порах их знакомства ей чего-то такого хотелось, видно начитавшись Шекспира или Дюма. Он почти протянул к оружию руку, как за спиной послышались шаги Альберта.
– Позволь тебе кое-что показать, – сказал Морис, водрузив чемодан на кровать.
И повел его в студию.
– Подумать только, сколько времени ты на ее улыбку потратил, – заметил Альберт. – Мона Шейла. Удивительно.
– Что удивительно?
Альберт коснулся плеча Мориса, сменив тему:
– Давай проедемся. Есть одна норвежка, Инга… Я тебе все о ней расскажу.
Он вытащил из заднего брючного кармана фляжку в виде бутылки и сделал глоток.
– Ну, выпей, – посоветовал Иона. – Сам знаешь, что можно.
Альберт приник к рулевому колесу, не соблюдая дистанцию, будто стремился выиграть приз, присужденный проскользнувшему в максимальной близи от какой-нибудь другой машины, не столкнувшись с последней. Направляясь к побережью, они виляли зигзагами по самым дальним пригородам Мерси, его маленьким спутникам, где гнездятся спекулянты, между домами, похожими на гвозди, которые вот-вот выскочат, с прогнувшимися балками, треснувшими фундаментами, ожидающими, когда земля улыбнется и проглотит их, не оставив ничего, кроме нескольких стальных обломков.
– Твое счастье, – сказал Альберт, – что я людей еще знаю. В прошлом году был в гостях на заброшенном винограднике в Сономе. Там есть один бывший коп, который сам фейерверки устраивает. Такого фейерверка не увидишь сидя на скамейке в городском парке. Бум… в диапазоне «ка». Если хочешь народ привлечь, предлагаю пустить слушок, что эти фейерверки не совсем законные. Что касается законности, в городах-призраках тюрем нет. Всегда можно удрать.
Чуть не перевернув машину, Альберт слишком круто свернул и прибавил скорости на пролегавшей в каньоне дороге.
Вскоре, когда они тряслись по камням к берегу, Альберт откупорил фляжку в виде бутылки и еще глотнул.
– Ох нет, тебе не надо, – сказал он, заметив протянутую руку Мориса.
– Ничего, это меня не убьет.
– Шейла тебя убьет. А потом и меня.
– Ну-ка, дай сюда.
– Тогда по очереди, – согласился Альберт, передавая Морису фляжку. – Я всегда знал, что ты не годишься для Шейлы, Морис. Ты мне нравишься, но мы с тобой слишком похожи. А себя я не порекомендовал бы.
Морис высоко запрокинул бутылку.
– Не поможет, – сказал Иона, – но давай.
– Разве ты не лечился в лечебнице? – спросил Альберт. – Наверно, тебе это дорого стоило.
Морис облизнулся и снова глотнул.
– Если начать с двадцати шагов, разве нельзя вернуться к самому себе?
– Не хочу, чтобы ты причинял Шейле боль, вот и все. И не хочу, чтоб ты ее потерял, поскольку у тебя, почти как у меня, нет особого выбора. Немногие женщины связались бы с нами обоими. Возьмем меня, к примеру. После долгих лет одиночества я наконец нашел женщину. Попробуй с трех раз догадаться, почему она ушла. Но я скоро поеду в Норвегию. Найду Ингу, привезу с собой домой. Или…
– Думай, как гора, Альберт. Слышал когда-нибудь такую фразу? В телескопические линзы лучше видно картину на расстоянии.
– Чушь собачья. Жизнь нельзя прожить на расстоянии.
– Можно. Знаешь, кем Шейла меня назвала как-то вечером? Амебой.
– Сам напросился. Не пойму, как она с тобой уживается.
– Почему ты думаешь, будто она со мной уживается? И кстати, что это ты раньше там говорил про картину?
– Лучше было б, наверно, язык за зубами держать. Просто я где-то вычитал, что жена неотвратимо устраивает мужу кризис среднего возраста. Муж чувствует, что она скоро станет бесплодной. На мой взгляд, Шейла выглядит слегка беременной – на твоей картине, я имею в виду. Но я знаю, что ты детей не хотел. Просто в голове промелькнуло, и все.
– У меня нет интрижки на стороне, если ты к тому клонишь.
– Знаю. Ты ей по-своему верен. Но почему именно сейчас пишешь ее портрет? Двадцать лет было в твоем распоряжении.
– Сам точно не знаю.
– Ну, не будь так уверен, что действительно хочешь того, чего хочешь.
Они передавали друг другу бутылку и вскоре принялись посмеиваться над своими седыми волосами и непомерно расплывшимися телами.
– Трахни меня, отец! – прокричал Морис, бредя к приливу. И запел:
Я – Морис,
Моряк, евший крыс,
Прыгаю, словно резинка, туда-сюда,
Мое судно взлетает и падает; кругом вода;
А как выпивка кончится, то все мы вместе
Начинаем топтаться на месте.
Альберт запел:
Вот Морис, по которому плачет тюрьма,
Настоящий кусок крысиного дерьма,
Пьяный капитан, плывущий по волнам,
Направляясь туда, куда не надо нам,
Прибывая поутру под колокольный звон.
Я бы ему не доверил подстричь свой газон.
Песок поцеловал изгибы тела Холли, и тут она вспомнила, как целовала Мориса.
Шуточка. Да кого это волнует? Сын мерсийского патриарха вдрызг напивался, вечно шатался у танцплощадки, поддерживаемый лишь ветерком, поднятым танцующими. Тем не менее он внушал ей определенное восхищение тем, что безрассудно проматывал все, что с выгодой использовал бы любой другой человек его возраста. Никогда ногой не ступал на танцплощадку. Только наблюдал. Подсматривал в замочную скважину. В иные вечера голова у него шла кругом, он возбуждался. Вышибалы на своих плечах тащили его к дверям и выкидывали на улицы, некогда принадлежавшие его отцу.
В тот вечер она танцевала возле его столика. Опустила глаза, улыбнулась. Он ошибочно принял улыбку за флирт. Схватил ее, когда она сошла с площадки, они поцеловались, и всё – хотя он заслуживал оплеухи, она лишь улыбнулась и ускользнула.
Холли посмотрела на Шейлу. Ни одна из них не хотела детей. Шейла была чересчур занята воспитанием Мориса, Холли была чересчур занята воспитанием Шейлы. Подобная ситуация невольно затягивала, направляя их жизнь не в ту сторону. Давно ли они в последний раз лежали голыми под солнцем, прожигавшим булавочными уколами не смазанную лосьоном кожу?
Она знала: надо сказать Шейле, что настоящий Морис стоит где-то между тем, за которого она вышла замуж, и тем, кем стал, откуда нет пути ни назад, ни вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17